Франс де Вааль - Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?
От меня нечасто услышишь нечто подобное, но я считаю нас единственным видом, владеющим речью. Мы действительно не располагаем сведениями о другой символической форме общения, настолько богатой и разнообразной по назначению, как у нашего вида. Похоже, что это наш собственный волшебный колодец, то качество, в котором мы имеем исключительное превосходство. Другие виды могут согласовывать действия и планы посредством невербальных сигналов, выражать свои внутренние ощущения, такие как эмоции и намерения, но их общение, в отличие от языка, не обладает символическим характером и способностью приспосабливаться к любым обстоятельствам. С одной стороны, общение животных всегда происходит здесь и сейчас. Шимпанзе могут понять чужие чувства в сложившихся обстоятельствах, но не способны передать простейшую информацию о событиях, удаленных во времени или пространстве. Так, если у меня синяк под глазом, я могу вам объяснить, что вчера зашел в бар, где было полно пьяных… и т. д. У шимпанзе нет возможности объяснить задним числом, каким образом ему был нанесен ущерб. Возможно, если обидчик пройдет мимо и потерпевший начнет на него кричать, другие шимпанзе сумеют установить связь между его травмой и поведением – человекообразные обезьяны достаточно сообразительны, чтобы сопоставить причину и следствие, – но это сработает только в присутствии обидчика. Если он не пройдет мимо, никакой передачи информации не произойдет.
Бесчисленные теории пытались объяснить происхождение языка и какие преимущества он предоставляет нашему виду. Каждые два года проводится специальная конференция, посвященная этой теме, на которой докладчики высказывают больше гипотез и эволюционных сценариев, чем можно себе представить{144}. Лично я придерживаюсь довольно простой точки зрения: первое и главное достоинство языка – возможность выйти за рамки того, что происходит здесь и сейчас. Способность обсудить вещи, которые в данный момент отсутствуют, и события, которые уже произошли или еще произойдут, дает огромное преимущество в выживании. Вы можете предупредить окружающих, что на холме скрывается лев или что соседи взялись за оружие. Это всего лишь одна идея из многих, притом что современные языки слишком сложны и подробны для такой ограниченной задачи. Языки настолько детально разработаны, что в состоянии выражать мысли и чувства, передавать знания и создавать прозу и поэзию. Подумать только, какое богатство возможностей – и все исключительно для нас.
Но если язык, как и любое другое качество человека, разделить на мелкие составляющие, то их можно обнаружить у самых разных существ. Подобный метод я применял в своих научно-популярных книгах, рассказывая о политике, культуре и даже морали приматов{145}. Существенные детали, такие как военные союзы (политика), распространение привычек (культура), а также сочувствие и преданность (мораль), можно обнаружить вне нашего вида. Это справедливо и по отношению к основам языка. Медовые пчелы, например, безошибочно передают в улей информацию об удаленных источниках нектара, а обезьяны способны издавать звуки в определенной последовательности, напоминающей примитивный синтаксис. Самым интересным примером может служить референтная сигнализация. У зеленых мартышек, обитающих в Конго, существуют тревожные крики, предупреждающие о леопарде, орле или змее. Эти крики, специфические для каждого хищника, служат спасательной системой сигнализации, потому что от разных опасностей требуется разная защита. Например, в случае появления змеи необходимо встать во весь рост и оглядеться вокруг. Но такое же поведение будет самоубийственным, если в траве прячется леопард{146}. Другие виды обезьян вместо специальных криков используют одни и те же крики, но в разных комбинациях в зависимости от обстоятельств{147}.
Вслед за приматами референтная сигнализация была обнаружена у птиц. У больших синиц, например, есть специальный крик, оповещающий о появлении змей, которые представляют серьезную угрозу для этих птиц, заползая в гнезда, чтобы поживиться птенцами{148}. Несмотря на то, что подобные исследования помогли разобраться в средствах общения животных, они также вызвали определенные сомнения, поэтому лингвистические параллели стали выглядеть этаким обманным маневром{149}. Сигналы, используемые животными, не обязательно несут тот смысл, который мы им приписываем: существенно, как их воспринимают те, кому они адресованы{150}. Вдобавок ко всему хорошо бы не забывать, что большинство животных учат сигналы не так, как люди слова. Животные рождаются с этим знанием. Как бы изобретательны ни были средства общения животных, они не обладают символическим качеством и гибким синтаксисом, которые и обеспечивают бесконечную пластичность человеческого языка.
