Франс де Вааль - Истоки морали: В поисках человеческого у приматов
Лично я в подобных «обменах мнениями» вижу лишь свидетельство того, что верующие в защиту своей веры готовы сказать что угодно и что некоторые атеисты превратились в проповедников. В первом нет ничего ни нового, ни удивительного, а вот истовость атеистов не перестает меня удивлять. Зачем «яростно спать», если нет необходимости обуздывать внутренних демонов? Может быть, некоторые атеисты втайне жаждут религиозной убежденности, как пожарные иногда оказываются тайными поджигателями, а гомофобы — скрытыми гомосексуалистами? Возьмите хотя бы Кристофера Хитченса, покойного британца — автора книги «Бог не любовь». Его бесил догматизм религии, хотя сам он перешел от марксизма (он был троцкистом) сначала к православному, затем к американскому неоконсерватизму, а от него — к «антитеистической» позиции, которая во всех проблемах мира обвиняет религию[56]. Таким образом, Хитченс круто изменил взгляды с левых на правые: если когда-то он протестовал против войны во Вьетнаме, то потом стал едва ли не глашатаем войны в Ираке; если когда-то защищал Бога, то потом выступал исключительно против. В конце жизни он готов был Дика Чейни[57*] поставить выше матери Терезы.
Некоторые люди жить не могут без догмы, но не в состоянии решить, в чем же эта догма должна заключаться. Они становятся серийными догматиками. Хитченс признавал: «Бывают дни, когда мне остро не хватает прежних убеждений, как может не хватать ампутированной конечности», — подразумевая таким образом, что вступил в новый период жизни, отмеченный сомнениями и рефлексией. Тем не менее заканчивалось все очень просто: у него «отрастала» новая догматическая «конечность».
У догматиков есть одно преимущество: они плохо умеют слушать. И если в одном месте собирается несколько разных догматиков, возникает великолепный, блестящий спор. Примерно так же глухари собираются на току, чтобы продемонстрировать самкам великолепие своего голоса и оперения. Слушая подобные дискуссии, можно поверить в «„теорию“ спорщиков»; согласно ей разум развился, чтобы блеснуть красноречием в споре, а не для постижения истины. Университеты один за другим устраивают дебаты между религиозными и антирелигиозными «интеллектуальными гигантами», и эти дебаты привлекают толпы слушателей. Одна подобная дискуссия имела место в 2009 г. на крупной научной конференции в городе Пуэбла (Мексика). Сам я принимал участие в работе другой, более серьезной секции, но вместе с 4000 других людей присутствовал в зале, когда аудиторию разогревали перед настоящей словесной войной. На вопрос, верят ли они в Бога, руки подняли около 90 % присутствующих. Сама дискуссия была организована в откровенно антиинтеллектуальном стиле. На сцене устроили боксерский ринг (веревки на стойках, красные боксерские перчатки в углу), а участники выходили на сцену по одному под воинственную музыку. Состав спорщиков оригинальностью не отличался. Помимо Хитченса там были Динеш Д’Суза, Сэм Харрис, философ Дэн Деннетт и раввин Шмули Ботич.
Я бы очень удивился, если бы хоть один человек из присутствовавших в зале изменил в результате этой дискуссии свое отношение к религии — из верующего стал неверующим или наоборот. В ходе представления мы узнали, с одной стороны, что религия — источник всяческого зла и сильно уступает науке в качестве средства познания окружающего мира, а с другой — что без религии не было бы ни нравственности, ни надежды для тех, кто боится смерти. Без Бога правила морали становятся «всего лишь эвфемизмом для обозначения личного вкуса», восклицал раввин, потрясая руками над головой, как будто подбрасывая тесто для пиццы. Остальные говорили бесцветным, почти угрожающим тоном, как будто каждому, кто посмеет проигнорировать их послание, уготованы всяческие беды. Бог — не тема для шуток.
У меня же при виде этого цирка так и остался нерешенным вопрос по поводу атеистов-проповедников. Несложно понять, почему все религии стараются обратить людей в свою веру. Это крупные организации, денежные интересы и успех которых напрямую зависит от числа сторонников. Они строят соборы вроде того, что я посетил в Пуэбла, и часовни, такие как дель-Росарио с богатейшей позолоченой лепниной (а золото там в 23,5 карата). Я никогда не видел такого ослепительного интерьера, оплаченного, вероятно, несколькими поколениями бедных мексиканских земледельцев. Но зачем атеисту становиться мессией? И зачем выбирать мишенью лишь одну из религий, противопоставляя ее тем самым всем остальным? Харрис, к примеру, постоянно нападает на ислам, объявляя его главным врагом Запада, причем критика его касается лишь черт, которые критиковать легче всего. Покажите слушателям несколько фотографий неадекватных действий верующих, расскажите об инфибуляции[58*] — и кто станет оспаривать ваше отвращение к религии? У меня все это тоже вызывает тошноту, но если Харрис хочет показать, что религия не обеспечивает нравственности, то зачем выбирать именно ислам? Разве операции на гениталиях не распространены в США, где новорожденным мальчикам нередко делают обрезание, не спрашивая на то их согласия? Чтобы обнаружить в моральном ландшафте страшные места, необязательно ехать в Афганистан.
