Дэвид Рэндалл - Наука сна. Экскурсия в самую загадочную сферу жизни человека
В качестве доказательства этой теории Хартман указывает на то, что после страшных или тяжелых событий разум еще несколько ночей проигрывает их во сне. Может быть, не совсем честно проверять эту теорию на себе, но со мной такое бывало. Во время летних университетских каникул мы с другом пробирались на «форде мустанг» по грязной однополосной деревенской дороге где-то в лесах Северной Калифорнии (я сидел на пассажирском сиденье), когда внезапно прямо из-за поворота выехал внедорожник. Он попытался свернуть налево, чтобы избежать лобового столкновения, но не успел и наехал на капот нашего автомобиля, как огромный грузовик. Нам повезло. На мне не было ни царапины, а друг отделался переломом руки. Но машину раздавило всмятку. Всю следующую неделю, даже дольше, я просыпался среди ночи в холодном поту. Мне снился жуткий сон, в котором я снова оказывался на пассажирском сиденье, а колеса внедорожника угрожающе разрастались и приближались, раздавался звук мнущегося железа.
Не помню в точности, сколько времени прошло, прежде чем я начал видеть другие сны, но в конце концов этот кошмар меня отпустил и больше никогда не возвращался (за исключением пары дурных ночей). Однако у некоторых мозг застревает на одном потрясении и без конца проигрывает его, словно заезженную пластинку. Пока мозгу не удается переместить воспоминание в долговременную память (по мнению ученых, это означает, что эмоциональная система приняла случившееся и отодвинула его на второй план), человеку не перестают сниться кошмары. А это один из признаков посттравматического стрессового расстройства. Иногда все заканчивается тем, что люди боятся уснуть.
После вьетнамской войны каждый пятый ветеран страдал от ночных кошмаров. Лекарства стали главным спасением для тех, чей разум не мог отключиться от плохих снов. Сейчас врачи полагают, что можно научить мозг видеть сны об определенных предметах и людях, то есть в каком-то смысле переписать истории, которые мы рассказываем сами себе каждую ночь. Одна многообещающая техника называется терапией методом репетиции мысленных образов. Она состоит из двух частей: сначала человек описывает травмирующее событие, которое постоянно снится ему в кошмарах, а затем выбирает какой-то образ или ситуацию на замену. Прежде чем лечь спать, он около десяти минут представляет, какой бы хотел увидеть сон, таким образом из зрителя превращаясь в режиссера сновидения. Постепенно это начинает работать. В одном исследовании выяснилось, что фронтовикам эта терапия помогала не хуже лекарств.
Домхофф считает эту форму терапии очевидным прогрессом в науке о сне, так как в ней не подразумевается, что разум зашифровывает наши заботы в символах или сюжетных линиях. По его словам, кошмары, похоже, нужны только для того, чтобы нас запугать. Вполне вероятно, снятся они нам чаще, чем мы думаем, просто, проснувшись, мы их сразу забываем. Домхофф полагает, что одно из доказательств ошибочности теории Фрейда заключается в следующем: нет никаких доказательств того, что люди, которые помнят свои сны, эмоциональнее тех, кто не помнит. В XXI веке теория сна стремится понять наши тревоги, а не символы. Психологи теперь пытаются разобраться, как сны могут нам помочь (например, как солдаты восстанавливают психику после войны в Афганистане), и они не гадают, скрыт ли в сновидениях какой-то смысл или подавленное желание.
Я думал примерно о том же, сидя в той группе поддержки на Манхэттене. В случае с Элис и ее сном о критикующем отце дело было вовсе не в подавленных чувствах. Это скорее походило на историю Эда, которому двадцать лет снилось, как он скучает по жене. Эду не удалось забыть свою любовь к Мэри, точно так же и Элис не смогла смириться со смертью отца.
Через несколько месяцев я вернулся в клинику сна. Мне было любопытно узнать, будет ли там снова Элис и что ей снится теперь. Я поднялся в центр психологической поддержки, прошел по коридору и оказался первым. Через двадцать минут рядом со мной сидели еще семь человек, но Элис не появилась.
На этот раз у меня был заготовлен рассказ. Во сне мне позвонили из регистрационного ведомства моего коллеги. Там недавно проверяли архивные записи бывших студентов, и оказалось, что мне не хватало оценок по шести предметам для получения диплома. Они сказали, что мне придется пройти два курса летом в университете или отучиться еще четыре года. Им было неважно, что теперь я живу в Нью-Йорке, а не в Южной Калифорнии. В конце сна я лихорадочно набирал номер декана, чтобы объяснить мою ситуацию. Если бы я спросил Домхоффа, что это означает, он наверняка ответил бы, что мой мозг просто проигрывает наихудший сценарий и волноваться незачем.