Возможно, лучшей параллелью могут послужить жесты, потому что человекообразные обезьяны используют их произвольно и легко заучивают. Они постоянно двигаются и размахивают руками во время общения, и у них есть набор специфических жестов. Например, протянутая рука с открытой ладонью означает просьбу, а рука положенная поверх руки – доминирование{151}. У нас с ними – и только с ними – эти жесты сходны, у других обезьян подобной жестикуляции нет{152}. Жесты руками у человекообразных обезьян – осмысленные и легко приспосабливающиеся к новым ситуациям. Они служат для уточнения информации во время общения. Когда шимпанзе протягивает руку к другому шимпанзе, который ест, – это просьба разделить с ним пищу, а когда шимпанзе подвергается нападению, тот же жест означает просьбу о защите. Но хотя жесты обогащают общение и больше зависят от обстоятельств, чем другие сигналы, сравнивать их с человеческой речью – значит сильно преувеличивать их значение.
Означает ли это, что любые попытки обнаружить подобие языка у животных – это пустая трата времени, включая проекты по обучению Алекса, Коко, Уошо, Канзи и им подобные? После статьи Терраса лингвисты, горевшие желанием очистить свою территорию от покрытых шерстью и перьями «захватчиков», превратили бесперспективность исследований животных в свой лозунг. Они были настолько уверены в своей правоте, что на конференции в 1980 г., название которой включало слова «Умный Ганс», предложили официально запретить любые попытки научить животных говорить{153}. Эта инициатива, не увенчавшаяся успехом, напомнила позицию противников дарвинизма в XIX в., для которых отсутствие языка ставило важный барьер между бессловесными тварями и человеком. Так, в 1866 г. Парижское лингвистическое общество выпустило запрет на рассмотрение работ, посвященных происхождению языка{154}. Подобные меры, вместо того чтобы поощрять любознательность, отражают интеллектуальный страх. Чего боятся лингвисты? Им следовало бы вытащить головы из песка, потому что ни одно качество, в том числе и наши драгоценные лингвистические способности, не появляется на пустом месте. Ничто не возникает вдруг, без предпосылок. Каждое новое качество основывается на уже существующих структурах и процессах. Так, область Вернике – зона коры головного мозга человека, ответственная за речь, – обнаруживается у человекообразных обезьян, у которых она увеличена с левой стороны, как и у нас{155}. Возникает закономерный вопрос: какие задачи выполняла эта часть мозга у наших предков, прежде чем потребовалась для словесного общения? Существует множество подобных взаимосвязей, включая ген FoxP2, который отвечает как за артикуляцию речи у человека, так и за тонкую настройку механизма пения у птиц{156}. Наука все более склоняется к тому, что пение птиц и человеческая речь – результаты конвергентной эволюции. Об этом свидетельствует тот факт, что у певчих птиц и человека не менее 50 общих генов, связанных с обучением владению голосом{157}. Поэтому тот, кто всерьез берется за изучение эволюции языка, не сумеет избежать сопоставления животных и человека.
Между тем лингвистические исследования опровергли представление, что общение животных несет лишь эмоциональную нагрузку. Мы теперь имеем более полное понимание, как у животных информация передается аудитории, обеспечивает сведения об окружающем мире и воспринимается теми, кому адресована. Несмотря на то, что взаимосвязь с человеческим языком остается под вопросом, наши знания об общении животных значительно пополнились в результате этих многочисленных исследований. Что касается незначительного числа экспериментов, в которых животных пытались обучить говорить, то они оказались бесценны, так как продемонстрировали их умственные способности. Поскольку эти животные выполняют задания и отвечают на вопросы, позволяя интерпретировать их поведение, нам остается включить воображение и использовать полученные результаты как инструмент для изучения познавательных способностей животных. Когда Алексу задавали вопросы о предметах на его подносе, он тщательно их обследовал и комментировал тот объект, о котором его спрашивали. Нам несложно поставить себя на его место именно потому, что мы понимаем и сам вопрос, и ответ Алекса.
