Цена крови - Брейсвелл Патриция

– Он может вообще не вернуться в Рочестер.

Вот теперь он действительно удивил ее, и она изумленно уставилась на него:

– Что вы хотите этим сказать? Почему его там не будет, если остается дань, которую должны ему выплатить?

– В Рочестере назревает настоящий шторм, – проворчал он. – Я послал людей к Кнуту, предупредить, чтобы он держался оттуда подальше. – Он наклонился вперед и, опершись локтями о стол, направил кончик ножа в ее сторону. – Послушайте, Кнут уехал оттуда всего за день до того, как там появился этот кентерберийский архиепископ, вынюхивающий все, точно легавая во время течки.

Архиепископ Эльфех. Он ей никогда не нравился. Слишком уж он без ума от Эммы и слишком любит своего Бога.

– И чего же он там хотел? – насмешливо спросила Эльгива. – Окрестить их всех?

Своим ножом он наколол кусок мяса и поднес его ко рту.

– Что бы там ни было, только привело это к ссоре между Торкеллом и его братом Хеммингом, а на следующий день Торкелл отплыл больше чем с половиной своих кораблей, и все они были загружены сокровищами. Лично я думаю, что он направился на земли своей семьи, в Рибе.

Теперь уже настал ее черед податься вперед, поскольку это были тревожные новости.

– Вы хотите сказать, что Кнут и Торкелл одновременно покинули Рочестер? И сейчас Хемминг командует всеми воинами с кораблей, которые остались в лагере? – Кнут предупреждал, что Хемминг наполовину свихнулся и может совершить нечто необдуманное – нечто такое, что может сорвать тщательно выстроенный план Свена, как вырвать Англию из-под власти Этельреда.

– Ну да. Более того, он чуть ли не каждый день встречается с этим самым архиепископом. Людям Хемминга это не по нраву. Они священников не очень-то любят, а когда видят, как Хемминг водит дружбу с одним из них, они ведут себя как коты, которых бросили в один мешок. – Он протянул руку к своей чаше и сделал долгий глоток эля, но она заметила, что он продолжает следить за ней даже тогда, когда пьет: видно, хочет сообразить, что она думает по поводу всего этого.

На то, чтобы обдумать все услышанное и сложить общую картину, у нее ушло несколько секунд. Что архиепископу Эльфеху нужно от Хемминга? Уж точно не обратить его в свою веру. Хемминг никогда до этого не дойдет, хотя, возможно, ему нравилось дурачить Эльфеха, играя с ним, подобно сокольничему, который использует приманку, чтобы приманить сокола с небес на землю. Но даже такое развлечение быстро надоело бы ему.

Она перебрала в голове все, что знала о Хемминге, и все, что помнила об Эльфехе, а когда сопоставила все это вместе, ее снова начало тошнить. Эльфех, должно быть, настраивал Хемминга против Торкелла и Кнута, чтобы тот перешел на сторону Англии. А если Хемминг присягнет Этельреду, то уведет с собой всех людей со своих кораблей, а также, наверное, и людей Торкелла, которых тот сейчас оставил.

При этой мысли к горлу подкатила желчь, и она поспешно сглотнула ее, чтобы ее не вырвало.

Хемминга нужно как-то остановить – самое время. Она дала Алрику яд, чтобы отправить его на тот свет. Так чего же он медлит?

– А где сейчас Алрик? – спросила она. – Он тоже уплыл с Кнутом в Данию?

– Я все думал, когда же вы спросите про этого недоумка. – Арнор поставил свою чашу на стол и, повернувшись, сплюнул на пол. – Алрик сейчас словно ручной пес при Хемминге: сидит у его ног и переводит все, о чем они говорят с тем святошей. Что бы ни происходило между ними, ваш драгоценный Алрик находится в самом центре событий. Не удивлюсь, – задумчиво сказал он, вытирая лезвие ножа об остатки хлеба, – если Алрик даже не в центре событий, а у их истоков. – Он поднял голову и многозначительно посмотрел на нее. – Возможно даже, что по вашему поручению.

Глядя, как длинное лезвие его ножа поблескивает в мерцающем пламени свечи, она почувствовала, как по телу у нее побежали мурашки.

– Уж не думаете ли вы, что я стала бы устраивать тайный заговор с Хеммингом и Эльфехом? Еще чего! Если Алрик сейчас лижет им сапоги, я здесь ни при чем, это его дело.

