Франс де Вааль - Истоки морали: В поисках человеческого у приматов
Многочисленные искатели удовольствий «Сада земных наслаждений» живут каждый в собственном коконе. Пузырь этой пары часто интерпретируют как отдельное помещение, сделанное из треснувшего стекла и символизирующее хрупкость любви. Но трещины больше похожи на вены амниотического мешка[104*].
Питер Брейгель-старший сумел выразить эту мысль так красноречиво и страшно, как только возможно в рамках одной картины. Мы видим телеги, полные черепов, а люди всех сословий без различия — от фермеров до епископов и аристократов — отправляются в потусторонний мир. Мертвые надвигаются на живых как непобедимая армия и загоняют их в гигантские ловушки, а где-то далеко бушуют пожары. На горизонте кого-то вешают, пес пожирает лицо мертвой женщины, а человека с жерновом на шее вот-вот бросят в воду. Гости, собравшиеся за столом, пытаются сопротивляться, но напрасно: они вытаскивают шпаги из ножен или убегают от надвигающихся трупов, а в правом нижнем углу картины ничего не замечающий влюбленный играет на лютне для женщины, за спиной которой его радостно передразнивает скелет. Картина с изображением отвратительной армии смерти и разрушения написана Брейгелем в 1562 г. — на полвека позже, чем «Сад» Босха, откуда, видимо, и позаимствована идея ада на земле. Работа очень точно названа — «Триумф смерти».
Современным эквивалентом этой картины является произведение современного британского художника Дэмиена Хёрста под названием «Физическая невозможность смерти в сознании живущего». Произведение представляет собой тело тигровой акулы, заключенное в громадную витрину с формальдегидом; акула так велика, а ее полный зубов рот так широко открыт, что перспектива смерти в зале рядом с ней кажется очень близкой. Когда эта акула только появилась в нью-йоркском Метрополитен-музее, говорили, что она «одновременно жизнь и смерть, воплощенные так, что не поймешь, пока не увидишь ее молча висящей там, в своем бассейне». Но было и другое описание: говорили, что это произведение искусства — всего лишь невероятно дорогая рыба без чипсов.
Смерть столь трудно принять, что мы всеми силами стараемся об этом не думать и ведем себя так, будто усопший переселяется куда-то в лучшее место, где мы однажды с ним встретимся. Сложные погребальные обряды восходят к нашим предкам-кроманьонцам, которые провожали умерших в путь с украшениями — бусами из слоновой кости, браслетами и ожерельями. Никто не стал бы оставлять в могиле так много ценных вещей, если бы не верил в загробную жизнь. Мы — единственный биологический вид, который проводит подобные ритуалы и получает от них какое-то утешение, но замечу, что я лично не до конца убежден, что только нам дано знать о собственной смерти. Молодой самец Рео может оказаться здесь не лучшим примером. Неминуемая смерть в этом возрасте редко воспринимается всерьез. У многих видов стареющие особи ведут себя заметно мудрее молодых, и постепенная, на протяжении многих лет, потеря сил и физических возможностей воспринимается, вероятно, совершенно иначе, чем внезапная неподвижность, поразившая Рео. Когда постаревший шимпанзе замечает, что забираться на деревья становится все труднее и труднее, или слону становится все сложнее успевать за стадом, может ли быть, чтобы эти особи не примеряли то, что узнали раньше о жизни и смерти, к собственным телам?
Нельзя утверждать наверняка, но и исключить невозможно.
Когда Фрейд струсилСформулировать такое определение религии, с которым бы все согласились, невозможно. Как-то я участвовал в форуме при Американской академии религии, и кто-то предложил для начала дать общую дефиницию предмета обсуждения. Это предложение, такое разумное на первый взгляд, было подавлено в зародыше другим участником. Он напомнил всем, что в последний раз, когда они попытались дать определение религии, половина аудитории в гневе покинула зал. И это в академии, в названии которой указывается ее объект изучения! Так что давайте просто скажем, что религия — это общее для группы людей поклонение сверхъестественному, священному или духовному, а также связанные с этим символы, обряды и богослужения. Такое определение не разграничивает духовность и религию, хотя требование коллективности поклонения исключает индивидуальные представления и оставляет для рассмотрения только групповые явления. При подобном определении религия свойственна всем людям.