Элис зашла через несколько минут после начала, когда мы представлялись друг другу. Ее рассказ о сне был вторым по счету. Я немного придвинулся к ней, гадая про себя, что же будет дальше. Расскажет ли она нам снова о своем отце?
— Мне приснился очень странный сон, который я бы хотела вам рассказать, — сообщила она. В ее сне она нянчила своего внука, но тот внезапно исчез из кровати. Она обыскала весь дом и не нашла его. У нее зазвонил телефон, и как раз в тот момент, когда она собиралась ответить, она проснулась от настоящего звонка.
— И как вы себя чувствовали после такого сна? — спросила ведущая сессии.
— Как плохая бабушка. Клянусь, так заканчиваются все мои сны.
6. Утро вечера мудренее
Вначале 1960-х выдающаяся карьера Джека Никлауса была в самом расцвете. В возрасте десяти лет он выиграл несколько турниров по гольфу и одержал победу на юношеском соревновании в Scioto Country Club, престижном гольф-клубе в Колумбусе. В двадцать лет он как любитель участвовал в U.S. Open и занял второе место, отстав всего на два очка от Арнольда Палмера, лучшего в мире гольфиста того времени. Никлаус выиграл U.S. Open на следующий год, когда начал заниматься гольфом целыми днями, как профессионал. Затем он победил на соревнованиях Masters и P.G.A. За два года его талант загонять мяч в лунку принес ему 1,2 миллиона долларов.
В 1964 году на чемпионате U.S. Open Никлаус был наиболее вероятным претендентом на победу. Он только что занял второе место на Masters, уступив первенство Палмеру, и на этот раз надеялся сравнять счет со своим соперником. В знойный день Никлаус пришел на поле клуба Congressional Country Club в Бетесде, рассчитывая, что победит на одном из самых длинных полей за всю историю чемпионата при помощи своего отлаженного взмаха, в котором искусно сочетались грубая сила и изящная точность, благодаря чему шар летел в нужном направлении.
С первого удара мяч плюхнулся прямо на песчаную зону. Это означало, что с Никлаусом что-то было не так. Четырнадцать раз за день он использовал свой фирменный удар длинной клюшкой для отправки мяча с метки «ти» в основную зону. Его шар приземлился на лужайках у лунок лишь шесть раз. Все остальное время он выгонял мяч из неровной зоны, из песчаных ловушек или из-за деревьев. По итогам первого этапа Никлаус сделал семьдесят два удара — такой же результат был у тринадцати других гольфистов. И все они на четыре очка отставали от Палмера. Следующий день выдался еще хуже: Никлаус произвел семьдесят три удара, а на третий день результат снизился до семидесяти семи. В конце концов Никлаус, которому прочили победу на чемпионате, занял только двадцать третье место. Он вернулся домой с ничтожным выигрышем в четыреста семьдесят пять долларов.
Правильно размахивать клюшкой для гольфа — это самый сложный спортивный навык. Ведь в этом деле так легко все испортить. Если неправильно подогнуть руки, то мяч полетит куда угодно, только не в нужную сторону. Если не вовремя опустить руки, то мяч не улетит далеко, а плюхнется в двух метрах от вас. Если же ударить по мячу слишком высоко или, наоборот, слишком низко, то дрожащая клюшка обожжет вам руки, а мяч зароется в траву. Профессиональные гольфисты лучше остальных разбираются в этом деле, потому что они научились каждый раз поворачиваться с правильной скоростью, держа руки под правильным углом, без каких бы то ни было отклонений.
На поле в Бетесде Никлаус потерял то чувство синхронности, благодаря которому мог зарабатывать, и у него было совсем немного времени, чтобы его вновь приобрести. Через три недели он собирался участвовать в British Open в Сент-Андрусе, одном из самых сложных чемпионатов, где в прошлом году ему не хватило одного очка для победы. Лондонские букмекеры полагали, что он вернет форму, и считали его главным претендентом на победу. Но они не знали, что Никлаус, проанализировав свою технику, так и не смог понять, в чем его ошибка. У любого гольфиста случается плохой день, а то и неделя. Что касается Никлауса, то не было и намека на то, что его проблемы скоро закончатся. Все помнили о его неудачном выступлении в Бетесде, и при повторном провале вся его карьера могла оказаться под угрозой. Как будто внезапно испарился тот необычайный талант, благодаря которому он выделялся на общем фоне. До сих пор ему ничего не стоило закончить раунд игры, сделав меньше семидесяти ударов, а теперь пришлось так резко снизить планку.