– И все же Алрик ваш человек, – с сардонической ухмылкой сказал он. – Тогда как же вы все это можете объяснить?

Действительно – как? Может, Алрик переметнулся от нее к Хеммингу и теперь преданно служит ему? Если ему предложили что-либо более привлекательное, чем рубины, это вполне может объяснить, почему Хемминг до сих пор жив.

Она подумала о том, не рассказать ли Арнору, что она поручила сделать Алрику. Но почему-то ей показалось, что его не убедит, если она признается ему в своих планах отравить датского военачальника. Кроме того, для всех, у кого есть глаза, было очевидно ее лояльное отношение к Кнуту.

– Я не могу этого объяснить, да и нечего мне тут объяснять, – наконец сказала она. – Я жена Кнута на сносях, скоро рожу ему ребенка. И я не должна оправдываться, когда меня беспочвенно подозревают.

Он пожал плечами.

– Вы говорите, что это ребенок от Кнута, но я слышал, будто есть тут мужчины, которые проводят в вашей комнате гораздо больше времени, чем проводил Кнут.

И вновь ей захотелось ударить его, но у него в руке наготове был нож. А она не желала давать ему повод им воспользоваться.

– У вас солома в голове вместо мозгов, если вы в моем доме бросаете мне такое грязное обвинение, – прорычала она. – Проваливайте отсюда и заберите с собой ваших вояк.

Он ждала, что Арнор тут же встанет, но он не двинулся с места, только потянулся за кувшином и подлил себе еще эля.

– Очень скоро я отплываю в Рочестер, – сказал он, – чтобы посмотреть, куда дует ветер. Но эти люди, – он показал рукой в сторону своих спутников, – они останутся здесь. Вам и вашему ребенку – ребенку Кнута, если вам так будет угодно, – потребуется больше людей. Для вашей защиты.

Он поднял на нее свои холодные сверкающие глаза, во взгляде которых читалась почти нескрываемая угроза. Он оставит тут своих датских головорезов, чтобы присматривать за ней, причем их главной заботой будет вовсе не ее защита.

– Как я уже сказал, – продолжал он со зловещей улыбкой, – надвигается шторм. Думаю, мы все не хотим, чтобы он смыл вас за борт.

Было жарко. Этельстан провел пальцем под влажным облегающим воротом своей холщовой рубахи и про себя проклял судьбу, забросившую его в это окаянное место. Уже, наверное, в тысячный раз он взглянул в сторону реки Медуэй. Там под палящим полуденным солнцем датские моряки затаскивали тяжелые мешки с серебром в громадный чан весов для взвешивания, а затем выгружали их обратно.

Слава богу, они уже почти закончили. Двенадцать тысяч фунтов монет и изделий из серебра были выгружены из трюмов английских кораблей, проверены командой датчан, взвешены и уложены на склад, расположенный значительно выше линии прилива. На это ушло три дня.

Он следил за всем этим процессом, один из группки высших английских дворян и представителей тех, кто считался знатью среди датчан, назначенных быть официальными наблюдателями. Сегодня за столами, спрятанными от палящих лучей солнца под большим навесом, они уже вместе преломили хлеб, чтобы отметить завершение второго платежа в счет гафола.

Сейчас по-прежнему было очень жарко. А от того, что он торчал тут, под стенами Рочестера, попусту тратя время на то, чтобы быть свидетелем этого унизительного спектакля, ему становилось еще жарче.

– Как думаешь, эти сволочи уже достаточно поиздевались над нами? – со злостью бросил он.

Сидевший рядом с ним его брат Эдрид в ответ буркнул что-то невразумительное. Архиепископ Эльфех, который сидел возле этого быка Хемминга во главе стола, не расслышал его вопроса, но по угрюмому выражению его лица Этельстан догадывался, что архиепископ тоже сыт этим фарсом по горло.

Датчане потребовали, чтобы английские аристократы и высшие священники, доставившие серебро, подождали здесь, вынужденные наблюдать, как люди с датских кораблей проверяют и взвешивают каждый фунт серебра из английского гафола. Ему трудно было решить, что бесило его больше: радость датчан, уносивших своими грязными лапами огромные богатства, или же их явное удовольствие от того, что делали они это на глазах у архиепископа Кентерберийского и двух сыновей Этельреда.