Рэм Петров - Сфинксы XX века
Это было в 1905 году.
В операционной стояли два стола. На одном, укрытая стерильными салфетками, лежала собака. Наркотизатор следил за пульсом и дыханием. На втором, тоже в стерильных салфетках, лежала нога. Лежала собачья нога. Ее только что ампутировали. Каррель рассматривал разрезанные ткани, искал артерии, вены. Впереди главное — конечность должна быть пришита на свое старое место. Впереди успех! Вот уже соединены кости, мышцы. Сшиты сосуды, нервы (слой в слой, стенка в стенку!). Зашита кожа.
Прошел день, неделя, месяц, год.
Сомнений не было. Мастерство победило!
Да здравствует хирургия!
Алексис Каррель — первый в истории медицины хирург — приживил полностью отделенную от туловища конечность. Нога прижила навсегда. Собака пользовалась ею почти так же непринужденно, как и до операции. В этом же году Каррель повторил чудо с почкой. Удаленный орган приживлен вновь той же собаке. Приживлен навсегда. Эти операции принесли Каррелю еще большую известность.
В 33 года его приглашают в Рокфеллеровский институт в Нью-Йорке. Там он работает с 1906 года.
Алексис Каррель не видел, что он пошел по пути индусских жрецов. Собаке — отрезанную ногу. И не какой-нибудь другой собаки, а именно этой, именно ту же ногу, которую отрезали. Он не пошел путем Бранка. Он еще не пошел путем Бранка. Впереди еще годы работы. План работы ясен. Цель ясна. Задачи поставлены.
Алексис Каррель выступает с сообщениями, дает интервью журналистам. Ученый считает: эти попытки только начало пути, только апробация хирургической техники. Ученый заявляет: в ближайшее время будут пересажены чужие органы. Ученый уверен, что в методах сомневаться не приходится — они совершенны. Алексис Каррель продолжает работать. Ученый ищет, и, стало быть, он должен пройти через годы испытания мужества. Эти годы начались. Все успехи, когда он приживлял ампутированные органы, позади. Как только он пытается приживить чужой, хотя и совсем такой же, орган, но взятый от другой собаки, — успеха нет.
Тот же сосудистый шов, та же блестящая хирургическая техника. Тот же успех… но лишь в первые дни после операции.
Проходит 10—20 дней… Чужой орган отторгается. Так проходит один опыт, другой, третий…
То разошелся шов. То закупорился сосуд. То развилась у собаки сердечная недостаточность.
Но разве могут единичные неудачи поколебать привычную веру во всемогущество хирургии, во всемогущество хирургической техники?
Опыты продолжались. Их уже десятки, сотни…
Шли годы. И ни одного случая удачи. Ни одного!
Мужество веры в свои убеждения казалось неисчерпаемым. Оперативная техника для каждого случая совершенствовалась и разрабатывалась артистически. Ни одного лишнего движения. Ни одного неоправданного повреждения пересаживаемого органа. Ни одной лишней секунды. И как часто бывает, даже в науке, причины ищут в знакомом, в уже известном. А это было время победного шествия микробов по всем теориям и причинам болезней. В хирургии всякое нагноение приписывают микробам. Всякое отторжение сопровождается неблагополучием в самом месте операции. Экспериментаторы грешат на микробов. Усовершенствуются методы борьбы с микробами.
Ни одного успеха!
Орган пересаживался мгновенно после его изъятия от донора.
Отторжение.
Орган сохранялся в питательных растворах, прежде чем его пересадить.
Отторжение.
Специальная обработка противомикробными растворами — антисептиками.
Отторжение.
Никакие ухищрения не давали положительных результатов — ткани и органы, взятые от другого организма, отказывались приживать.
Вот он, путь Бранка!
Каррель разрабатывает метод сохранения органов в питательных средах. Каррель открывает способ культивирования тканей в пробирках.
В 39 лет, в 1912 году Каррелю присуждают Нобелевскую премию за разработку сосудистого шва и создание метода культивирования органов и тканей.
Но первоначальная идея не оправдалась. Инерция мышления — вера в бесконечные возможности хирургии — питала исследователя многие годы. Вера эта дала силы провести сотни экспериментов. И все-таки через инерцию мышления пришлось перешагнуть.
Темпераментный исследователь и блестящий хирург вынужден признать — пересадка тканей и органов между двумя, казалось бы, совершенно одинаковыми организмами (казалось бы!..) невозможна. Причина этой невозможности лежит за пределами хирургического мастерства.
