Мария Монтессори - Самовоспитание и самообучение в начальной школе (сборник)
Нечто подобное происходит в нашей совести при различения добра и зла; тем более, что хорошее еще сильнее, чем красивое, связано с полезным в жизни, а дурное, грубо говоря, представляет опасность. Разве не развито у животных чувство самосохранения, разве оно не руководит всем их поведением для поддержания и охраны собственной жизни? Собаки, лошади, кошки и вообще все домашние животные перед землетрясением проявляют признаки возбуждения, а не ожидают его спокойно, как человек. Если лед грозит подломиться, эскимосские собаки, запряженные в сани, стараются вырваться из упряжки, чтобы не провалиться. У людей эти поразительные инстинкты вызывают только изумление. Природа не одарила человека такими инстинктами, только с помощью разума и чувствительности своей совести к дурному и хорошему он защищает себя от осознанных опасностей. Если его интеллект, способный преобразовать весь мир, ставит его настолько выше животных, то какой же высоты может достичь человек при развитии своего морального сознания!
На самом же деле в наши дни человек дошел до того, что ему приходится спрашивать самого себя, не хуже ли он животных. Когда человек хочет похвастаться своими достоинствами, он говорит: «Я верен, как собака; чист, как голубь; силен, как лев». Действительно, у животных есть этот удивительный инстинкт, который дает им таинственную силу; но если совесть человека лишена чувствительности, он ниже животного; тогда ничто не может спасти его от излишеств; он идет на собственную гибель, разрушает себя так, что вызывает ужас в животных. Люди, лишенные совести, морального чувства, похожи на животных, у которых нет инстинкта самосохранения; это – безумцы, стремящиеся к разрушению.
Какая польза от открытия наукой законов охраны физической жизни, если человек не заботится о том, что должно в нем соответствовать инстинкту самосохранения? Если какой-нибудь индивидуум прекрасно знает, как надо гигиенически питаться, как охранять свое здоровье, принимать ванны, массаж, производить взвешивание, и все же убьет человека или покончит с собой, – для чего ему все заботы о себе? И если в сердце у него пустота, если меланхолия овладела им, – для чего ему его чистое и хорошо питаемое тело?
Хорошее – это жизнь; дурное – смерть; настоящее различие ясно, как эти слова. Наше моральное сознание, как и наш интеллект, способно к совершенствованию, к подъему; в этом его самое важное отличие от инстинкта животного. Чувствительность совести, моральное чувство может совершенствоваться, как и эстетическое чувство; постепенно оно начинает познавать хорошее и воспринимать малейшие отклонения к дурному. Тот, кто так чувствует, спасен; кто чувствует меньше, должен быть всегда настороже, всеми силами сохранять и развивать в себе эту таинственную и драгоценную восприимчивость (чувствительность), которая руководит нами при различении добра и зла.
Одна из самых важных задач жизни – методическое исследование нашей совести в свете не только знания морального кодекса, но и любви. Только через любовь эта чувствительность может совершенствоваться. Если чувства человека не развиты, он не может судить о себе. Так, например, доктор может превосходно знать симптомы болезни и каков будет пульс и сердечные шумы при болезни сердца, но если его ухо не различает звуков, а рука не ощущает тактильных проявлений пульса, – какая польза от его знания? Способность доктора распознавать болезнь зависит от его внешних чувств; и если этой способности у него недостает, все его знание не поможет больному. То же самое справедливо и в отношении нашей совести; если мы слепы и глухи, масса симптомов пройдет мимо нас, и мы не будем знать, на чем основывать свое суждение. Бесплодность задачи должна подавить нас с самого начала.
С другой стороны, как раз чувство толкает нас к совершенствованию. Встречаются люди с необычайно развитой способностью познания добра и зла. Св. Тереза рассказывает про себя, что когда к ней приближался какой-нибудь дурной человек, она испытывала страдание, как от дурного запаха. На самом деле она никакого запаха не ощущала, но действительно страдала; это было непереносимое внутреннее отчаяние.
Наша нечувствительность. Как далеки мы от этой чувствительности, моральной восприимчивости, которая вызывает страдание от дурного и радость от хорошего! В нашем обществе мы часто подолгу живем бок о бок с преступником, относимся к нему с уважением, пожимаем его руки, пока его проступки не выявятся в каком-нибудь скандальном процессе. Тогда мы говорим: «Кто бы мог это подумать? Он всегда казался превосходным человеком».
