Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
– Анджела, нужно ехать. Слава богу, ты здесь, Виоланта. – Задыхаясь, он соскочил с седла.
– Что случилось?
Я хотела возмутиться столь бесцеремонным вмешательством в нашу беседу, но, увидев, насколько серьезен Ферранте, испугалась. Бросив взгляд на Анджелу, я убедилась, что и она это почувствовала. Мне захотелось отвести Ферранте в сторону и выяснить без нее, о чем он собирается сообщить, но было поздно.
– Джулио, – произнес он. – На него напали.
– Напали? – воскликнула Анджела и, покачнувшись, уцепилась за уздечку мула, чтобы не упасть.
Мул дернул головой и попятился, и, пока я с трудом его сдерживала, Ферранте взял Анджелу за руку и усадил на колоду для всадников. Испуг Анджелы, казалось, его успокоил.
– Его ждала засада на дороге в Бельригуардо.
– Он отправился туда сегодня утром, – сказала Анджела, – собирался поохотиться на лугах с соколом. Я бы тоже поехала, но…
– Знаю, – кивнул Ферранте. – У тебя будет ребенок. Он успел сообщить мне еще до несчастья. Мы с ним поболтали немного.
– Он?..
Ферранте покачал головой, а я сейчас сообразила, что уже несколько минут не дышу. Воздух ворвался в мои легкие, и у меня закружилась голова.
– Он серьезно ранен?
Ферранте молчал, и мне показалось, что я буквально вижу, как он складывает в уме слова, а потом от них отказывается. Нельзя приукрасить ни хорошую, ни плохую новость, остаются лишь компромиссы и увиливания от прямого ответа.
– Пострадали глаза, – сообщил Ферранте, крепко обнимая Анджелу за плечи, словно опасаясь, что она распадется на части. – Тот, кто это сделал, пытался лишить его зрения.
– В таком случае я знаю, кто за все в ответе.
– Кто?
– Ипполито.
– Ипполито? Не глупи.
– Ты должен поверить мне, Ферранте. Не спрашивай, откуда мне известно.Ферранте посмотрел на меня в безмолвной просьбе урезонить подругу.
– К сожалению, Анджела скорее всего права. Впрочем, не думай сейчас об этом. Конечно, мы должны отправиться к нему.
– Я не могу, – произнесла Анджела.
– Но ты нужна ему. Он постоянно спрашивает о тебе. Поехали. – Ферранте попытался приподнять ее с колоды, но она уперлась. Он не мог сдвинуть ее с места, как саму колоду, и в конце концов сдался, изумленно покачивая головой. – В чем дело?
– Я не смогу посмотреть на него. А если он ослеп? А если от этого и ребенок станет слепым?
Две недели Джулио пролежал в темной комнате, и хотя стало ясно, что он выживет – раны были чистые, незараженные, – его зрение всех волновало. За ним ухаживали не только его собственные лекари, но и два чужих, которых прислала из Мантуи донна Изабелла. Джулио был ее любимым братом, и она объявила, что слегла от горя, узнав о нападении. Дон Альфонсо и донна Лукреция ежедневно навещали его, а Ферранте почти не покидал спальню больного, рискуя собственным зрением, когда часами читал брату при свете затененной свечи. Даже дон Сигизмондо приходил с ним повидаться. Он обвинил крыс в бедах Джулио и заверил брата, что готовит новое большое наступление и взыщет с них контрибуцию. Лекари не препятствовали его посещениям, поскольку он единственный мог заставить больного улыбнуться. Зато священнику Рафаэлло, явившемуся по просьбе донны Лукреции, они запретили приходить снова: его нравоучения, видимо, расстроили Джулио.
И только двое ни разу не показались – Ипполито и Анджела. Хотя официально было заявлено, что на Джулио напали разбойники, все знали о его размолвке с кардиналом, а когда появились слухи, что преступники бежали в Венгрию, где у Ипполито было архиепископство, никаких сомнений насчет причастности кардинала не осталось. Однако герцог Альфонсо, похоже, не собирался предпринимать каких-либо действий против кардинала и даже позволил ему посетить Мантую, где донна Изабелла оказала ему радушный прием, несмотря на свое горе по поводу Джулио. Над двором сгустилось облако дурного настроения и тревоги, так что я радовалась даже возможности навестить Анджелу, жившую затворницей во дворце Джулио.
