М. Швецов - Химера и антихимера
Давайте обратимся к работам наших великих современников. И прежде всего к книге Питера и Джин Медаваров («Наука о живом», М.: Мир, 1983). Питер по специальности иммунолог, является первооткрывателем иммунологической толерантности. В зрелую пору своей творческой деятельности он пришел к идее рассказать о живом и об эволюции органического мира. В предисловии к книге можно узнать, что авторы «… глубоко благодарны тем научным учреждениям и фондам, которые обеспечивали условия, способствовавшие написанию...книги, особенно Аспеновскому институту по изучению человека (штат Колорадо) и прелестному приюту Рокфелеровского фонда на горном склоне над озером Комо-вилле Сербеллоне».
Автор книги, которую вы сейчас читаете, не испытал удовольствия быть обласканным разными фондами; более того, не было даже компьютера для работы, поэтому приходилось обращаться с просьбами о компьютере и к школьному товарищу, и в школу, где учится сын, и к учёному секретарю НИИ экологии, и в медицинский институт (за помощь им низкий поклон). Писал урывками: то после работы, то вместо работы. И дело все таки шло...
Но обратимся к книге Медаваров «Фредерик Гоуленд Хопкинс, отец английской биохимии, даже сказал в 1913 году на съезде британской ассоциации содействия развитию науки, что жизнь «есть выражение особого динамического равновесия в полифазной системе». Этот взгляд словно бы получил некоторое подкрепление, когда благодаря работам английского физика Джона Десмонда Бернала и других ученых было установлено существование «жидких кристаллов» - то есть подчинение растворов законам кристаллической структуры. Теперь, однако, уже никто не считает, что химия коллоидов представляет собой особый вид химии — что коллоиды обладают свойствами, отличными от тех, которые следует отличать от растворов, содержащих очень большие молекулы, часто несущие электрические заряды... Нередко приходится сталкиваться с довольно наивным предположением, что, поскольку процесс развития и эволюции подразумевает увеличение видимого порядка, значит, живые организмы ухитряются в каком-то смысле обойти или обмануть второй закон термодинамики. Хотя на самом деле живые организмы ему все же подчиняются, в определенном смысле можно сказать, что они смеются над его духом, если не над буквой, - ведь эволюция и развитие обычно сопровождаются увеличением упорядоченности и сложности. Однако не следует заходить в этом утверждении слишком далеко, поскольку увеличение видимой сложности в процессе развития частично является своего рода картированием одной формы порядка в другой — переходом генетической информации, содержащейся в нуклеиновых кислотах хромосом, в иную форму порядка, воплощенную в специфических белках, ферментах, а также в структурах организма. В любом случае второй закон термодинамики приложим только к замкнутым системам — к таким, в которых не существует никакого обмена веществом или энергией с внешней средой. А все живые организмы в термодинамическом отношении являются открытыми системами, и происходящее в них увеличение упорядоченности оплачивается общим увеличением беспорядка в их окружении (смотрите великолепную книгу Э.Шредингера «Что такое жизнь? С точки зрения физика», к которой я вас и отсылаю).
Закончить беседу о сущности жизни также хочется цитатой из Медаваров: «Дискуссии на тему... «истинного» значения слов «живой» и «мертвый» показывают, что разговор ведется на очень низком биологическом уровне. Эти слова не имеют никакого реального внутреннего смысла, до которого в конечном счете можно было бы докопаться. Небиолог, употребляя слово «мертвый», подразумевает под ним «прежде живой»; камни он называет мертвыми лишь в переносном смысле и никогда не назовет живыми кристаллы; но он может отличить живую лошадь от мертвой и, более того, припомнить подходящую пословицу, которая опирается на различие».
Авторитет П. Медавара высок, но непривычны его суждения о бессмысленности терминов «жизнь» и «живое». Современный ученый предлагает нам в исследовании жизни идти туда, - не зная куда, и искать то — не зная что. Как выйти несчастному советскому студенту на дорогу разума? Не поможет и всезнающий марксизм-ленинизм. А дорога, между тем, есть. И мы вступаем на нее, вспоминая Иммануила Канта, который писал, что познаются лишь явления вещей, суть же их остается непознаваемой... Наверное, познание сути есть начало собственной смерти.
Беседа 2.
