Хранитель секретов Борджиа - Молист Хорхе

После целого ряда удачных выпадов пикой, в результате которых кобыла Цезаря оказывалась настолько близко, что зрители взвизгивали время от времени, бык коричневого окраса оказался загнан в конец площади, где и находился, тяжело всхрапывая от усталости и истекая кровью. Цезарь приблизился к укрытию для тореро, где ждал Микель. За мгновение конюшие ослабили длинные стремена седла Цезаря и защитили нагрудником грудь лошади. Народ разразился овациями. Все знали, что наступал решающий момент битвы. Цезарь поиграл сбруей лошади, чтобы привлечь внимание быка, и, когда тот начал свой разбег, чтобы наброситься на него, взнуздал лошадь и схватил пику горизонтально, как сделал бы один всадник в бою с другим, с той лишь разницей, что Цезарь не был одет в доспехи: единственной его защитой был мавританский костюм. Он бросал вызов смерти.

На площади установилось гробовое молчание – люди снова затаили дыхание. Если папскому сыну не удастся вонзить пику в круп животного, то вероятность того, что он избежит удара рогом, была минимальной: в этом случае столкновение окажется фатальным для всадника и лошади. Цезарь прочно вставил ноги в стремена и, крепко ухватив пику, приготовился к столкновению. В следующее мгновение его пика с хрустом больше чем на пядь вонзилась в хребет быка, как раз в том месте, где он соединялся с костями передних ног. Прошло несколько секунд кажущегося оцепенения, и под натиском быка всадник и лошадь вынуждены были отступить, но в этот момент пика сломалась, и они отскочили вправо от быка, которому не удалось вонзить в них свои острые рога. Зрители бурно реагировали на происходящее. Цезарь отдалился от быка, но тут же направил свою кобылу в его сторону, чтобы снова вступить в схватку.

Бык, истекая кровью, стоял на том же самом месте. Тогда Цезарь спешился, передал поводья и пику одному из помощников, а другой принялся помогать ему освободиться от плаща. После этого Цезарь встал напротив быка – геральдического символа семьи Борджиа – и обнажил меч, лезвие которого блестело в лучах вечернего солнца. На стальном клинке было выгравировано: «Aut Caesar, aut nihil», что означало «Или Цезарь, или ничего». Эта фраза была девизом жизни папского сына. Он мечтал объединить Италию, низвергнуть мелких тиранов и коррумпированные республики и создать крепкую итальянскую нацию, которая изгнала бы французов, испанцев и немцев со своей территории, одновременно обеспечив ее защиту от турок. И он стал бы цезарем – императором, управляющим этими землями под протекцией Папы.

Держа меч в правой руке, а плащ в левой, Цезарь, гордо выпрямившись, храбро приближался к рогатому животному. Бык – весь в крови, смертельно раненный, но все еще очень опасный – ждал его на противоположном конце площади. Папский сын бросил молниеносный взгляд влево и увидел своего верного капитана Микеля Корелью, который с оружием в руке выглядывал из укрытия. Цезарь знал, что в случае необходимости Микель выскочит и встанет между ним и быком, чтобы своим телом защитить господина.

Бык двинулся с места всей своей огромной массой и неверным шагом направился в сторону человека.

– Цезарь или ничего. Слава или смерть, – прошептал папский сын эти слова, как молитву.

Не сходя с пути, он продолжал двигаться навстречу быку, держа перед собой яркий плащ, чтобы привлечь внимание животного. Многочисленные зрители со сжавшимся в комок сердцем, сдерживая дыхание, в полной тишине наблюдали за сценой. Бык уже был в прыжке, направленном на Цезаря, когда тот резко отклонился, взметнув плащ в воздух, и рогатый пролетел мимо него, не затронув. Площадь взвыла. Животное остановилось – за ним тянулась кровавая дорожка. Цезарь встал прямо перед ним на незначительном расстоянии, чтобы бык попробовал снова наброситься на него. Но этого не последовало, поскольку бык уже еле держался на ногах.

