Борис Медников - Аналогия
От обезьян мы унаследовали и другие обычаи, многие из которых отмирают на наших глазах. Все вы, наверное, видали в зоопарках идиллические сцены, когда обезьяны ищут друг у друга блох и иных паразитов. Тот же Даррел пишет, что целью поиска являются не только паразиты (хотя, если попадется блоха, она тут же будет съедена), но и кристаллики соли, остающиеся в шерсти при испарении пота. Эта процедура взаимной очистки проводится не только с санитарными целями. Для обезьян это акт, выражающий взаимное уважение, добрые чувства. Он сплачивает обезьянью стаю в единое целое, и этологи — специалисты, изучающие поведение животных, даже присвоили ему специальный термин — груминг.
Груминг был широко распространен в примитивных первобытных обществах и не только в далеких странах. Античные авторы называли племена, населяющие Кавказ, фтейрофагами — вошеедами. У камчадалов, по свидетельству Крашенинникова — первого нашего этнографа, этот обычай сохранился до XVIII века. Он же пишет, что казаки, собиравшие в то время на Камчатке ясак, сурово осуждали и запрещали этот обычай. Но в смягченном варианте (без поедания объектов поиска) он сохранился у самих казаков, правда, не сибирских, а донских, до XX века: помните, у Шолохова в «Поднятой целине» отрицательный персонаж кладет голову на колени подружке: «Поищи меня. Любушка!» Груминг часто встречается в сказках народов Европы. Напомню хотя бы сказку братьев Гримм «Три золотых волоска с головы черта».
Эти рассуждения могут покоробить кое-кого из читателей. Полагаю, впрочем, что вряд ли кто-нибудь рассчитывал унаследовать от обезьян поэмы Гомера и диалоги Платона. О других обезьяньих привычках в человеческом обществе я остерегаюсь писать, потому что иные примеры кажутся спорными, на уровне допущений. В частности, шимпанзе любят в тропическом лесу молотить палками по досковидным резонирующим корням деревьев. Современный столь модный ныне «хард-рок» добавил в эту музыку лишь звук металла.
Наконец, не напоминает ли управляющая нами Административная Система, со строгой иерархией, без обратных связей, структуру стада обезьян с вожаком-альфой во главе, передающим тычки и знаки поощрения по нижним этажам, вплоть до последнего члена стада — омеги?
Право же, глядя на обезьян, мы порой напоминаем сами крыловскую мартышку, увидевшую «образ свой» в зеркале.
Реставрация хода эволюции. Биологов всегда интересовало, как шла эволюция, как выглядели наши обезьяноподобные предки, первые примитивные млекопитающие, динозавры и, далее, в глубь времен — первые живые клетки. А теперь нас интересует и другое — какие биохимические процессы возникли раньше, какие позже, как были устроены у вымерших организмов белки, какие нуклеотидные последовательности имели гены. К сожалению, сами гены в ископаемом состоянии практически не сохраняются. Даже мамонты в вечно мерзлой земле Сибири оказываются на довольно далеко зашедшей степени разложения, когда от ДНК остаются малоинформативные обрывки. Поэтому все разговоры о возможности воссоздания мамонта методами генной инженерии до сих пор оказываются газетными утками.
С белками дело обстоит немногим лучше, хотя пептидные связи в них устойчивее фосфодиэфирных, слагающих ДНК. Протеолиз белков и вездесущие бактерии делают свое черное дело. Впрочем, уже давно удалось показать, что иммунологически мамонт был ближе к индийскому слону, чем к африканскому — вывод, в общем-то, тривиальный.
Есть, однако, довольно устойчивые белки, сохраняющиеся в костях десятки тысяч, а то и миллионы лет. Самый устойчивый из них — коллаген, белок соединительной ткани. Изучая его аминокислотные последовательности, молекулярные палеонтологи сделали ряд любопытных открытий. Вот два примера.
Истребленный человеком и динго в Австралии и Тасмании сумчатый волк выглядел среди других австралийских сумчатых каким-то чужаком, явно на них непохожим. Этого волка-тилацина (рис. 1) выделили в отдельное семейство. И в то же время он удивительно походил на хищных сумчатых семейства борги-енид с другого конца планеты — Южной Америки. Боргиениды в роли волков и диких собак благоденствовали в южноамериканских пампасах, но все вымерли совсем недавно — около 10 тыс. лет назад.
