Юрий Новиков - Осторожно: TERRA!
Переход к оседлости наступает на высшей стадии развития собирательской экономики. Люди все больше и больше тяготеют к районам, наиболее богатым утилизируемыми продуктами, в том числе и съедобными растениями. Как правило, они оседают близ реки или другого источника, снабжающего их водой, рыбой, съедобными растениями. Племени еще непривычен новый, «неподвижный» образ жизни: мужчины часто уходят в отдаленные районы на охоту, женщины устраивают экскурсии за растениями, которых нет поблизости. Еще иногда продолжаются сезонные странствия, но во все более и более узкой области, и все чаще возвращаются кочевники к облюбованным местам обитания. Они это делали и раньше, перемещаясь вслед за мигрирующими животными, но теперь, по крайней мере один раз в год, возвращаются в те места, где их ожидает верный и обильный источник пищи: растения не имеют ног, как бизоны.
До прихода европейцев одно из североамериканских племен — оджибвеи — концентрировалось обычно в долинах рек, покрытых зарослями водяного риса. Раз в году здесь убирали урожай с лодок. Передвигаясь в них по воде, осторожно обивали метелки растений, не повреждая стеблей. Эксплуатация таких естественных рисовых полей занимала центральное место в экономике индейцев и регулировалась целым кодексом специальных законов и установлений: участки риса, простиравшиеся иногда на сотни километров, тщательно охранялись от вторжения чужих племен, нормы и районы сбора строго регламентировались и являлись зачастую предметом споров и войн между отдельными родами.
Здесь внешне все было как у исконных земледельцев, даже названия месяцев в году. Если у украинцев апрель — квитэнь, от «цвести», то у оджибвеев и того выразительнее: ма-но-ним-э-ке-че-сис — месяц жатвы риса (август) А ведь землепашцами оджибвеи никогда не были. Из цикла земледельческих работ они овладели лишь одной, зато самой приятной и результативной операцией — жатвой.
Оседлый или полуоседлый быт должен был многому научить человека. Он, в частности, сделал весьма ценное наблюдение: обнаружил, что уже элементарный уход за растением — дело достаточно прибыльное. Первый кабинетный ученый, по всей вероятности, появился именно в это время: у кочевника не хватало времени на то, чтобы проследить весь длительный процесс вегетации растения, а тем более убедиться в полезности, скажем, внесения органических удобрений.
Некоторые ученые предполагают даже, что уход за растением, как и само земледелие, мог возникнуть первоначально из первобытных религиозных ритуалов. И действительно, первобытный охотник поклонялся тем же животным, которых убивал, он вырезал их, рисовал на стенах пещер, молился как идолам, приносил жертвы.
Проку от этого, вероятно, было мало: сколько ни умасливай фигурку зайца, в слона он не превратится. Другое дело растение. Поклонение ему в виде полива, удобрения, вскапывания, огораживания давало вполне ощутимые результаты и поэтому могло быстро трансформироваться из ритуального акта в производственный. Так появляется следующая операция, специфичная для земледельческого хозяйства и освоенная еще до его возникновения собирателем, — уход за растением. Охотники и собиратели Малайского полуострова — семанги и сенои, например, охотно включали в свое меню плоды дуриона. С целью получения более доступных побегов в нижней части этого дерева они периодически подрезали его верхушку, прибегали к расчистке участков вокруг стволов и даже рыхлили землю вокруг них. Многим подобным племенам известна операция прополки участков произрастания диких полезных растений, а безизи (тоже Малайя) перешли даже к своеобразному «посеву» семян. Один из вождей этого племени рассказал заезжему путешественнику: «Безизи раньше имели обыкновение съедать плоды, растущие в их джунглях, в своих хижинах, которые они строили в тех местах, где росли эти плоды; но когда они поняли, что благодаря этому на этих местах вырастает слишком много плодовых деревьев, то они начали потреблять плоды на новом месте, чтобы рассеивать семена на возможно большие расстояния».
Однако речь пока идет о возникновении земледелия, а начался разговор о том, чем же заполнить ту пропасть, что отделяет культурное растение от его дикого предка (к тому же чаще всего наукой не обнаруженного).
Растениеводы давно заметили, что для изменения вида растения необходимо, чтобы оно не слишком было «привязано к своему роду». Слабость наследственной основы — залог либо вырождения (вымирания), либо нового видообразования.
Таким образом, перед человеком вначале встала задача — расшатать механизм наследственности растения. Решить ее можно было с помощью единственного, зато весьма действенного, инструмента — собственного аппетита. И надо сказать, с этой задачей человек справился.
Для всего живущего Земля — большое общежитие. Однако постояльцы в нем не просто сосуществуют, а активно сотрудничают. Правда, иногда это сотрудничество выражается лишь в том, что один вид просто поедает другой. Растения, однако, чаще помогают друг другу в нелегком своем существовании. Поэтому-то в дикой природе почти никогда не встречаются большие массивы, заросшие одним видом.
Между тем человек не склонен был есть все подряд. В зарослях он выбирал лишь отдельные, более вкусные или более крупные экземпляры. Уничтожение одного вида мгновенно приводило к нарушению установившегося равновесия: соседи погибшего представителя съедобной флоры вынуждались либо погибнуть, либо приспособиться к новым бытовым условиям. А последнее и означало как раз ослабление наследственной основы.
Следствия порождали новые причины…
Нестойкая, пластичная наследственная основа исходных диких форм приводила к тому, что в зарослях такого рода растений (например, злаков) в условиях скученности на одной сравнительно небольшой площади происходит интенсивное перекрестное опыление, ведущее к существенной неоднородности потомства, с сильно варьирующими от особи к особи свойствами. В потомстве с подобными различными «характерами» обнаруживаются, например, формы, отличающиеся по весу или сроком созревания плода. Мелкоплодные формы (например, у моркови и свеклы) обычно раннеспелы, крупноплодные — созревают позднее. Собирание человеком подобных растений вызывало искусственное отделение друг от друга крупноплодных форм от мелкоплодных, поскольку их собирали в разное время. Конечно, подобный отбор кажется весьма примитивным, однако, учитывая, что длился он тысячелетиями, следует признать возможным накопление мелких сдвигов, которые постепенно могли привести к качественным изменениям природы растения.
Заметим, что в данном случае «не ведающий, что творит» предок наш, понятия не имевший ни о какой селекции, выступает как селекционер, отбирающий наиболее ценные особи и работающий далее только с ними. Конечно, последнего собиратель не делал, он просто съедал отобранные плоды или семена. Но при этом переносил их на некоторое расстояние от места произрастания, терял на месте стоянки (часто еще кратковременной), и попавшие в унавоженную землю семена оказывались в новых, иногда более благоприятных условиях. Разрастаясь, они давали потомство с более крупными плодами. Таким образом, и здесь действовал хотя и непреднамеренный, но все же искусственный отбор, который следовало бы назвать «докультурным», ибо культура земледелия отстояла от описываемой эпохи на многие тысячелетия.
Немаловажным было и то обстоятельство, что в своих странствованиях люди способствовали быстрому распространению употребляемых ими в пищу растений. Растения и их семена переносились зачастую достаточно далеко от места начального произрастания. Это вызывало более или менее резкое изменение почвенно-климатических условий жизни растения, которое, с одной стороны, вело к ослаблению его наследственной стойкости, с другой — усиливало борьбу за существование. В новых условиях могли отсутствовать естественные враги данного вида, в связи с чем он получал условия для более бурного развития и появления новых сложных гибридов, обладающих новыми свойствами. Тысячелетний отбор той или иной расы гибридного происхождения в условиях жестокой борьбы за существование приводил вновь к появлению мелких сдвигов в составе потомства, к появлению местных типов и новых растений, близких к культурным.
Таким образом, древнейший растениевод о земледелии и понятия не имел. Зато ему удалось первым на Земле вырастить хлеб и испечь из него первый каравай.
Итак, теперь мы можем ответить на вопрос — кто же был первым растениеводом? Приходится признать, что к созданию культурных растений хлебороб почти никакого отношения не имеет. Наибольший успех в деле преобразования природы, оказывается, выпал на долю того самого далекого нашего предка, который, по мнению многих ученых, занимался присвоением готовых продуктов природы. Но что же это за «присваивающая экономика», которая дала такой результат, о котором современная наука может только мечтать? Как она могла превратить невзрачную травку, покрывающую наши луга и называемую по-латыни Aegilops с немощным колоском и невидными зернами, в культурное, сильно плодоносящее растение?