Тогда Борджиа отбросил плащ и, бешено вращая мечом над головой, стал приближаться к быку. Дойдя до места, где стояло животное, он быстро подошел еще на пару шагов, встал сбоку и, ухватив меч обеими руками, с огромной силой обрушил его на шею быка, голова которого отлетела в сторону, а тело еще несколько мгновений стояло на ногах, прежде чем свалилось на землю. Все присутствующие на площади в едином порыве поднялись, безумно крича: этот подвиг был из ряда вон выходящим. Не всякий хороший палач, орудуя остро заточенным топором, в состоянии одним ударом отсечь голову человеку. А шея быка в несколько раз толще человеческой. Подобный удар мог совершить только великолепный воин, привычный к сражениям на мечах. Все были потрясены тем, что этот мужчина, славящийся своей легкостью в танце, одновременно обладал недюжинной силой гиганта. Никто никогда ничего подобного не видел.

Папа, который все это время молился, поднялся и, воздев руки к небу, воскликнул:

– Хвала тебе, Господь! Хвала тебе, Бог мой! – И заплакал от избытка чувств.

Его сын, которому было всего двадцать пять лет, недавно завоевавший территории и крепости Форли, Фаэнца, Имола и Пизаро, помимо всего этого, являл собой образец беспримерной отваги и силы. И делал это перед лицом всех римских грандов, друзей, недругов и тысяч иностранцев, включая послов разных стран. Эта новость обойдет всю Европу, и слава клана Борджиа возрастет в несколько раз. Даже враги Цезаря восхищались им.

Цезарь, забыв о зрителях, приветствовавших его стоя, подобрал брошенный плащ и вытер им меч. Задумчиво прочитал выгравированную надпись.

– Что ж, сегодня это был Цезарь, – прошептал он одними губами.

После этого положил меч в ножны и, приветствуя собравшийся народ, направился к укрытию, где его поджидал Микель Корелья. Цезарь не собирался принимать участия в празднествах – ни этой ночью, ни во все последующие.

Со своей стороны, Жоан записал в дневнике: «Дай Бог, чтобы пролившаяся сегодня кровь быка стала последней, которая когда-либо будет пролита в Ватикане». Но ощущение надвигающейся грозы не уходило.

И гроза разразилась. Не та, которую ожидал Жоан, но она всколыхнула весь Рим пять дней спустя.

Тот день был праздничным. Церковь поминала мученичество своих покровителей – святого Петра и святого Павла. Кроме общего церковного праздника, семья Серра отмечала именины Педро Хуглара и Паоло Эрколе – римского бакалавра, который начал работать в лавке перед отъездом Никколо. Все обедали во внутреннем дворике, как и несколько дней назад в честь именин святого Иоанна, которые они отмечали с работниками и их семьями. Всего собралось около пятидесяти человек, поэтому застолье было шумным. Уже прошло больше двух лет со дня казни Савонаролы, место Джорджио в мастерских занимал Педро – после того как с блеском продемонстрировал свое мастерство переплетчика и печатника, а в книжной лавке заправлял Паоло. Находившиеся в изгнании флорентийцы вернулись на родину, и Жоан взял на работу испанцев, сицилийцев, неаполитанцев и множество римлян, преданных делу Папы. Дети Марии Андреу и Марти, которым было уже пятнадцать и тринадцать лет, стали подмастерьями и весело проводили время среди других подростков.

Обед проходил в непринужденной обстановке, все много смеялись, а во время десерта гости попросили Педро сыграть на гитаре. Сначала Педро аккомпанировал детям, а позже к ним присоединились и взрослые. У Педро был обширный репертуар песен на разных языках, и каждый из гостей с удовольствием слушал песни своей родины.

Жоан с удовольствием наблюдал за праздником; он положил руку на плечо Анне, которая тут же прижалась к нему, и оба посмотрели на детей: количество членов семьи увеличилось. Живой и веселый Томас, их маленький и такой долгожданный сын, которому уже было почти два года, радостно бегал, играя со своей двоюродной сестрой Исабель, первым общим ребенком Педро и Марии, всего на месяц моложе его. Эулалия была счастливой бабушкой, с умилением наблюдавшей за малышами и Рамоном, которому было уже четыре года и который тоже играл с другими детьми.

Мария поддерживала своего супруга, исполняя песни вместе с ним и прихлопывая руками, и Жоан, наклонившись к Анне, прошептал ей на ушко: