Мария Монтессори - Самовоспитание и самообучение в начальной школе (сборник)
В таких упражнениях предметы (кирпичики) доставляют значительно меньше пищи для фантазии, чем даже лошадь-тросточка, на которую ребенок, по крайней мере, взбирается, подгоняет, скачет. Постройка башен и церквей из «лошадок» вызывает высшую степень путаницы в уме ребенка. Кроме того, в этих случаях вовсе не ребенок воображает и работает своей головой, – он ведь должен видеть в каждый момент то, что говорит учительница. И вообще нельзя проверить, действительно ли ребенок воображает, что конюшня превратилась в церковь, или просто он думает о другом. Может быть, ребенку хочется уйти, но он не может, потому что должен сосредоточиться на «кинематографе», о котором говорит учительница, должен вызывать в своем уме подсказываемые ему образы, тогда как перед ним лишь кусочки дерева одинаковой величины.
Что можно создать таким образом в незрелом уме? Что было бы со взрослыми, подготовленными для понимания реальности такими воспитательными методами? Некоторые взрослые люди принимают дерево за трон, отдают приказания, воображая себя царями, другие – божеством; потому что неверные представления в форме «иллюзии» – начало неверных суждений и путь к сумасшествию. Сумасшедшие ничего не создают. Также ничего не создают ни для себя, ни для других дети, обреченные на неподвижность воспитанием, развивающим до пределов мании невинные проявления их неудовлетворенных желаний.
Мы думаем, что развиваем воображение детей, побуждая их верить фантастическим вещам, как действительности. Например, в латинских странах Рождество олицетворяется некрасивой женщиной (Веfana); она видит сквозь стены, спускается через камины, приносит детям, которые вели себя хорошо, игрушки и оставляет угли капризникам. В англо-саксонских странах Рождество – старый дед, покрытый снегом, несет в громадном ящике игрушки для детей, входит по ночам в дом. Но как можно развивать воображение детей тем, что является плодом нашего воображения. Это мы воображаем, а вовсе не дети, они верят, но не воображают. Легковерие свойственно незрелому уму, лишенному опыта и знания реальности, уму, которому еще недостает развития способности различать истинное от ложного, красивое от грубого, возможное от невозможного.
Таким образом мы хотим развить в наших детях легковерие лишь потому, что они проявляют себя доверчивыми в возрасте, когда их ум незрел и невежественен. Конечно, легковерие свойственно и взрослым, но тут оно как бы противопоставляется развитому уму и ни в коем случае не является ни его основой, ни плодом развития интеллигентности. Во времена невежества процветало легковерие; мы счастливы тем, что превзошли уже эту стадию. Теперь легковерие, вера во всякую выдумку – для нас символ невежества. По мере того как невежество уступает место знанию, уменьшается и легковерие. Воспитание должно прокладывать путь не легковерию, а сознательному отношению к явлениям жизни. Тот, кто строит воспитание на легковерии, отсутствии анализа, – строит на песке.
Слепая вера в непроверенное, в недоказанное постепенно исчезает с приобретением опыта и развитием мыслительных способностей. Образование помогает этому процессу. Как у целых народов, так и у отдельных людей с развитием цивилизации и духовных способностей уменьшается слепое легковерие. Так сказать, знание рассеивает сумерки невежества. В пустоте, которая создается невежеством, легко разыгрывается фантазия, расплывается, поскольку ей не хватает опоры, чтобы подняться ввысь.
Следует ли развивать в детях такого типа иллюзорное воображение, основанное на отсутствии реального знания, на пустой доверчивости? Именно когда ребенок перестает верить побасенкам, сказкам, мы говорим: «Он уже не маленький». Это должно произойти, и мы ожидаем дня, когда ребенок уже не верит больше в эти истории. Но если такое созревание происходит, мы должны спросить самих себя, что нам следует делать, чтобы помочь ребенку, что за поддержку окажем мы его слабому уму, чтобы он мог расти.
Ребенок превзойдет все препятствия вопреки нашим попыткам удержать его в области невежества и выдумки. Ребенок превзойдет самого себя и нас. Он пойдет туда, куда поведет его внутренняя сила его развития и созревания. Он может бросить нам упрек в том, что мы своими действиями заставляем его страдать и мешаем ему расти. Не похоже ли это на то, если бы мы вздумали сдавливать десны ребенка, чтобы у него не появилось зубов, на том основании, что для новорожденных характерно отсутствие зубов, или мешали бы детям выпрямляться на том основании, что маленький ребенок не может ходить.