Стоило ему решить, что это его недостаточное совершенство, и… впереди были бы еще многие годы бессмысленной работы. Мужество его сказалось в том, что он понял — задача не под силу не ему, а хирургии в целом. Всемогущая хирургия не всемогуща. И для этого надо иметь мужество. Особенно Каррелю, который утверждал, что хирургия это может, дело лишь в технике и мастерстве. Пришлось признать, что главное в этой проблеме — не хирургия.
А вот что главное, Каррель тогда не знал. Да и не мог он в те годы знать, в чем причина несовместимости. И не дело это хирурга. Слишком мяло еще знали об иммунитете, даже иммунологи. Да и у иммунологов действовала тяжеловесная инерция мышления. В иммунитете видели только силы, защищающие от микробов. Должно было пройти немало лет, чтобы стало ясно — иммунологическая армия вступает в бой не только с микробами, но и с любыми другими чужеродными клетками, тканями, органами.
Алексис Каррель был хирургом, который не случайно, а продуманно, сознательно занялся пересадкой. Он был первым хирургом, который разбил свои идеи и мечты о барьер несовместимости. Он был первым хирургом, который понял, что эту проблему не решить хирургу. Он преодолел инерцию мышления, потратив годы на безуспешные эксперименты.
Любопытно заметить, что «бессмысленная» работа родила сосудистый шов, создала методы культивирования тканей.
Но главный успех этой «безуспешной» работы — преодоление инерции мышления: хирургия с самым нечеловеческим хирургическим мастерством в одиночку не сумеет разрешить проблемы пересадки органов.
Клуб «Под интегралом»
В апреле 1965 года я приехал в Академгородок под Новосибирском, во владения Сибирского отделения Академии наук СССР. Цель — курс лекций по иммунологии, который я должен был прочитать студентам четвертого курса биофака Университета Академгородка. Конечно же, я начал первую лекцию вопросом:
— Кто мне скажет, что такое иммунология?
— Мне кажется, это наука о предупреждении инфекционных болезней, — ответила одна из студенток.
— И о тех процессах, которые происходят в организме при попадании микробов, — добавил юноша.
— Так вот, — продолжал я, — мои двенадцать лекций будут посвящены тому, чтобы рассеять это ваше заблуждение и показать, что учение о защите от инфекций лишь небольшая часть современной иммунологии.
Академгородок не обычное место. Этот город науки наполнен молодежью. Молодые ученые, аспиранты, студенты, как и везде, общительны и неравнодушны. Как нигде, их объединяет дух познания и исканий, дух научного неравнодушия и заинтересованности во всем. Биологи хотят знать математику, физику, кибернетику. Физики и математики находят захватывающе интересными биологию и медицину. Химики и генетики, экономисты и энергетики находят интересное и полезное в работах и научных увлечениях друг друга.
В результате всего этого в Академгородке возник клуб «Под интегралом». Молодые ученые отвоевали у местных властей дом, предназначавшийся для кафе. Здесь собирается молодежь. Здесь интегрируются интересы. Здесь удовлетворяется взаимное неравнодушие к знаниям. Здесь обсуждаются злободневные научные вопросы. Здесь знакомятся с новыми научными отраслями. Здесь проводятся диспуты о способах научного мышления, о математизации биологии, о биологизации техники и о многом другом. Клуб любят посещать и зрелые ученые, профессора, академики. Но не всех принимают одинаково, уживаются только самые одержимые. Клуб молодежный.
Робот и кричащий мужчина
После одной из лекций, в которой я рассказал об иммунологических проблемах, связанных с освоением космоса, ко мне подошла девушка. Отрекомендовалась просто Ирой. Сказала, что она член совета клуба «Под интегралом», и по поручению совета пригласила меня рассказать в клубе об иммунологии.
— Только, — добавила она, — там почти все не биологи. Рассказывать придется главным образом физикам, инженерам, математикам. И они любят поспорить. И просили затронуть какую-либо из проблем космической иммунологии.
После этого мне ничего не оставалось, как придумать форму рассказа об иммунитете. Эта форма должна быть научно достоверной, доступной и интересной для специфической аудитории клуба. Она должна вызвать дискуссию. Наконец, и это абсолютно обязательно, рассказ должен отмести инерцию представления об иммунитете только как о невосприимчивости к возбудителям инфекционных болезней, преодолеть инерцию узкого отношения к иммунологии.
