Алессандро Надзари - MCM
— Это как «у вас»? Вы выходите из дела?
— Никак нет, но с того момента, как Чинского я упустил, улики сгорели в пожаре, а выход на новых подозреваемых в моём расследовании обеспечивается и так доступными мне материалами, я утратил некоторую дозволенность в выборе средств помощи вам.
— Прекрасно. Так в чём же мы будем убеждать папá? Что нам остаётся, кроме предложения Саржи?
— Оно грубое, но не плохое, ведь во всяком случае ослабим анархитекторов.
— Ещё придётся придумать, как отводить умбрэнергию.
— Придётся вновь апеллировать к Алоизу: Игнациус до сей поры пользовался только потоками, каковых близ церквей и под ними не может не быть. Даже если наши коммуникации молчат, а ис-дисы выдают одну рябь, то сами потоки уж всяко почувствуем. Сцедим в них умбрэнергию, а дальше уже пусть штаб выбирает, что с ней делать.
— Скорее, «мучается с выбором»: высокая Луна, очень высокая, — для пущего эффекта задрал Саржа подбородок, а Селестина пальцами придержала его в таком положении.
— Вот и держи нос выше, нет у нас права прятаться по раковинам, когда пылает… О.
— «О»? Три? Ты сегодня в ударе. Ай!
— Михаил, жду вас и ваших людей завтра на закате в районе звезды на рю Жан Гужон. Естественно, вас тоже, Мартин. Дозволяю взять саквояж. Быть может, по какой-то причине барочные церкви и игнорируются анархитекторами, но одну нам проверить стоит.
25
В эти дни закат — равно как и рассвет — уже больше приходилось вспоминать, нежели наблюдать: над городом повисли девятой казнью египетской и непонятного метеорологического происхождения тяжёлые, грузные, все в складках, тёмные тучи, которые, похоже, ждали лишь команды «отдать паруса» либо «опустить занавес», чтобы в то же мгновение обрушиться на город удушливым смогом, — каковой ещё не посетил этот город, но наездами бывал в Лондоне, — осадками плинианского извержения, телесами уставшей держать небосвод обрюзгшей и одряхлевшей Нут. На запылённых деревьях увядала листва, не приспособленная к фотосинтезу от газового и электрического освещения. Поникали в редком медовом плаче цветы, к которым не летели с хрустом колёсами и копытами перемалываемые в муку пчёлы и бабочки. Прокисал лоск вывесок и витрин, манекены пухли газовыми гангренами порами швов, шипели мелодией пустоты внутри. Фасады покрывались коростами отлуплявшейся краски и шелушились струпьями плакатов и афиш; пожалуй, не стоило удивляться, что меж них отыскивались и листовки «сочувствующих». Всё ещё популярностью пользовались туры в городскую канализацию, в крысином отчаянии люди искали отдохновения от пекла, хотя бы на пару градусов облегчить кару. Набережные Сены уподобились брегам Ганга. Город гнилорыбно дурнел. И неизвестно, что хуже: то, что это динамика, или то, что всё может застыть в статике. И статике формалинной. Необязательно даже изготавливать препараты: формалин применяется и для дубления желатины в кинофотоплёнке. Впрочем, не будет такого, это ещё не конец. Всё это разложение и весь этот разлад, все поломки мегамашины предваряли нечто, что по размаху и яростной драматичности будет достойно полотен Джона Мартина. «Ещё один Мартин, что ж такое…»
— А-а, вы только посмотрите… — выплыла из-за спин Селестина и провела рукой по ближайшей стене. Неизвестно, что было доступно зрению Михаила, но Мартин отчётливо видел, как по её руке, параболой студня ещё целяясь за песчаниковую текстуру, стекала желтоватая субстанция. — Хилус. Город задыхается, захлёбывается, и ещё больше экссудата и транссудата выделится в ближайшие три ночи. Эх… Господа, я смотрю, вы сегодня с новыми игрушками?
— Да, — потрясал солидных размеров чехлом за спиной Никанор, — может пригодиться, раз уж будем входить в здание.
— Мы ведь не будем уходить на другую улицу?
— Нет, нам всего-то нужно пройти метров сто. Надеюсь, переведёте в ярды и аршины — или что там у вас. Не заметили никакой активности?
— Сто метров для наблюдения за неизвестно чем — это довольно много. Но ничего примечательного. Силуэтов в подозрительных корсетах тоже не встречали.
— Тогда в путь, — повела их за собой Селестина к дому № 23.
— Как же это подозрительно близко ко Дворцу конгрессов.
— Ко всему, что связало нас. Но — да, в том числе поэтому я её выбрала.