Я ходила туда почти каждый день, часто по просьбе Ферранте, чтобы уговорить ее навестить возлюбленного. Джулио спрашивал о ней постоянно, отсутствие Анджелы доводило его до слез, а соль разъедала раны, делая страдания невыносимыми. Ферранте не понимал такого бессердечия с ее стороны. Я повторяла, что она беспокоится о ребенке, надеясь, что это притупит боль Джулио, но правда, которую я знала, темная и безнадежная, глубоко укоренилась в крови Анджелы Борджа. Она отказывалась повидаться с ним, поскольку не вынесла бы его вида. Анджела любила его за красоту, за расцвет молодости, и в ее сердце не было сочувствия для изуродованного шрамами, слепого развалины. Выслушивая ее неубедительные отговорки, почему она не может к нему пойти, я начинала кое-что понимать и о донне Лукреции, и о том, почему убийство дона Альфонсо Бишелье оказалось погребено на дне ее души. Женщины рода Борджа любили только успех, благодаря которому выживали. А Джулио и герцог Бишелье проиграли свои битвы и потому больше не представляли собой интереса.Донна Лукреция предложила мои услуги лекарям, утверждая, что я обладаю знаниями и проявляю решительность в ситуациях, при каких другие пасуют. Она еще не все знает, думала я, скромно склоняя голову в присутствии облаченных в черное лекарей. Они напоминали мне галок, ворующих побрякушки. Однажды утром, когда я сняла повязки с Джулио, чтобы лекари могли осмотреть, как идет заживление, сир Андреа, старший из двух лекарей, прибывших из Мантуи, заявил, что хочет попробовать для правого глаза один способ лечения во Флоренции, и тут же отправил меня на рынок рядом с собором купить пару белых голубей. Джулио, слегка опьянев от макового сока, которым я напоила его перед тем, как снять повязки, шепотом попросил меня поставить свечку за него святой Лючии и обратиться к ней с просьбой благословить старания лекаря. При этом он улыбнулся с милым озорством.
– Если ты считаешь, что она обратит внимание на мои мольбы, – заметила я.
– Надеюсь, она расположена ко мне. Я вижу тебя. Этим глазом. – Он указал на левый глаз, держа палец на приличном расстоянии от рваного и грубо заштопанного пореза, очертившего глазницу, но чудесным образом не задевшего сам глаз.
– Что вы видите? – всполошился сир Андреа, приоткрывая оконную ставню.
– Ангела в нимбе света.
Сир Андреа перекрестился, а Джулио захохотал. От этого смеха у меня на глаза навернулись слезы, уж очень давно он не звучал.
– Не беспокойтесь, лекарь, я не умираю. Просто так падает свет на волосы монны Виоланты. Он творит что-то необычное. Я словно гляжу на нее сквозь призму. Мир, в котором мы живем, полон чудес.
Я быстро ушла, боясь расплакаться. Мне казалось, что он сам чудо с его стойким и всепрощающим характером. Пока мы с рабыней пробирались сквозь толпу на рынке – она действовала корзиной, а я локтями, – меня разобрала злость, отчасти я злилась из-за Джулио, отчасти на него самого: как это может быть, что он не обрушился с сетованиями на Анджелу, не поклялся отомстить Ипполито и даже на жестокость судьбы не жалуется.
– С подобным настроем лучше бы пошел в монахи, – бормотала я, выбираясь из толпы к прилавку, где продавалась лучшая птица.
Торговец устроился недалеко от главного входа в собор и гордо выставил гербы рода Эсте и епархии на маленьких флажках, что развевались над рядами упитанных, связанных птиц.
– Вы о ком? – весело спросил мужской голос у моего уха.
Я не могла допустить фамильярности. С неба начал сыпать мелкий серый дождик, что отнюдь не улучшило моего настроения. Вместо ответа я сделала шаг назад, специально наступив на ногу любопытного. Он зашипел от боли, а я сосредоточилась на том, чтобы обогнать толстуху в высоком тюрбане, нацелившуюся на последнюю пару голубей.
Отослав рабыню в замок вместе с покупками, я отправилась в собор, чтобы выполнить просьбу Джулио. Купила свечку в лавке боковой часовни, откуда моя Мадонна Чужаков смотрела не мигая на священников и служек, деревенских монахинь, торговцев и покупателей, девушек, украдкой бросавших из-под вуалей взгляды на юношей, несмотря на присутствие дуэний. Джулио дал мне золотой скудо, чтобы заплатить за молитвы, поэтому я решила, что могу себе позволить и вторую свечу за Катеринеллу. Я зажгла два маленьких огонька и прибавила их к скопищу бойко горящих и чадящих огарков перед алтарем, затем прислонилась к одной из колонн, ограждавших часовню, и позволила мыслям унестись туда, куда им вздумается. Я размышляла о Джулио, о невоспетой мужественности Ферранте, об обаянии Ипполито и неприветливом, скрытном герцоге и о том, каково ему теперь, когда за один год он лишился отца, сына и преданности своих братьев. Я подумала о собственных братьях, прежде чем отогнала воспоминание о последней встрече с Эли, бушевавшем среди оборванных плетей глицинии в нашем дворе. И, естественно, переключилась на брата донны Лукреции, Чезаре, которого невозможно было представить в тюремной камере, и нашего сына. Вероятно, я его даже не узнаю, если когда-нибудь увижу.
