Айвен Сандерсон - Сокровища животного мира
Еще не осуществив своего замысла, я почувствовал, что нахожусь в весьма неустойчивом положении, а сучья подо мной чересчур ненадежны и тонки. Настало время звать на помощь. Я издал пронзительный и максимально близкий к фальцету вопль — насколько только можно было позволить себе кричать без риска свалиться в кромешную тьму. Бен или Басси, я надеялся, услышат меня: по моим соображениям, они находились где-то поблизости. Однако я совсем упустил из виду то обстоятельство, что выстрелы смолкли довольно давно. Не услышав ответа, я испустил еще более визгливый клич.
В ответ вокруг меня поднялось громкое курлыканье, чириканье и треск. Зацепившись локтем за какие-то сучья, я нашарил в кармане фонарь и посветил вокруг. Я и не подозревал, что угодил в такую опасную переделку. На некоторое время это отвлекло мое внимание, но вскоре я заметил движение каких-то теней вокруг и обнаружил, что попал в самую середину стаи спящих или очень сонных мартышек. Из всех неожиданных и поразительных встреч встреча со стаей подвижных мартышек в их родной стихии, может быть, самая удивительная. Почти ежедневно мы видели, как эти животные проносились над нами, словно привидения, бросались врассыпную по своим поднебесным тропинкам, находясь неизменно вне досягаемости и в полной безопасности от всяких «земных» врагов вроде нас. Но вот они передо мной, ошеломленные и жалкие, жмурящиеся от яркого света и еще меньше приспособленные к неожиданному пробуждению, чем член солидного клуба, хвативший лишнего за обедом.
В темноте животные совершенно беспомощны. Они метались, повизгивая и хныкая; матери прижимали к груди младенцев, а крупные самцы решительно крушили ветви, пробиваясь неведомо куда, словно вдруг начисто лишились чувства ориентации. Многие прыгали по сучьям, резко опуская головы к передним лапам и осыпая меня щебечущей бранью, причем уши и кожа на голове у них отодвигались назад самым устрашающим, хотя и достаточно уморительным образом. Это были белоносые мартышки (Cereopithecus nictitans). Несмотря на то что я испытывал глубокий интерес к их жизни и привычкам, наше общение вскоре прервалось — подо мной стали подламываться ветки; снова пришлось зажать фонарь в зубах и срочно позаботиться о собственной безопасности.
Это были пренеприятные несколько минут. Сук, за который я ухватился обеими руками, внезапно обломился, и я каким-то чудом повис вниз головой, зацепившись ногами, а мою грудь обхватывала крепкая лиана. Она оказалась моей спасительницей: я так долго из нее выпутывался, что глаза привыкли к слабому свету (фонарь упал вниз), и наконец я кое-как сполз по ней до других древесных канатов, по которым можно было спуститься на землю.
Я очутился на земле весь исцарапанный, в разорванной одежде, абсолютно потеряв чувство равновесия: земля уходила из-под ног, пока я искал фонарь. Чудом, при свете спичек, я отыскал его и пошел обратно в лагерь, который благополучно миновал в темноте. Наконец я вышел на узкую лесную тропинку и возвратился по ней прямо к нашему порогу. Вступив в яркий круг света керосиновых ламп, я увидел Бена и Басси.
— Эй, вы! — закричал я, позабыв о всех своих злоключениях. — Что вы принесли?
Ответом было хмурое молчание. Джордж поднял вверх что-то очень маленькое.
Поначалу я вовсе не мог понять, что это такое, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это голова, лапки и передняя часть маленького зверька (нижняя часть отсутствовала).
— А на какой предмет, — вопросил я, — нам нужна половина мяса? — И все покатились со смеху.
Оказалось, Бен заметил в листве пару глаз и, тщательно прицелившись, выстрелил. Басси, присутствовавший при этом, видел, как глаза погасли и снова зажглись чуть пониже. Тогда он выпалил дуплетом. Но глаза как ни в чем не бывало остались на месте, и бравые охотники, уверенные, что наткнулись на какое-то неестественно живучее существо или спугнули привидение, продолжали палить почем зря. Сообразив, что расстреляли дроби больше, чем может поглотить уважающий себя дух предка, а глаза все еще сверкают на старом месте, они решили взобраться наверх. Должно быть, это происходило в то самое время, когда я пришел к подобному решению в другом месте.
Но в то время как мне повстречался живой потто, их искушал маленький лемур-ангвантибо, мертвой хваткой вцепившийся в тонкую ветку. Овладев добычей, они разжали крепкую, как тиски, хватку уже мертвых лапок, спустились на землю и поплелись в лагерь, окончательно убедившись, что игра не стоила свеч.