Правда, мы как бы идем по этому пути, когда хотим удержать язык ребенка в стадии детства, в стадии несовершенства и неточности; вместо того, чтобы помочь ребенку услышать настоящие звуки языка и показать ему движения рта при произнесении звуков, мы охотно принимаем детский зачаточный язык и повторяем за ним примитивные звуки, которым он подражает, говорим, как и он, с различными дефектами, свойственными начаткам артикулированной речи. Этим мы надолго задерживаем у ребенка период формирования языка, и без того полный затруднений и усилий, отбрасываем ребенка назад в начальное детство.
То же самое мы делаем для так называемого воспитания воображения. Мы забавляемся фантазиями, невежеством, ошибками незрелого ума, как не так давно развлекались видом смеющегося младенца, когда его подбрасывали вверх (забава, теперь осужденная гигиеной, как опасная для здоровья ребенка). Наконец, мы же развлекаемся празднованием Рождества и легковерием ребят, допускающих существование Деда с подарками и т. п. Приходится признаться, что мы несколько походим на ту даму-благотворительницу, которая интересовалась больницей для бедных детей и повторяла каждую минуту, что если не будет больных детей, она почувствует себя несчастной. Также и мы можем сказать: «Если перестанет существовать легковерие детей, в нашей жизни будет большой пробел».
Искусственно задерживать известную стадию развития и забавляться этим, как когда-то искусственно останавливали рост тела какой-нибудь жертвы, чтобы сделать из нее карлика на потеху королей, – это один из смертных грехов нашего времени. Такое утверждение может показаться слишком прямолинейным, но оно все же, к сожалению, – действительный факт. Правда, мы делаем это бессознательно, но говорим об этом постоянно, когда отмежевываемся от незрелого возраста гордым заявлением: «Мы, право, уже не дети».
Если бы мы в детях не задерживали периода незрелости ради наблюдения над более элементарной фазой их развития и, наоборот, оставляли бы их расти свободными, восхищаясь чудесами естественного совершенствования в их завоеваниях, мы бы говорили о детях, как Христос: «Если хотите быть совершенными, будьте как дети».
Если то, что мы называем детским воображением, – лишь продукт незрелости мысли в связи с бедностью обстановки и невежеством, в котором пребывает ребенок, – необходимо прежде всего обогатить жизнь ребенка такой средой, чтобы он мог стать обладателем знания и опыта и обогащать свой ум наблюдениями, базирующимися на реальной действительности. Предоставив ему это, надо оставить его созревать на свободе. От свободы развития можем мы ожидать проявления творческого воображения ребенка.
Обогащайте детей! Ребенок – бедняк нашего времени, у него ничего нет, потому что он – раб всех; вот наша первая обязанность по отношению к детям. Скажут: как же дать всем детям лошадей, коляски, рояли? Не в этом дело. Нет все исцеляющих лекарств, когда дело идет о всем комплексе жизни. Ребенок, у которого ничего нет, как раз воображает вещи особенно недоступные. Нищему грезятся миллионы, порабощенному – трон. Тот же, кто уже обладает чем-нибудь, мечтает о том, чтобы это сохранить и увеличить. Безработный мечтает сделаться принцем; учитель же школы грезит лишь о посте директора. Так, ребенок, когда у него есть настоящий дом, когда он обладает щетками, тряпками, мылом, умывальником, посудой, мебелью, блаженствует. Его желанья удовлетворены и мир в его душе открывает путь развитию внутренней активности, творчеству.
Жизнь среди реального обладанья – вот что успокаивает ребенка, успокаивает желания, истощающие в пустых фантазиях силы ребенка. Незачем воображать, что живешь среди каких-то предметов, когда они есть у тебя.
Как-то учителя одной новой школы-приюта сообщили мне, что они также вводят для детей практические занятия из обыденной жизни, которые я описывала. Я пошла посмотреть. Там уже были кое-кто из представителей власти и университетский профессор педагогики.
Несколько детей сидели за столом с игрушками и накрывали на стол для кукол; лица их были без всякого выражения. Я с удивлением смотрела на тех, кто меня пригласил; они казались очень довольными; очевидно, были уверены, что между накрыванием стола для игры и для настоящей трапезы нет никакой разницы – жизнь воображаемая и жизнь настоящая, живая, было одно и то же для них. Не остается ли такого сорта легкое заблуждение, приобретаемое в детстве, известного рода умственным дефектом на всю жизнь? Может быть, благодаря этому же дефекту один известный итальянский профессор педагогики сказал мне: «Новое слово – свобода? Прочтите, пожалуйста, Коменского{ Коменский Ян Амос – чешский мыслитель, гуманист, педагог, общественный деятель. – Ред.} – он уже говорил об этом». «Да, – возразила я, – многие говорили о свободе, но свобода, о которой говорю я, – свобода действительно реализованная». Казалось, он не понял разницы. Мне следовало, пожалуй, спросить, есть ли какая-нибудь разница между тем, кто говорит о миллионах, и тем, кто ими владеет.