— «A Notre-Dame de Consolation», — прочёл Авксентий под картушем на утопленном фасаде барочной церкви. — И кого же Богоматерь утешает в этой обители?
— Родственников и любимых ста двадцати шести жертв, — бывших преимущественно женщинами благородного происхождения, — трагедии, унёсшей их жизни в огненном вихре три года назад.
— Ах, та самая благотворительная ярмарка. Но разве тогда не установили причину возгорания? Всё же довольно прозаично свелось к нарушению ещё не до конца оформившейся техники безопасности в киноиндустрии: в мольтениевой лампе надо было заменить горючую смесь, но ёмкость с эфиром оказалась недостаточно хорошо герметизированной, пары встретились с огнём, произошло возгорание, с лёгкостью охватившее тряпьё, картон и папье-маше, каковыми ярмарке придали вид средневековой…
— Да, можете не пересказывать. Директорат тогда предложил опознавать обгоревшие останки по зубам. Не без нашей помощи воспроизвели и ход событий. Почему не предотвратили? Ярмарка была временной, не успели, а даже и не считали нужным отслеживать её. И не послали никого приглядеть. Наша ли вина? Отчасти. Иногда город просто берёт своё, никакой механизм не может без жертв. Но здесь мы не чтобы обсуждать ту катастрофу, а, возможно, предотвратить новую.
— Не припомню, чтобы эта местность была высвеченной, иначе церковь внёс бы в список. Чем же привлекла ваше внимание эта церковь, если не попыткой проложить мостик к тем событиям и не одной лишь близостью к Выставке?
— Тем, что должна была открыться в начале мая, но этого так и не случилось. Почему? Формально — для окончания отделочных работ. И что-то характерных признаков я не вижу. Фактически? Это мы и выясним, полагаясь на интуицией обоснованную необходимость. Мне ещё повезло, что вспомнила о ней, — о церкви, не об интуиции, — поскольку это не единственное сооружение, дата начала функционирования которого в этом году переносится. В лучших традициях организации Экспозиции, хоть и не служит её частью. Но где же ещё укрыться, как не в церкви, сёстры которой упорно игнорируются?
— Моветоном будет сказать «в ином случае я бы…» или «в других обстоятельствах я бы…» — мы уже здесь. Селестина, Мартин, прошу подойти как можно ближе. Никанор, ставь ширму. Авксентий, дай мне дрель, а сам займись бороскопом.
— К слову, а где Сёриз? — Мартин старался не мешать Никанору, очерчивавшему дугу вокруг входной группы и отделявшему их от мира слоем необычной ткани.
— Пока что в штабе, а где-то с часу — то здесь, то там. Обретением чудо-лифов мы пока не хвастались, но наверняка пригодятся для работы с циклончиками умбрэнергии или для борьбы с эхоматами. Хотя, вроде, с ними и так можно справиться, если застать врасплох. Всё-таки иметь одну коллективную, принимающую решения, голову на всех — плохо. Потому я и попросила встретиться за несколько часов до того, чтобы не заставлять её, в случае чего, быть в двух местах одновременно. И переодеться в более подходящие одежды, естественно. Как без переодеваний?
— Вы довольно безэмоционально говорите об убийстве эхоматов, — как бы между делом спросил Михаил, тихо досверливавший дырку в плотной древесине и понизивший голос. — Вы же помните, что это уже, скорее всего, не пошедшие против вас, а похищенные миноры?
— Эти ваши ружья же несмертельные? Постараемся использовать в первую очередь их. Будет неприятно, если окажется, что эхоматов можно вернуть к прежней жизни, но что-то сомневаюсь. Если они осознают своё положение, хоть и не могут ему противиться, то понимают, что в подвешенном состоянии: или установят новый порядок, или погибнут в этом, лишённые источников подпитки-подзарядки и вынужденные жаться друг к другу весь короткий остаток жизни. Вот в том, что этот страх им оставили в качестве трудового мотива, — уже не сомневаюсь.
— Начинаю и я всё меньше сомневаться в безнадёжности нашего текущего предприятия. Кто-нибудь заметил поблизости голубей?
— В последние дни птиц и так редко увидишь, — направил Никанор ствол пневмоштуцера в аморфную бурую высь.
— Мелкие городские хищники, разоряющие гнёзда, также пропали. Так откуда же на ступенях и кладке взялись потёки яичных белков?
— Чтоб меня! Мартин, а вы не чувствовали тогда запах фимиама или чего-то подобного?
— Вы с нами не соизволите объясниться?
— В том особняке в Нёйи была комната, в которой был только один постоялец. И его лечили от ожогов. А среди прочих средств при них помогает…