Это мрачное завершение полной увлекательных приключений ночи кое-чему нас научило. Теперь мы знали, что можно просто взобраться наверх к обитателям воздушного континента. Мы стали лазить на деревья и в результате сделали первые, как мне кажется, фотографии редких лемуров в их родной стихии. Мы видели своими глазами модные меха, весело разгуливающие среди ветвей, белок, играющих в чехарду, бесконечное множество других незабываемых картин.
Больше нам не пришлось расстреливать по двадцать два патрона на одного ангвантибо, но с тех пор мне, безусловно, не случалось так близко подходить к животным, — может быть, потому, что я всегда ходил с ружьем.
Мы узнали, что у всех животных есть определенные дороги среди деревьев, по которым они ежедневно проходят в тех же направлениях, в одно и то же время. И эти переходы происходят настолько пунктуально, что по ним можно сверять часы. Одна белочка жила в небольшом дупле на верхушке дерева, и Джордж заметил, что она возвращается на ночлег каждый вечер перед самым закатом. Вскоре он уже точно знал, по каким сучьям она проходит.
Как-то я заметил большую, украшенную великолепной россыпью пятен пятнистую генету (Genetta tigrina) — вид, обычный для этих мест; она нырнула в большое дупло посередине ствола толстого дерева. Возвращалась она каждый вечер, перед тем как отправиться на ночную охоту. Я никак не мог понять, что заставляет ее совершать регулярные визиты, но потом ухитрился забраться наверх и увидел, что в развилке дерева стоит спокойная лужица чистой воды. Генета каждый день приходила напиться, всегда одним и тем же путем.
При помощи капканов, силков, птичьего клея и множества других ловчих приспособлений мы стали ловить этих животных, как только удалось разведать их привычные маршруты. Пойманные, они оставались в лагере, отчасти как ручные питомцы, а отчасти как живые объекты эксперимента — нам хотелось побольше узнать об их привычках, питании, причудах и склонностях.
Любой зоолог, увидев наш маленький зверинец, позеленел бы от зависти. У нас были змеи и ящерицы, древесные лягушки, жабы и гигантские многоножки. Два младенца шимпанзе помещались рядом с тремя клетками, где сидели африканские оленьки (Hiemoschus aquaticus), мартышки-мона, белоносые и красноносые мартышки. Последние принадлежали к редкому виду (Cercopithecus erythrotis) — у них был яркий оранжево-красный нос и такой же хвост.
Дальше сидели в клетках черепахи, крупные масличные белки (Protoxerus) — те самые, что по утрам звонят, как гонги, гигантские сони и несколько генет. Привязанные за ошейники к палаточным шестам и кольям, вбитым в землю, сидели галаго, пальмовые циветты (Nandinia binotata), потто и бесценные ангвантибо. Клетки, ведра, горшки и самые необычные контейнеры были набиты крысами и прочей мелкой живностью.
Но самыми интересными для тех, кто изучает животный мир Африки, были, наверное, живые представители короткохвостых лемуров, а именно потто и ангвантибо. Первый из них — самое загадочное существо, не только из-за своих таинственных привычек, но и в не меньшей степени из-за множества разнообразных ошибочных названий, которые ему присвоены.
Это лемур, африканский представитель тех медлительных, похожих на призраки ночных животных, которые в Ост-Индии* известны под названием «лори». Возможно, что лемур находится с ними в родстве, а может быть, сходство между ними — пример параллельной эволюции, как в случае с галаго и долгопятами Восточной Азии. Широко известное название «потто» этот лемур получил, возможно, по своему местному названию в провинции Калабар (Нигерия), где его впервые увидел и поймал некто Босман, имя которого часто добавляется к местному названию. Мало того, что это животное зовут потто, или потто Босмана, или лемуром Босмана, — зоологи окрестили его еще Periodicticus potto, а чтобы окончательно все перепутать, европейские поселенцы в других районах называют его «бушбэр» (лесной медведь) или «бушбэби» (лесной малыш). Для полноты картины надо сказать, что на ломаном английском (пиджин-инглиш) он называется «полухвостик».
* Так в XVII — XVIII вв. в Европе называли Индию, Юго-Восточную Азию и Китай. (Примеч. ред.)
Почти все эти названия приводят к недоразумениям, и вот почему. Экземпляры Босмана оказались просто вариациями основного вида; латинское название мало о чем говорит непосвященным, оно понятно лишь тем, кто хорошо знает животное: это вовсе не бушбэр, потому что так называют коала в Австралии (собственно говоря, с медведем у него нет ничего общего), и, может быть, самое ошибочное из всех имен — бушбэби, потому что оно должно безраздельно принадлежать самым мелким галаго. Я склонен полагать, что название на пиджин-инглиш — самое подходящее для ежедневного обихода, потому что у зверька и вправду всего половинка хвоста.
