Айвен Сандерсон - Сокровища животного мира
Не менее замечательно, чем бесконечное разнообразие носов, и поразительное строение ушей. Прежде всего уши часто непропорционально велики по отношению к размерам животного; у одного из них, я помню, уши были значительно больше своего хозяина. Внутри основного уха может оказаться пинна, или ложное ухо, причем самой вычурной формы. Иногда это точная копия большого уха, повторенная неоднократно, так что вам видна целая серия все более уменьшающихся ушек, одно внутри другого. А глаза, как я уже говорил, совершенно ничтожных размеров.
Те чудаки, которые интересуются летучими мышами, уже много лет подряд спорят о том, не помогают ли эти диковинные структуры животным ориентироваться в лабиринте фортепианных струн и среди естественных препятствий в свободном полете. Кажется, они пришли к выводу, что центрами сверхчувствительного осязания являются не только листовидные выросты и громадные уши, но и перепонки крыльев. Это шестое чувство должно быть как-то связано с развитым и изощренным осязанием, потому что животное чувствует объект прежде, чем соприкоснется с ним. Это не так уж невероятно, как кажется, если не брать за эталон наши собственные чувства, довольно-таки слабо развитые, чтобы не сказать больше. Возможно, осязание летучих мышей воспринимает мельчайшие колебания сопротивления воздуха или электромагнитные волны, испускаемые предметами [10].
В дни, последовавшие за нашей первой удачной охотой, мы с Джорджем не раз часами обсуждали многие интересные факты и своими глазами убедились в необычайной эффективности этих загадочных приспособлений. Когда я по ночам лежал без сна, желание постичь эту тайну вырастало до колоссальных размеров. Но настала ночь, когда, едва погас свет, я вскочил, словно ужаленный, и начал действовать, увидев воочию материальное отражение своих бесконечных умопостроений.
Из-под своей противомоскитной сетки я увидел призрачный силуэт, промелькнувший в прямоугольном пятне лунного света, падавшего через окно напротив моей кровати. В комнате явно завелась летучая мышь. Военный совет мы держали поспешно, не зажигая света. Затем нашарили и зажгли электрический фонарь. Оказалось, что по комнате кружит не одна, а с полдюжины летучих мышей. Как только зажегся свет, они выскользнули в открытое окно. Это натолкнуло нас на одну мысль.
Вблизи окна была водружена ярко горящая керосиновая лампа. К обеим дверям мы привязали по длинной бечевке. Весь наш персонал набился в комнату, после чего окно было закрыто и лампа потушена. Мы терпеливо сидели в темноте, и, разумеется, летучие мыши почти сразу же начали влетать в комнату, очевидно, в поисках насекомых, привлеченных ярким светом. Мы потянули за бечевки — обе двери с шумом захлопнулись. Теперь все оказались в замкнутом пространстве — и мы и летучие мыши. Лампа была зажжена, и наши злоключения начались.
Комната была примерно двадцать квадратных футов площадью и высотой четырнадцать футов. Нас, вооруженных сачками людей, было пятеро, а летучих мышей — четыре. Через двадцать минут была поймана только одна из них, хотя все они кружились по комнате в хвост друг другу, описывая широкую восьмерку и не уклоняясь от избранного курса, только ускользая от наших сачков. Свой трюк они проделывали с неизменностью, от которой можно было взбеситься; мы ощущали полное бессилие. Я не раз слышал рассказы о блестящей ловле летучих мышей с помощью простых сачков над прудами или возле домов. Но одно из двух: или рассказчики беззастенчиво лгали, или они имели дело с какими-то иными летучими мышами в других странах, потому что самая заурядная западноафриканская летучаая мышка — настоящий мастер высшего пилотажа, воздушный ас.
Плененные нами четыре летучие мыши дали нам драгоценную возможность наблюдать, как ловко они ухитряются на лету увернуться почти от любого предмета. Когда мы наконец переловили их всех — только потому, что они устали и повисли на стене головой вниз, — мы попытались повторить эксперимент, заклеив им глаза небольшими кусочками пластыря. Это совершенно не изменило их способности к ориентации, но когда мы подвернули одно ушко вниз и прикрепили его пластырем к мордочке, они стали вести себя самым потешным образом, и от всей их уверенности не осталось и следа. При «выключенном» правом ухе они начинали крутиться против часовой стрелки, то есть влево, со всевозрастающей скоростью, так что в конце концов входили в крутой штопор и медленно опускались на землю, как вертолет с крутящимся винтом. Запечатывая левое ухо, мы добивались прямо противоположного эффекта. Более того, когда уши освобождали, прежний эффект некоторое время еще сохранялся.