Единственное исключение, о котором когда-либо было известно, — это народ пираха. Но утверждение о том, что это бразильское лесное племя не имеет религии (их даже называли «племенем атеистов»), не выдерживает критики, поскольку не согласуется с исходными источниками информации. Бывший американский миссионер Дэниел Эверетт, долго живший среди пираха, описывал, как эти люди разговаривают с духами и танцуют для них. Они носят ожерелья из семян, зубов, перьев и колечек от пивных банок, в которых «красота далеко не главное; их назначение — отпугивать злых духов, которых члены племени встречают чуть ли не ежедневно». И соплеменники не только видят духов — они говорят от их имени, меняя свой обычный голос на фальцет. Но пираха так боятся злых духов, что никогда не называют их по имени. Даже если пираха только что выступал как медиум от имени такого духа, он все равно будет отрицать его присутствие («Я не знаю, я не видел»). Из-за этого страха западному человеку практически невозможно разобраться, во что же пираха на самом деле верят, но нет никаких сомнений: во что-то, да верят. Просто их вера отличается от того, к чему мы привыкли.
Если религия распространена так широко, то возникает следующий вопрос: почему она появилась? Биологи всегда задаются вопросом о полезности той или иной особенности для выживания. Какое преимущество дает религия? Ученые пытались найти ответ на этот вопрос, сравнивая ранних христиан с окружавшим их римским населением. Когда одна за другой по империи пронеслись две эпидемии чумы, каждая из которых уничтожила треть населения, христиане легче, чем римляне, пережили эту напасть. Во имя Господне христиане приносили пищу и воду тем, кто был слишком болен и не мог позаботиться о себе, тогда как римляне, стремясь избежать заражения, бросали родных и близких даже прежде, чем те испускали дух. Конечно, христиане рисковали, но исследование надписей в гробницах показывает, что жили они дольше.
Однако корректное ли это сравнение? Во-первых, следует отметить, что римляне и сами были достаточно религиозны и всячески старались умилостивить своих богов и богинь, таких как Марс и Венера. Так что речь не идет о сравнении религиозных людей и атеистов. Во-вторых, ранних христиан вряд ли можно назвать типичным населением тех мест: это было преследуемое меньшинство, часть тесного сообщества, сражающегося против общего врага. Их объединяла общая цель, что обычно укрепляет здоровье. К несчастью, попытки точно определить, почему религия получила признание, отчасти напоминают потуги разобраться в том, какие преимущества дает язык. Я уверен, что язык — это хорошо, но поскольку все люди им владеют, сравнивать нам попросту не с чем. Аналогичным образом дело обстоит и с религией. Единственное, что нам достоверно известно, — это то, что все попытки отказаться от религии или искоренить ее приводили к катастрофическим последствиям.
Это верно в отношении Сталина и Советского Союза, Мао Цзэдуна и коммунистического Китая, Пол Пота и камбоджийских «красных кхмеров»; каждый из них замучил, убил и уморил голодом в собственной стране миллионы людей. «Красные кхмеры» запретили всякую религию и взяли на вооружение страшный девиз в отношении несчастного народа: «Толку от вас никакого, а уничтожить — не велика потеря». Ни одна из этих идеологий не породила особенно здорового общества, а с биологической точки зрения это было просто фиаско. С другой стороны, их антирелигиозность хорошо вписывается в общую картину. Все три страны пережили свержение прежнего режима, в связи с чем им, возможно, понадобилось подавить могущество доминировавшей ранее религии. Поэтому я не стал бы возлагать вину за эти преступления на атеизм как таковой. Точно так же убийство во имя Господа, какое имело место во время крестовых походов или испанской конкисты, часто служило прикрытием для политических или колониальных амбиций. Колумб любил золото не меньше, чем Бога. Поэтому странно было бы назвать религию единственной причиной каких бы то ни было событий. Дело в том, что человек способен на невероятную жестокость — и во имя Бога, и во имя борьбы с религией.
Может быть, на этот вопрос можно ответить на материалах наблюдений меньшего масштаба, а именно по результатам изучения продолжительности существования разных общин в США в XIX в. Общества, построенные на светской идеологии, такой как коллективизм, распадались намного быстрее, чем те, что были основаны на религиозных принципах. Каждый год вероятность распада светских общин была вчетверо выше, чем религиозных. Общая религиозная принадлежность резко повышает взаимное доверие. Нам давно известен объединяющий эффект регулярных совместных действий, таких как коллективные молитвы и исполняемые вместе обряды. Это имеет отношение к первичному принципу, согласно которому совместные действия улучшают отношения. Здесь можно вспомнить и то, что приматы предпочитают экспериментаторов, которые в чем-то им подражают, и то, что гребцы университетских команд повышают физическую выносливость (болевой порог как часть ее) именно совместными, а не индивидуальными тренировками. Общие действия стимулируют выработку эндорфина (тот же эффект, вероятно, производят другие объединяющие действия, такие как общий смех). Позитивные следствия синхронизации помогают объяснить интегрирующие функции религий и их влияние на социальную стабильность.