«Все течет, все идет вперед и ничто не останавливается», - говорил две с лишним тысячи лет назад один из величайших философов древности Гераклит. Эмпедокл — другой греческий мудрец, живший в пятом веке до н.э., проповедовал теорию, имеющую некоторое, правда весьма отдаленное, сходство с теорией Дарвина. «Земля, - говорил Эмпедокл, - возникла из хаоса и вскоре покрылась растениями; вслед за ними появились и животные. Однако ни те, ни другие нисколько не подходили на современные нам формы животных и растений. Это были какие-то безобразные, чудовищные создания, вернее даже «обрывки» созданий. Они не могли долго просуществовать на земле и рано или поздно погибали. Им на смену явились другие существа, построенные гармонично и приспособленные к жизни. От них-то и произошли все ныне живущие организмы».
Разве уже в этой философии не проходит мысль об изменчивости организмов, о гибели форм неприспособленных и о торжестве приспособившихся? Позднее подробное воззрение на природу стал распространять римский философ Лукреций, решившийся в своей знаменитой поэме «О природе вещей» дать картину жизни и объяснить те законы, которые управляют ею независимо от вмешательства богов. «Сначала, - говорит Лукреций, - земля одела холмы зеленым ковром, составленным исключительно из трав, и всюду по зеленым полям и лугам брызнули миллионы цветов. Затем ожесточенная борьба завязалась между деревьями, из которых каждое протягивает ветви в воздух... Только позднее земля произвела множество животных, потому что животные не могли же упасть на нее с неба, или растения выйти из пучин моря... В течение первых столетий многие животные необходимо должны были погибнуть, не имея возможности размножаться и продолжать свое существование. Те же, которых мы видим живущими вокруг нас, находят себе защиту в прирожденной хитрости, силе и ловкости...» В этих словах Лукреция просматриваются намеки на учение о борьбе за существование и выживании наиболее приспособленных. Таким образом, уже в древности в умах выдающихся людей носились мысли, получившие развитие в теории Дарвина.
XVIII век нашей эры произвел много теорий, творцы которых должны по справедливости считаться предшественниками Дарвина. Так, в 1749 году в Амстердаме была издана книга с довольно длинным и витиеватым названием «Теллиамед, или беседы индийского философа с французским миссионером об уменьшении моря, об образовании земли, происхождении человека и т.д.» Автором этой книги был некто Де-Малье. Смешны и курьезны подчас рассуждения почтенного Де-Малье, фантастично большинство его аргументов, но, несмотря на это, в книге, которая написана с редким блеском и остроумием, намечена совершенно верная мысль о способности организмов видоизменяться и превращаться в новые организмы.
Вот для примера несколько рассуждений о происхождении растений, а также морских и наземных животных. «В начале земля была покрыта сплошным океаном. Когда часть суши обнажилась, то растения, покрывающие прежде дно морское, превратились в растения наземные. Та же часть постигла и морских животных: очутившись на поверхности вышедшей из-под воды суши, они преобразились в животных наземных. Плавники рыб высыхали на воздухе, трескались и расщеплялись, и дело кончилось тем, что передние плавники превратились в крылья, задние — в ноги, чешуя — в перья, а рыбы — целиком в птицу».
Кстати, так ли уж отличаются эти пророческие мысли от того, что узнают студенты медики или биологи о выходе кистеперой рыбы в глуби веков из океана на сушу. Это хорошо ими воспринимаемое положение заканчивается сведениями о появлении земноводных, в частности, лягушек. Интересно отметить, что вес кистеперых рыб может доходить до 80 кг.
Достойным продолжателем воззрений Де-Малье был Родиг, живший в конце XVIII века. Родиг оказался еще более смелым сторонником теории превращения одних организмов в другие. Он думал, что не только морские животные способны превратиться в наземных, но и наземные, попавшие в воду, могут преобразиться в какое-нибудь животное вроде кита или тюленя.
Как-то странно после Де-Малье и Родига упоминать имена Бюффона, Тревирануса, Канта, Гете. Великий философ, гениальный поэт и знаменитые натуралисты, очень может быть, почувствовали бы себя неловко, очутившись в таком непопулярном обществе. Но суд истории – суд беспристрастный, воздающий каждому по делам – решил иначе. Талантливые дилетанты в области науки, Де-Малье и Родиг, должны иметь право на внимание и благодарность потомства; они по мере своих сил и знаний добросовестно служили тем же идеям, которые нашли себе более серьезных истолкователей в лице Бюффона, Канта, Ламарка, Дарвина. Кто знает, возможно, через несколько столетий некоторые аргументы современного естествознания покажутся нашим потомках такими же поверхностными и наивными, какими кажутся сейчас доводы Де–Малье и Родига.
