Леван Чхаидзе - Формула шага
Представьте себе типичного, очень красивого русского интеллигента, в самом лучшем смысле этого слова, с бородкой, почти лишенной в то время седины, с прямыми, гладко зачесанными назад волосами, с быстрыми и точными движениями и доброй улыбкой.
Речь негромкая, однако мысль настолько продумана, что каждое слово звучит убедительно. Когда он задумывался, то делал какое-то неуловимое движение глазными мышцами так, что белки глаз открывались почти полностью. И тут же веки опускались. Затем следовал ответ на поставленный вопрос.
В Москве был проведен целый ряд циклозаписей ударов по мячу футболистов разной спортивной подготовки, в том числе одного из лучших игроков тех лет Ивана Кузьменко, который впоследствии вместе с другими игроками киевского «Динамо» был расстрелян фашистами. Обработка циклоснимков была завершена накануне войны.
К чему же привели эти исследования? Был получен очень важный и принципиальный теоретический вывод (некоторые в шутку называют его «парадоксом Чхаидзе»). Оказывается,— и это действительно не только для удара футболиста, но и для всех баллистических движений человека,— что за какие-то сотые доли секунды до соприкосновения с ударяемым предметом, в данном случае с мячом, ускорение стопы сменяется торможением. Это, конечно, не означает, что нога останавливается. Если бы это было так, то удара вообще не последовало бы или произошел бы так называемый удар с оттяжкой. Нет, нога продолжает свое движение, как говорится, по инерции, но не ускоряется, а тормозится. Для чего же нужно это торможение?
Долго ломали голову над этим столь странным явлением, пока не нашли довольно простого объяснения. Дело в том, что для осуществления наиболее сильного удара игроку выгодно увеличивать массу ударяющей конечности, поэтому он торможением ноги сковывает коленный и в особенности голеностопный суставы. Тогда в ударе начинает принимать участие не только масса стопы, но и всей ноги в целом. Она становится как бы единым рычагом, а не той мягкой кинематической цепью, которой удобно лишь осуществлять замах, а отнюдь не удар.
Кроме того, в момент соприкосновения с мячом такой рычаг не амортизирует, следовательно, нет опасности травмы.
Здесь очень интересными оказались два факта: во-первых, футболисты не имели об этом никакого представления (боксеры, например, знают, что руку перед ударом нужно тормозить, и специально отрабатывают «сковывание» ее), а во-вторых, выяснилось, что когда это жесткое торможение вторгается как нечто чуждое в тончайшие движения перемещающейся к мячу ноге, то в некоторых случаях, увы, довольно частых, сбивает стопу с намеченной траектории. Не здесь ли причины столь неожиданных мазков и неудачных ударов?
Физиология активности
В самые тяжелые для Москвы октябрьские дни 1941 года Николай Александрович был эвакуирован в Ташкент. Вернулся в 1943-м. Было трудно и голодно, но уже в это время он приступает к работе, которая была завершена к концу войны и вышла в свет в 1947 году — «О построении движений». Эта книга принесла ему Государственную премию. Нужно отметить, что одной из организаций, выдвинувших эту работу на соискание премии, был Научно-исследовательский институт физкультуры и спорта.
Результатом всей многолетней работы в области изучения движений было избрание его в члены-корреспонденты Академии медицинских наук.
Этот труд предугадывал многое из того, что теперь считается вполне очевидным: кольцевой принцип управления, иерархия управляющих систем и т. д.
За прошедшие двадцать с лишним лет наука ушла вперед и многое из того, что в то время было неизвестным, разъяснилось и внесло свои поправки. Выяснилось, например, что разделение структуры движений по уровням управления оказывается более трудным, чем это предполагал Николай Александрович. Но главное — кольцевой принцип и иерархичность построения уровней движения остается в силе, и в этом основная ценность труда «О построении движений».
2 июня 1948 года Бернштейн писал одному из своих учеников:
«Ну вот и на нашей улице дошло до большого праздника, поистине. Понимаете, как теперь изменится недоверчивое, недоброжелательное отношение к физиологии движений всех тех, кто не хотел или не мог вникнуть поглубже, а так, понаслышке, относился свысока? «Ну, ваша там механика, механицизм, бернштейновские штучки» и т. п. Теперь воздух очистится и останутся на трибуне только дельные, серьезные противники, с научной аргументацией, с которыми приятно будет диспутировать...»