А разве возможно, чтобы преступник не проявлял никаких признаков дурного, бесчувственности, бессердечности с самого начала? Конечно, никто не ожидает от нас, чтобы мы сделались такими эстетами, как греческие скульпторы, или были бы так восприимчивы к дурному, как святые. Но если мы считаем варварством пройти мимо красоты, не замечая ее, если отсутствие культуры – смешение уродства с красотой, неспособность отличить игру плохо настроенных инструментов от музыки Вагнера или Беллини – считается чем-то постыдным, что надо скрывать, то как же мы не замечаем, что подобная толстокожесть, нечувствительность свойственна нам и в моральных вопросах! Мы способны принимать преступника за добродетельного человека без всякого смущения. Почему при судебных ошибках голос невинного не доходит до нас, хотя его судят публично, и мы заставляем его годами страдать в тюрьме? Отчего хорошее так неясно для нас, что мы смешиваем его с благополучием? Каким образом эти богатые, о которых Евангелие говорит: «Горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение», думают «исправлять» бедняков, не позаботившись о собственной морали? Как будто бы богатые просто в силу своего богатства должны быть хорошими, а бедняки – плохими.
Если бы подобная «тьма» царила в области нашего интеллекта, мы были бы не способны отличать сумасшедших от нормальных. В области моральных отношений господствует сумятица, равной которой нет ни в одной области нашей жизни. Если когда-нибудь в будущем новая молодежь с более ясным сознанием, чем наша, узнает, что во время Европейской войны на поле сражения праздновалось Рождество, то она, пожалуй, поймет и происхождение самой войны. Разве не безумие это убийство друг друга, освященное деревом мира в честь Спасителя!
Да, мы действительно далеки от моральной восприимчивости, чувствительности св. Терезы или прозорливости избранных, способных различать белую голубку под одеждой грешницы. Между нами и ими такая же пропасть, как между живым человеком и трупом.
Нас постигла смерть, хотя мы и не сознаем себя мертвыми. В этом, а не в гигиене должны мы искать тайну нашей жизни. В нас есть что-то более хрупкое, чем наше тело или физическая жизнь; опасности заблуждения витают над нами. В этом тайна человека. Если человек теряет светоч, который ведет его к лучшему, – перед ним глубокая пропасть.
Тот, кто любит, должен отнестись с величайшей заботой к этим нежным росткам души человека; как хрупки легкие новорожденного младенца, как легко можно задушить его при неосторожности! И как легко совершить какой-нибудь поступок, которым можно убить душу ребенка! Смерть души, как и смерть тела, легко отличить от состояния нечувствительности; напрасно касаемся мы трупа раскаленным железом, – реакции нет.
Живой реагирует на более слабые стимулы; кто живет и чувствует, может совершенствоваться, – в этом жизнь. Достаточно, чтобы души чувствовали. Смогут ли они тогда быть спокойными среди дурного? Если бы под нашими окнами устроили свалку отбросов и мы начали задыхаться от дурного воздуха, разве мы не стали бы протестовать и требовать, чтобы убрали все это прочь, потому что это заставляет нас страдать. Если бы у нас был ребенок, мы бы беспокоились еще больше, мы бы сами принялись убирать мусор, чтобы оградить здоровье ребенка. <…>
Действия, в которых человек чувствует себя обязанным дать отчет своей совести, не касаются таких вещей, как наслаждение музыкой или открытия в науке. Человек должен учесть, что он сделал для сохранения и поддержания жизни. Эти очищающие действия – заслуги, как и прогресс, не имеют границ.
Сверхчеловек для Ф. Ницше всего лишь идея, не имеющая никаких практических последствий, странная и ошибочная даже по теории эволюции, которая его вдохновляла. Его идея не помогла в борьбе со страданиями человечества; скорее это была цель, привязывающая человека к земле, толкающая его к поискам средств создать из самого себя сверхчеловека; и это делало его заблуждающимся, эгоистом, жестоким, безумным.
Жизнь не исчерпывается подчинением законам гигиены в физической и психической области. Жизнь может брать из окружающей среды средства для своего собственного очищения и спасения; эта жизнь требует любви и сил, необходимых для ее преобразования.
