Цена крови - Брейсвелл Патриция

– Слушайте меня! – Выбора у нее не было, потому что он взял ее за плечи и так тряхнул, что у нее клацнули зубы. – Турбранд контролирует свою женщину тем, что бьет ее до крови, – прорычал он. – Я до этого не опущусь, Эльгива, но и не допущу, чтобы вы пререкались со мной по любому поводу. Вы будете повиноваться мне, даже если мне для этого придется запереть вас в вашей комнате, посадить на хлеб и воду, пока вы не научитесь делать то, что вам говорят. Вы должны сыграть важную роль в тщательно продуманном плане, и вы сделаете это, не задавая мне никаких вопросов. Я слишком надолго оставлял вас одну, и, хотя вы и хозяйка этого дома, господин здесь я, и вы будете делать то, что будет угодно мне, а не вам. А теперь идите и возьмите нашего сына.

Он развернул ее и подтолкнул по направлению к двери.

Она до скрипа сцепила зубы, чтобы не разразиться вертевшимися у нее на языке проклятиями в адрес всех мужчин на свете. Придет время, поклялась она себе, когда она не станет кланяться всякому человеческому существу только за то, что оно ходит по земле, болтая между ногами своим членом.

Уже дойдя до двери, она услышала, как он вновь окликнул ее по имени, и остановилась, ожидая, что последует дальше.

– Если я выясню, что вы солгали мне насчет Алрика, – сказал Кнут, – обещаю, что сделаю с вами нечто похуже, чем просто изобью.

После этого она вышла на холод улицы, и дверь захлопнулась за нею; но его слова еще долго звучали у нее в голове.

– Тогда я уж постараюсь, – пробормотала она себе под нос, пробираясь через грязный двор, – чтобы ты этого никогда не выяснил.

1012 год от Р. Х

Глава 34

Гримаса боли, пронзившей всю правую часть тела – голову, плечо, лодыжку, – исказила лицо Этельреда, когда он с трудом попытался открыть глаза. Опираясь на гору подушек, он лежал на кровати в комнате, где свечи отбрасывали неровный мерцающий свет; кромешная тьма за высоким и узким окном говорила, что час уже поздний.

Его правая нога, туго забинтованная между двумя дощечками, лежала поверх одеяла и пульсировала дьявольской болью. Пока он хмуро смотрел на нее, поперек кровати легла тень от человеческой фигуры, и тупая боль в виске тут же усилилась до агонии.

В испуге он с большим трудом повернул голову в сторону того, кто отбрасывал эту тень, не зная, бодрствует ли он уже или до сих пор пребывает в цепких лапах кошмарного сна.

– Господи! – выдохнул он. – Вульфстан.

Головная боль немного отпустила его, и, несмотря на тяжесть, которая, казалось, придавила все его конечности, он понял, что окончательно проснулся. Он вспомнил, что лекарь дал ему какое-то зелье, чтобы ослабить боль, и оно, видимо, усыпило его. Интересно, сколько же он спал?

– Какой сегодня день?

– Страстная пятница, – ответил Вульфстан и, подойдя ближе к кровати, осенил голову Этельреда крестным знамением.

Значит, он лежит здесь уже два дня, то просыпаясь, то вновь проваливаясь в забытье. Он пристально изучал архиепископа Йорвикского, лицо которого и седая борода казались разительно светлыми на фоне темного пятна его черного дорожного плаща.

– Разве вы не должны быть сейчас в Лондоне? – хрипло спросил он.

– Мы с вами оба сейчас должны находиться в Лондоне, милорд. Я и направлялся туда, когда узнал, что вы лежите здесь, прикованный к постели болезнью. – Вульфстан поднял руку, и откуда-то, вне поля зрения Этельреда, возник молодой человек в одеянии монаха, который поставил рядом с архиепископом стул. Вульфстан сел на него и сказал: – Меня пригласила Эдит и рассказала, что вы упали с лошади.

– Я не упал, – проворчал он. – Эта дьявольская лошадь сама сбросила меня.

