Александр Цингер - Занимательная ботаника
Тем любопытнее, что эти ботанические очерки были написаны не ботаником, а физиком по специальности, принимавшим непосредственное участие в преподавании физики в Московском университете.
А. В. Ц и н г е р являлся учеником талантливых профессоров Московского университета – А. Г. С т о л е т о в а и Н. А. У м о в а, он был автором «Начальной физики», «Механики» и «Задачника по физике». Этот факт следует отметить особо и потому, что читатели и даже иногда специалисты-ботаники считают автором «Занимательной ботаники» брата Александра Васильевича – Николая Васильевича Ц и н г е р а, выдающегося русского ботаника, специально занимавшегося изучением вопроса о видообразовании у растений, засоряющих посевы льна.
Но «родственные чувства» к ботанике, как мы знаем, не ограничивались у А. В. Цингсра только этим. Отец его, Василий Яковлевич, был, как говорят иногда, «двойной» доктор – доктор чистой математики и почетный доктор ботаники. Факт в истории ботаники необычайный, хотя мы и знаем, что одной из специфических и оригинальных черт «московской ботаники», связанной с Московским университетом, было именно то, что занятиям ботаникой с необыкновенной любовью отдавались не только «присяжные ботаники», но и инженеры паровозостроения, инженеры мостостроения, технологи, а о зоологах, фармакологах, преподавателях и говорить нечего. Недаром в прежнее время называли иногда в шутку «Московскую флору» Н. Н. Кауфмана «опасной книгой», которая, если уже попала кому в руки, то безраздельно увлекала того в долину Оки, в леса и луга, на холмы и склоны искать и узнавать растущие там травы.
А. В. Цингер провел свои детские и юношеские годы в атмосфере уважения и любви к ботанике, а потому неудивительно, что А. В. всегда проявлял глубокий интерес к жизни растений. Вот почему он так остроумно и начинает свое предисловие к «Занимательной ботанике», делая ссылку на чеховского Вафлю; его родственные отношения к ботанике были куда значительней и глубже, чем у Вафли. Он это часто любил вспоминать, если заходили ботанические разговоры.
Как сейчас помню нашу первую встречу с А. В. летом 1919 г. в Никитском саду. Мне сообщили, что к нам в ботанический кабинет пришел и спрашивает ботаника какой-то новый посетитель, профессор из Москвы. Выхожу в вестибюль, где были выставлены различные экспонаты и карты; вижу очень больного, сильно согнувшегося человека с характерными чертами лица, с чудесными лучистыми глазами и острым, проницательным взглядом.
– Позвольте представиться, – говорит он, – перед вами скромный любитель ботаники, питающий, однако, к ней несравненно большие родственные чувства, чем чеховский Вафля – Цингер Александр Васильевич. Я приехал сюда подлечиться и поселился у вас здесь в соседях в Темис-Су, бывшем санатории Общества врачей. Я буду вашим частым и беспокойным посетителем, так как очень люблю природу, а у вас здесь в Никитском саду такое богатство!
Конечно, я был очень рад такому посетителю, так как хотя мне и не пришлось учиться физике в средней школе по его учебникам, но я их хорошо знал и видел у своего младшего брата. Знал я хорошо и имя Н. В. Цингера, особенно его работу о засоряющих лен видах рыжика (Camelina) и торицы (Spergula).
Мы тщательно осмотрели с Александром Васильевичем музей Никитского сада, а потом отправились бродить по парку. Это была наша первая с ним экскурсия, за которой последовало много, много других. Несмотря на свою болезнь и на то, что из Темис-Су добираться до Никитского сада надо было по извилистой тропинке через глубокую балку, – А. В. очень часто приходил в сад, в ботанический кабинет, и мы втроем (к нам очень часто присоединялся еще садовод Э. А. Альбрехт) ходили по саду и по его окрестностям.
На всю жизнь остались у меня самые лучшие воспоминания об этих прогулках с А. В. среди пышной природы южного берега Крыма. Бесконечное количество вопросов, живой интерес и глубокое проникновение в сущность жизненных процессов растений всегда поражали меня, начинающего ботаника, в Александре Васильевиче.
