Игорь Акимушкин - Первопоселенцы суши
Куда-то направилась она, научно говоря, в „понижение рельефа“: сыро стало кругом, даже очень мокро! Болото какое-то или нечто подобное — слякотное и прохладное.
В бинокль видно: нашла, что искала, — воду! Подползла к ней и жадно пьет. В гуще паучков на ее спине оживление, сутолока — спешат они по ее ногам, как по сходням, на берег и тоже жадно пьют.
Напились! В путь наверх по ногам, преддорожная суматоха на спине — и караван из одного верблюда и сотен седоков тронулся.
Ползем дальше. Видим нечто новое и сначала непонятное: пройдет паучиха немного и вдруг, сильно взмахнув над собой задними ножками, сбросит со спины горстку паучков — сколько сумеет зацепить. Сама быстро в сторону отбежит. Паучки, этим неожиданным маневром ошеломленные, лежат, ничего не разумея, несколько секунд на земле. Потом, убедившись, что караван ушел далеко и навсегда, разбегаются по окрестностям[125].
Еще проползет немного, и принудительная высадка пассажиров повторяется. Маршрут ее неправильным кругом на плане может быть изображен. Вся протяженность его (не на плане, а по земле) — метров сто-сто пятьдесят, а во времени — час с небольшим. Финиш недалек от старта, потому что паучиха путешествует словно бы по азимуту и круг караванного пробега почти смыкается.
Бывает, что и через речку, в которую упрется маршрут расселения, паучиха с паучатами на спине переплывает.
Если погнаться за ней, когда она так бродит, словно сеятель по полю, раскидывая паучат, паучиха энергично и без удержу начнет их сбрасывать с себя и за несколько минут ото всех освободится. Когда опасность реальна, незачем им всем на ней погибать — акт ответственный и оперативный.
Расселив паучат, паучиха долго ещё отряхивает себя задними ножками. (Но некоторым ее чадам как-то удается на ней удержаться, и они живут с мамкой некоторое время в ее норе). Потом, забравшись в тень, в траву, усталая, спит беспробудно. Тогда подойти к ней можно близко (уже во весь рост!), даже потрогать ее пинцетом или там чем-нибудь ещё — она не проснется.
Самки мелкой расы после всех этих трудов праведных, истощив свои жизненные ресурсы, умирают. Но крупные тарантулихи ещё раз, а то и два успевают сплести кокон. К середине августа самки тарантулы, и крупные и мелкие, рожденные прошлой весной и зимовавшие в норах, погибают. Остаются зимовать только самки, которым и года нет. Самцы умирают все — значит, пауки тарантулы живут втрое меньше, чем паучихи, — с весны до конца лета.
Но прежде чем умереть, они должны внести в общее дело размножения свой генетический вклад.
В конце июня-июля самец тарантул, полиняв последний, одиннадцатый раз, покидает навсегда нору и отправляется в нелегкий рейд по лугам и пустошам[126]. Проворный и ловкий, путешествует он неутомимо, „свободно переползает через заросли травы и перелезает кустарники“. По пути охотится без всяких силков — сильным и быстрым прыжком настигает добычу. Днем прячется в щелях земли, в коровьих следах, норах, под кустами и травой.
Вот в норе, поблескивая глазами, сидит самоцель его поисков, и он ее заметил. Паук без неуместной здесь резвости, осторожно к такой норе подползает. Сигналит, как природой условлено, постукивая педипальпами о землю. Добравшись без эксцессов до входа, подергивает ими паутинную выстилку норы у порога. Вытянул вперед передние ножки и, мелко ими вибрируя, касается деликатно земли у ног невесты — таков в их роду земной поклон! Потом следует приветствие более интимное — прикосновение к самим паучихиным ногам.
Ответный жест хозяйки дома обычно совсем не любезен: ударив гостя передними ногами, она бросается на него с готовыми к бою хелицерами. Паук вибрирующими ножками ее гневный порыв умиротворяет. Близко к себе, однако, не подпускает — уперев их в нее, пятится назад. В сторону быстро отскочит и опять настойчиво, в той же изысканной манере ухаживает. И так много раз с большим риском домогается благосклонности.
Бывает, рассвирепев, паучиха с яростью непонятной кидается на паука, успеет схватить и начнет кусать без жалости. Он никогда ядом и укусом не защищается, даже если сильнее и больше своей подруги (когда он крупной расы, а она мелкой). Лишь безропотно убегает, „истекая каплями гемолимфы“, то есть паучьей крови. Передние лапки, которые паук паучихе, как щит, подставляет и она их мнет и кусает, — единственная его оборона. Иногда одну лапку она ему поломает.