Сарказм, так явственно звучавший в этих строчках, был не случаен. Не так уж часты случаи, когда с самого начала исследования, прокладывающие путь по не изученным еще областям, встречают только всеобщее признание, только овации и лавры. Чаще всего исследователю приходится сталкиваться с оппонентами. В острых дискуссиях доказывать правоту своей позиции. Настоящая, серьезная дискуссия помогает оттачивать собственные аргументы, видеть слабые стороны своей работы и находить пути для устранения сомнений. Без дискуссии, без столкновения мнений не может быть движения науки, человеческого знания вперед. Но это в том случае, если дискуссия деловая, аргументированная, спокойная и принципиальная...
В тридцатых годах удобной формой «дискуссии» для некоторых лиц было обвинение противника в «механицизме». В отношении Н. А. Бернштейна это тем более легко было сделать, что сама-то наука называлась «биомеханика». А тут еще В. Мейерхольд придал этому слову второе, несвойственное ему значение, введя этот термин как противопоставление теории «переживания», на которой были основаны лучшие достижения и традиции русской актерской школы. Подобное искусственное смещение понятия «биомеханика» из сферы науки в область искусства вызвало, очевидно, протест со стороны людей, работавших в области биомеханики. Во всяком случае, А. В. Луначарский в статье «Новый советский человек», опубликованной в 1924 году, пишет:
«Недавно я встретился с одним молодым ученым, биологом и врачом, который говорил мне, что в действительно культурной стране вряд ли в течение пары недель могли бы продержаться такие вещи, как, например, программа биомеханики в качестве якобы научно обоснованного предмета преподавания для студентов театральных школ. «Это,— говорил он мне,— сумбур, от которого у всякого биолога только волосы дыбом могут встать». «Но,— прибавил он,— под этим сумбуром все же что-то есть здоровое».
Очень многое говорит за то, что собеседником Анатолия Васильевича Луначарского был Николай Александрович Бернштейн.
Все это вместе взятое, по-видимому, и заставило в то время Николая Александровича заменить название науки «биомеханика» на другое, явно несовершенное, но применявшееся до конца пятидесятых годов — «биодинамика».
В конце сороковых — начале пятидесятых годов состоялся ряд дискуссий по различным вопросам биологии, в том числе и по проблемам физиологии. В ходе этих дискуссий подвергся резкой, субъективистской критике ряд направлений в науке, что на определенное время затормозило их развитие.
Павловское учение некоторыми физиологами понималось слишком узко и прямолинейно, а все, что не укладывалось в эти определенные рамки, огульно объявлялось «антипавловским» — читай «антинаучным».
Достаточно сказать, что в число «антипавловцев» попали, например, такие крупные ученые, в свое время сотрудничавшие с великим русским физиологом, как Л. А. Орбели, И. С. Бериташвили. Не обошла «чаша сия» и Н. А. Бернштейна.
Тут нужно учитывать следующее. Николай Александрович действительно не принадлежал к школе ученых, воспитанных Иваном Петровичем Павловым. Если попробовать отыскать логические, исторические корни направления в науке, созданного Бернштейном, то они идут от И. М. Сеченова, через А. А. Ухтомского. Это вполне самостоятельная и, как показывает современное развитие нейрофизиологии и таких молодых наук, как кибернетика, биокибернетика, чрезвычайно перспективная и продуктивная ветвь науки.
Между прочим, уже первые исследования, проведенные Н. А. Бернштейном, его методология, привлечение математического аппарата для решения проблем физиологии — а ныне привлечение математического аппарата для решения проблем биологии дело вполне обычное и нормальное — вызвали положительную оценку Ухтомского. Он прямо, например, сказал, что ни один метод регистрации двигательных реакций организма не дает такой полноты и объективности, как метод циклограмметрический, и ни один прежний метод изучения двигательных реакций не обладает такой наглядностью и точностью, как метод циклограмметрии.
Н. А. Бернштейна, следовательно, было бы неправильно рассматривать как «павловца». Однако разработка ряда фундаментальных теоретических положений проводилась им с позиций, близких в философском отношении к тем, на которых стоял И. П. Павлов. В то же время Н. А. Бернштейн не скрывал своего критического отношения к определенным элементам павловской теории нейродинамики.