Они все считали, что он беспомощный и неумелый, но никто не видел того, что на самом деле произошло на лондонской дороге, потому что он был там один. Его герольды уехали вперед, а воинов охраны он обогнал, когда его лошадь вдруг заартачилась на ходу, стала бить копытом, громко фыркать и дергать ушами. По коже пробежал холодок дурного предчувствия, но он не видел ничего подозрительного, пока воздух вокруг него вдруг не стал таким тонким и разреженным, что каждый новый вдох стал даваться ему с трудом. В этот момент, когда он почти не дышал, перед ним явилась фигура Эдварда, светившаяся, как пламя свечи, и кивнула ему в сторону Лондона. Лошадь обезумела от ужаса, стала пятиться и приседать, и, хотя он изо всех сил старался удержаться в седле, руки его вдруг потеряли чувствительность и поводья выскользнули из них. После этого он ничего не помнил, а когда очнулся, лицо его было залито кровью, а все тело раскалывалось от невыносимой боли.

С его стороны не было какой-то невнимательности или небрежности, но он не мог защитить себя, не мог оправдаться, не мог никому сказать эту правду, тем более архиепископу.

– Значит, вы останетесь здесь, вместо того чтобы прибыть к вашему двору в Лондон? – Голос Вульфстана, в котором угадывались неодобрительные нотки, прервал его размышления и вернул к действительности. – От чего вам больно в большей степени, от полученных травм или от ущемленной гордости?

– А вы сами как думаете? – пробормотал он. – Лекари утверждают, что я не лишился глаза исключительно по Божьей милости. – И если это правда, то это было единственным знаком благосклонности, который он увидел от Господа за много лет. Он прикоснулся к ткани, которой какая-то зловонная припарка была прибинтована к его лбу, где, как ему сказали, над правой бровью у него появится шрам.

Отметина, которую оставил на нем Эдвард.

– Мне кажется, что вас все-таки донимает именно ваша гордость, поскольку выглядите вы довольно неплохо, так что при желании могли бы присоединиться к своему двору. – В проницательных и умных глазах Вульфстана читался упрек. – Я понимаю, что последняя часть дани должна быть передана датчанам в Лондоне после Пасхи. Однако, как бы вам ни хотелось уклониться от этого сурового испытания, было бы неразумно поступить так. Ибо сказал Господь: Встань, возьми постель твою и иди.

Этельред, который чувствовал себя неуютно под пронизывающим взглядом Вульфстана, заерзал на своих подушках.

– Господа нет здесь с нами, архиепископ, а мои лекари запретили мне ходить или ездить верхом. Или вы хотите, чтобы меня, беспомощного, пронесли по улицам Лондона, дабы надо мной смеялись и подшучивали?

– Я хочу, чтобы вы были королем и не увиливали от своего долга. Вы не ранены и не больны, милорд. Вы согласились на требования врага, и ваше место в Лондоне, чтобы увидеть, как будет исполнен последний платеж.

– Мое место там, где я сам его выберу! – Призрак брата звал его в Лондон, но он не последует этому призыву. – Идрик все сделает за меня.

– Идрик не король и никогда им не станет. Если уж кто-то и должен действовать за вас в вашем дворце, то поручите это своему сыну.

Своему сыну! Да, Этельстану очень понравилось бы дать прочувствовать английской знати, чего они могут ожидать, когда на троне появится энергичный молодой человек.

Но он не такой глупец, чтобы предоставлять своему сыну подобную возможность.

– Идрик – мой главный элдормен, – сказал он, – и витен рассматривает его как своего главу. Этельстан должен подождать, пока я умру, чтобы взойти на королевский помост. – Он взглянул на Вульфстана, подозрительно прищурившись. – Этельстан просил вас похлопотать об этом?

– Он этого не делал. Я говорю с вами во имя Христа. Будьте осмотрительны, ибо Он предупреждает нас, что любое королевство, имеющее раскол внутри, обречено на истребление. – Вульфстан склонился к нему поближе, и выражение его лица смягчилось. – Милорд, у вас есть все средства, чтобы восстановить то, что было разрушено между вами и вашим сыном, и если вы…