Если одни религии хуже других, то, очевидно, какие-то должны быть лучше. Я с удовольствием выслушал бы мнение атеиста о том, какой должна быть хорошая религия, или о том, почему разные религии предписывают разное моральное поведение. Может быть, религия и культура так переплетены между собой, что единой универсальной морали вообще не существует? Но вместо размышлений на эти темы аудиторию просто разжигают при помощи демонстрации чуждых этой культуре обычаев — а это очень просто, не сложнее, чем смутить человека демонстрацией распиленного бензопилой трупа.
Да еще навязший в зубах миф о том, что наука во всех мыслимых сферах превосходит религию и что наука отвлекает от религии и наоборот, как в игре с нулевой суммой. Такой подход унаследован нами от американских полемистов XIX в., объявивших во всеуслышание, что, если бы все зависело от религии, мы до сих пор верили бы в то, что Земля плоская. Но это заявление — чистая пропаганда. Рассуждения о шарообразности нашей планеты берут начало от Аристотеля и других древних греков, и каждый серьезный ученый «темных веков», разумеется, знал о них. У Данте в «Божественной комедии» земля сферическая, а на внешних створках «Сада земных наслаждений» Босха изображен промежуточный подход: плоская земля плавает в прозрачном пузыре в окружении черного космоса. Заявляют также, что религия — убежденная противница теории эволюции, забывая при этом, что Римско-католическая церковь никогда формально не осуждала теорию Дарвина и не включала его произведения в Индекс (список запрещенных книг). Ватикан признал эволюцию состоятельной теорией, не противоречащей христианской вере. Правда, признание это состоялось довольно поздно, но приятно сознавать, что сопротивление теории эволюции почти полностью ограничивается протестантами-евангелистами американского Юга и Среднего Запада.
Отношения между наукой и религией всегда были сложными: существовали и конфликты, и взаимное уважение, и покровительство науки со стороны Церкви. Первыми копировальщиками книг, на которых воздвигалось здание науки, были раввины и монахи, а первые университеты выросли из церковных и монастырских школ. Папство активно способствовало созданию и развитию университетов. В Париже, в одном из первых университетов, студенты даже выбривали себе тонзуру на голове, чтобы показать верность церкви, а древнейший документ в архиве Оксфордского университета — Хартия папского легата 1214 г. Учитывая эту неоднозначность отношений науки и религии, историки в большинстве своем подчеркивают их диалог или даже сотрудничество.
Однако неоатеисты упорно сталкивают их друг с другом. Их аудитория готова уписаться от восторга, когда лектор запускает в зал старую утку про плоскую Землю. При этом нельзя сказать, что выступления сторонников религии звучат намного лучше. Они тоже стараются взять что попроще и вольно обращаются с фактами. Так, в Пуэбла Д’Суза утверждал, что предсмертные переживания научно доказывают существование загробной жизни. Известно, что, побывав на грани жизни и смерти, некоторые пациенты рассказывают о том, как вылетали из собственного тела или попадали в световой туннель. Подобные переживания и правда кажутся странными, но Д’Суза забыл рассказать о новых нейробиологиче-ских данных о небольшом участке мозга, известном как ВТС, или височно-теменное соединение. Эта область мозга собирает информацию от множества органов чувств (зрительных, тактильных и вестибулярных) и создает на ее основе единый образ собственного тела и его места в окружающем мире. В нормальных условиях данные всех органов прекрасно согласуются между собой, образ получается цельным, и мы знаем, кто мы такие и где находимся. Однако при повреждении или искусственном стимулировании ВТС при помощи электричества образ тела искажается. Ученые могут намеренно заставить человека почувствовать себя парящим над собственным телом или глядящим на него сверху — а то и показать ему копию самого себя, тенью сидящего рядом («Я выглядел моложе и свежее, чем выгляжу теперь. Мой двойник дружески улыбнулся мне».). Учитывая галлюциногенные свойства анестетиков и действие кислородного голодания на мозг, наука, судя по всему, уже очень скоро сможет дать предсмертным переживаниям вполне материалистическое объяснение.