Его интересовало все: и бобы-хлопушки у пузырника (Colutea cilicica), и разбрасывание семян у бешеного огурца (Ecballium etaterium), и оригинальные колючие разламывающиеся плодики земляных якорцев (Tribulus terrestris), и улиткообразно скрученные бобики крымских люцерн (Меdicago), и ранневесенние луковичные эфемеры, и своеобразные земляничные деревья (Arbutus andrachne ), меняющие окраску ствола в течение года от ярко-зеленой до шарлахово-красной, с корой, слезающей летом лохмотьями. Его интересовали в саду и распластанные этажами ветви ливанских кедров, и крупные с лимонно-пряным ароматом цветы магнолий, и заморские бугенвиллеи с крупными ярко-малиновыми прицветниками, напоминающими издали цветы, и с очень невзрачными маленькими цветами, и душистый зимоцвет (Chimonanthus), и японская мушмула (Eryobotria japonica), цветущие в январе, когда нередко кругом лежит снег, и гордые своей древностью аканты (Acanthus), листья которых еще в античном мире дали мотив для капители колонн коринфского стиля. Его интересовали и черные абрикосы – помеси между сливой и абрикосом, и цветы юкк, и соплодия инжира, или смоквы, и цветы и плоды граната, и покрывающиеся ранней весной бело-розовым кружевом цветков миндали… Его интересовало буквально все, он расспрашивал обо всем, забывая о своей тяжелой болезни. Особенно он заинтересовался тогда богатой коллекцией хвойных, завел даже небольшой альбом, куда акварелью стал зарисовывать их шишки. Рисунки получались очень удачными. А. В. подарил потом этот альбом Ялтинскому естественно-историческому музею; может быть, он там сохранился до сих пор.
А. В. был очарован южнокрымской природой. Не один раз во время этих прогулок он, как бы мимоходом, говорил мне:
– А знаете, хорошо бы было собрать все эти замечательные примеры из жизни растений. Их много и у наших северных растений! Ведь, например, наша дафна с малиновыми душистыми ранневесенними цветами куда лучше крымской дафны; ее белые цветы совсем без аромата. Как бы все это было интересно изложить в простой, доходчивой форме, снабдить хорошими рисунками. Вот получилась бы интересная и занимательная ботаника. Вы живете здесь в Крыму, в Никитском саду, среди богатой природы, которая сама уже должна вас воодушевлять. Напишите-ка такую небольшую книжечку!
Я работал тогда над специальным исследованием крымской флоры, да, конечно, у меня в то время еще не было и решимости и мысли заняться научной популяризацией.
– Напишите лучше уже вы, Александр Васильевич, – отвечал обычно я, – вы так любите природу, вы восхищены крымскими растениями, у вас столько воспоминаний детства и юности.
Так еще в 1920 г., во время знакомства А. В. с крымской флорой, у него возникли первые мысли о «Занимательной ботанике».
В 1921 г. мы с А. В. расстались – и расстались навсегда. Он уехал летом в Москву, а когда я в декабре 1922 г. переехал на работу в Горький – А. В. уже уехал за границу, в Германию для специального лечения. Потом он перебрался в Италию, слабо надеясь, что, может быть, полуденное солнце Италии сделает его страдания более легкими. Но не помогла и Италия. Из Санта-Маргариты он писал:
– И итальянского солнца, должно быть, мало моим позвонкам. Уже плохо поворачивается шея. Должно быть, надо ехать в Каир, в Египет, под палящие лучи африканского солнца.
Под ярко-синим небом Италии, среди лимонных и апельсиновых рощ и шатрообразных пиний, среди роз и высоких эвкалиптов А. В. вспомнил далекий, но родной Крым, вновь воскресли у него прежние мысли о «Занимательной ботанике». Об этом не раз он писал из Италии.
Вернувшись из Италии в Берлин, он серьезно стал обдумывать план книжки и вскоре начал писать отдельные беседы. Я не помню ни одной недели, когда бы в это время в Горьком не приходилось получать от А. В. писем, полных самых разнообразных ботанических вопросов.
– Существуют ли розы без шипов? – спрашивал он.
– Что такое саронская роза? Нельзя ли получить хороший рисунок и гербарный экземпляр папоротника «ключ-трава» (Botrychium lunaria)? Нельзя ли получить хорошую фотографию нашей дафны? Как расселялась в России душистая ромашка (Matricaria suaveolens)? и т. д.
Были вопросы и об анчаре, и о тюльпанном дереве, и о магнолии, и о весенних крокусах, и о водяном орехе. По его просьбе я посылал ему в Берлин даже «Флору средней России» П. Ф. Маевского, которая ему была постоянно очень нужна. А. В. с увлечением работал над своим первым и последним ботаническим произведением.
В это время я был занят составлением небольшой книжечки «Ботанические экскурсии по южному берегу Крыма». Когда в 1927 г. эта книжка вышла, я, разумеется, первый ее экземпляр послал А. В., зная, как он любил научно-популярную литературу и Южный Крым. Книга была посвящена моим крымским друзьям – А. В. Цингеру и Э. А. Альбрехту, в память наших совместных экскурсий по Никитскому саду в 1919–1920 годы.