Сходство их с тилацином было настолько велико, что некоторые исследователи стали объединять эти семейства. Но как сумчатый волк забрел из Нового Света в Австралию? Конечно, эти материки когда-то соединялись через Антарктиду, еще не покрытую льдом, и в миоценовых слоях Антарктиды найдены остатки сумчатых. Но соединение всех трех континентов приходилось на конец мелового периода, когда существовали лишь самые примитивные сумчатые, очень похожие на доживших до наших дней и не собирающихся вымирать опоссумов.
Рис. 1. Наскальные изображения истребленного людьми тилацина: кормящего своего малыша (вверху), охота на тилацина. Дангуррунг, Австралия
Решение проблемы дал коллаген. Еще Дарвин в путешествии на «Бигле» обнаружил, что ископаемые кости аргентинской пампы настолько богаты органикой, что, будучи подожженными на спиртовке, продолжают гореть синим пламенем. Кости боргиенид, сумчатого волка из музея и кости ныне живущих сумчатых выварили в воде (методика экстракции коллагена ничем не отличается от приготовления студня). Оказалось, что коллаген тилацина — непохож на этот белок у боргиенид, но очень схож с коллагеном сумчатого — медведя-коалы и вомбата. Значит, сходство тилацина с южноамериканскими сумчатыми конвергентное, оба семейства возникли независимо, хотя и от одних меловых предков.
В последнее время удалось даже выделить коллаген из костей австралопитеков — живших миллионы лет назад прямоходящих африканских обезьян. По аминокислотной последовательности он оказался идентичен человеческому!
К сожалению, коллаген — исключение. Непосредственные продукты генов — белки у ископаемых животных так же недоступны нам, как и сами гены. Поэтому о генетических программах организмов, не доживших до наших дней, мы можем судить лишь косвенно, по конечным результатам. В первую очередь по костям и другим скелетным элементам. Сопоставив их с гомологичными органами ныне живущих организмов и изучив генетические программы последних, мы можем восстановить, казалось бы, навсегда утраченные гены тех же мамонтов или динозавров.
Этот вопрос мы разберем в следующих главах. А как обстоит дело с культурной эволюцией? Можно ли реставрировать ее ход, узнать, на каких языках говорили древние люди, а главное — что выражали словами этих языков? Какие сказки и мифы рассказывали под сводами пещер у давным-давно погасших костров, как они добывали средства к существованию? И далее, вернее, ближе к нам: что подвинуло наших предков изобрести земледелие и животноводство, научиться плавить металл, ткать лен и хлопок, лепить горшки? Как происходила смена отношений между людьми в период смены формаций? Здесь явная аналогия с реконструкцией биологической эволюции.
Естественно, то, что не оставило следа в памяти потомков, исчезло бесследно. Мы можем с достаточной долей вероятия восстановить древние языки и обряды, людские взаимоотношения и сказки лишь в той степени, в какой они живы в современных обществах. Точно так же, как восстанавливаем структуру генов вымерших животных — по гомологичным генам их родственников и потомков, доживших до наших дней.
Эти проблемы разрешает сравнительная лингвистика и этнография. Другой источник — данные, поставляемые археологией, аналогом палеонтологии в применении к человеческому общест-ну. Жилища и одежда, утварь и оружие не эволюционируют так же, как кости скелета. В строгом смысле слова в обоих каналах информации эволюционируют технологии, и судить об исторических процессах мы можем только по конечным результатам. Можно только подивиться, сколько информации о жизни древнего общества может дать подготовленному уму, например, черепок горшка или кусочек шлака из древней домны.
Наверняка найдутся читатели, которые спросят: а зачем нам все это нужно? Они могут, конечно, снисходительно отнестись к попыткам разгадать технологию изготовления булата или царского пурпура, но не больше. Увы, такие скептики-прагматики встречаются и там, где изучают каналы генетической информации, т. е. ход биологической эволюции.
Но в конечном счете анализ передачи информации по лингвистическому каналу, изучение эволюции мемофондов и есть изучение истории. Скажем так: история человеческих обществ и есть эволюция мемофондов. В этой науке существуют две крайности. Одни сводят ее к перечислению деяний королей и вождей, к списку войн и дворцовых переворотов. В нашей исторической науке ранее был принят другой взгляд: история как борьба классов. Но сводить историю к классовой борьбе, на мой взгляд, означает также обеднять ее. Это такая же бесплодная вульгаризация, как и противоположная точка зрения. Будем считать, что многие законы истории, законы эволюции человеческих обществ, нам еще предстоит открыть. Если мы не будем оглядываться назад, то обречены спотыкаться о каждый камень на своем пути вперед. И в этом смысл изучения эволюции мемофондов.