Такой сильно побитый ухажер уйдет и где-нибудь, в месте менее опасном, залечивает раны. Его кровь — отличное противоядие от ядовитых укусов паучихи; он не умрет, но потерял много крови, потому вял и безучастен какое-то время ко всему. Отсидевшись и крови накопив, снова, движимый инстинктом, а не благоразумием, кавалерствует более или менее успешно.
В октябре на планете ещё живы, не умерли только оплодотворенные самки тарантулов, которым от роду не больше полугода[127]. Они вялы, жирны. Погревшись немного в лучах нежаркого солнца, роют норы там, где повыше и посуше. Землю далеко не уносят, а насыпают ее валиком вокруг входа, а сам вход затыкают земляной пробкой. Поджав ноги, цепенеют в норе и спят в анабиозе всю зиму.
Сила и слабость тарантула
Поразительно, как тарантул, этот подземный житель и сухопутный бродяга, легко и ловко плавает по воде. Самка с грузом паучат на спине никогда не изменит своего маршрута, не обойдет стороной даже большую реку или озеро, если они попадутся на ее пути. Ей, казалось бы, если она на такое решилась, только о том и думать, как бы поскорее на сушу выбраться. Так нет! Не упустит она и тут случая сцапать какое-нибудь проплывающее или пролетающее насекомое — ловко наскочит, поймает и съест!
Волосатое тело тарантула в воде не намокает: волосы смазаны каким-то водоотталкивающим веществом. Поэтому, когда тарантул плывет, вода под ним, вытесненная воздушной прослойкой, как бы проваливается, и паук лежит на ней, словно бы в „неглубокой чаше“. Гребет он четырьмя передними ножками (под водой) и третьей парой (над водой). Седьмая и восьмая ножки вытянуты назад и, как поплавки, не дают тяжелому брюшку погрузиться сверх меры. Волны тарантулу не страшны: он через них „переползает“, как через бугры земли.
Тарантул угрожает!
На воде паук ориентируется отлично, всегда знает, где берег, и выбранного направления не теряет. Часами этот небывалый аргонавт может плыть со скоростью двадцать метров в минуту! Да что часами — сутки, и двое, и трое… неделю плавает с небольшими передышками!
Тарантул и бегает, и прыгает очень даже неплохо: с высокого места скакнув, растопыривает широко ноги для большого упора о воздух и парашютирует вниз без ушибов и увечья. „Хорошо слышит, неплохо видит“[128], боксирует умело передними и задними ногами и отлично вооружен и с фронта, и с тыла.
С тыла у него такая же оборона, как у скунса — общеизвестной вонючки: „струя белой жидкости — гуанин“ бьёт из паука, словно из брандспойта! На полметра и больше. Один из первых русских исследователей тарантула И. Лепехин об этом необыкновенном вооружении писал в 1795 году так:
„Тарантулы в степи приготовили нам новое зрелище. Мы, выкапывая их гнёзда, приметили, какое оружие тварь сия противу гонящих себя употребляет. Как она видит, что ей все средства пресечены к побегу, становится неподвижна и, надувшись, прыскает из спины белый сок аршина на два, подобно как бы он пущен был из насоса“.
Ну а с фронта у тарантула оружие хотя и не такое эффектное, однако более эффективное. Отравленные ножи-хелицеры! Полумиллиметровая капелька яда, выжатая из них, далеко не летит, но бьет укушенного по нервам, парализуя их с большей силой, чем театрально брошенный гуанин. С большей даже, говорят испытавшие его на себе, чем яд скорпиона. Укушенное место очень болит, отекает, во всем теле тяжесть, дышать трудно, сонливость, апатия. Но в общем, пишет П. Мариковский, который, изучая тарантула, не раз заставлял этих пауков кусать себя, примерно через пять часов мучений приходит облегчение.
Народное средство от укусов тарантулов на первый взгляд нелепо: мажут ранку раздавленным тарантулом. Но если учесть, замечает Мариковский, что кровь самцов тарантулов несёт в себе противоядия, то, возможно, в таком лечении и есть какой-то смысл. Однако лучше ранку высосать, смазать йодом, спиртом. Когда будет опухоль, полезны ванны и растирания. Но если отравление тяжёлое, сделать надо внутривенное вливание двухпроцентного раствора марганцовокислого калия — 2–4 см3.
Словно сознавая могущество своего яда, паук предупреждает несведущих очень картинно: он с широко раскрытыми хелицерами резко встает на дыбы на двух задних лапах, а четыре передних, полосатых, раскидывает в стороны. Внезапно паук словно на глазах вырастает и из буро-серого вмиг делается черным, возвышая и обнажая для обозрения свой темный, как ночь, низ. Это очень убедительная демонстрация угрозы и „вывеска ядовитости“. Собаки и овцы уговаривать себя не заставляют — сразу пятятся назад перед вздыбленным тарантулом.