Другие эксперименты с носовыми выростами и лопастями в ушах дали нам очень странные результаты, но все они решительно подтверждали, что эти органы — основа механизма, обеспечивающего равновесие и ориентировку в пространстве, который действует совершенно непроизвольно. Если запечатано правое ухо, можно предположить, что постоянное давление на него преобразуется нервной системой животного как сигнал, оповещающий о препятствии, которое находится «справа по носу». Поэтому животное постоянно сворачивает влево, как и делали это наши пленницы.
Один вечер задержался в моей памяти потому, что я ВДРУГ осознал — кругом сухо, а не мокро. Мы были в Африке уже больше двух месяцев, и все это время дождь лил ежедневно, иногда целый день напролет. Неделями подряд солнце не показывалось из-за туч, и набитые тушки* животных оставались такими же влажными и эластичными, как в тот день, когда их изготовили. За это время наше терпение вконец истощилось. Мы терпеливо дожидались конца дождей, чтобы углубиться в неизведанные глубины леса и переселиться в палатки. До сих пор нам приходилось довольствоваться наблюдением за самыми известными животными, и только за теми из них, кто сумел выжить или даже прижился на полуобработанной земле и во вторичных лесах возле человеческих поселений.
* Имеются в виду снятые и первично обработанные шкурки зверьков, набитые ватой или другим мягким материалом. Впоследствии из такой шкурки можно изготовить чучело для музея. Вместе с черепом тушка позволяет определить животное. (Примеч. перев.)
Сидя за рабочим столом, на веранде, выходящей на площадь станции Мамфе, я видел перед собой ничем не заслоненное широкое пространство неба на западе. Солнце клонилось к закату, полыхая, как жерло печи, за ложным горизонтом из тяжелых черных туч, которые громоздились недвижными колоннами и башнями, словно чудовищный мираж величавого силуэта Нью-Йорка. Небо надо мной было хрустально-прозрачное и бездонное. Там; куда уходил дневной свет, оно было бледно-голубое между двумя широкими горизонтальными полосами неяркого нежного золота. Выше к зениту голубизна переходила в сияющий лиловый, сиреневый, фиалковый тона, а снижаясь к востоку, тонула в таинственном индиго наступающей тропической ночи.
Работать в такой обстановке было бы святотатством, да и просто невозможно. Почуявшие это африканцы растворились в сумерках — без разрешения и без шума. Я последовал их примеру и побрел по шелковистой высокой траве, глядя в бездонное небо с тоской, которая охватывает всех смертных под сенью вечернего неба, когда оно дышит вечным и нерушимым покоем. Я наткнулся на Бена, забравшегося на верхушку термитника и созерцающего закат; на его шоколадной коже играли отблески пламенеющего великолепия. Он молча сидел и смотрел, и я почувствовал себя счастливым.
Передо мной один из тех, кого брюзгливые европейцы сделали притчей во языцех, — африканец, слуга «белого человека», который вдобавок прошел через все гнусности и удушающую атмосферу миссионерской школы. И вот он тихо сидит, поглощенный зрелищем, которое в конце концов для него так же привычно, как для нас пляшущие огни реклам.
— Да, это очень хорошо — вот все, что он сказал.
Затем он неожиданно и таинственно заговорил на своем языке, описывая красоту того, что мы видели, как я узнал позже.
Под купоном неба мы сидели вдвоем в полном молчании, наблюдая и запоминая непрерывно меняющуюся игру красок. Воздух хранил безмолвие, только где-то вдалеке барабан отбивал ритм, точно совпадающий с биением наших сердец, да временами одинокая трель доносилась с ближнего болота, где было полно лягушек.
Нет, кажется, это еще не все... Иногда я скорее чувствовал, чем слышал, непомерно тоненький звук. Понемногу необычные звуки стали чуть слышнее, и я понял, что они доносятся с неба. Я глядел вверх и ничего не видел. Чаще всего оттуда неслись еле слышные, но внятные пискливые «ти-ти-тррр». Тут Бен неожиданно взглянул вверх и показал мне на черную точку, порхающую и ныряющую в. небе. Летучие мыши!
Ночь вступала в свои права, и воздух звенел — «ти-ти-тррр». Хлопотливые маленькие существа плавными кругами спускались ближе к земле. Первые экземпляры этих летучих мышей нам удалось добыть только через несколько дней.
