Старая сказка - Форсайт Кейт
Но я не смогла этого сделать. Руки и ноги совершенно окоченели и так и застыли в форме креста.
Она наклонилась и схватила меня за руку, рывком подняла на колени и встряхнула. Говорить сестра Эммануэль не могла, храня Великое молчание, продолжавшееся всю ночь, от вечернего богослужения до заутрени. Но она яростно трясла меня, заставляя встать на ноги.
Я не чувствовала ступней, они превратились в ледышки. Ноги у меня подгибались, как у столетней старухи. Наконец мне удалось встать, но тут каменный пол покачнулся, и я упала. До моего слуха донесся быстрый топот ног, и рядом со мной очутилась сестра Серафина, ласково обнимая и приподнимая меня. Я пошатнулась, но она поддержала меня и чуть ли не на руках вынесла из церкви. Не говоря ни слова, она довела меня до спальни послушниц и уложила на соломенный тюфяк. Сестра Серафина закутала меня в свою накидку, от которой исходил чудесный аромат лаванды, подложила мне под ноги горячий кирпич, завернутый во фланель, и оставалась рядом, пока я не выпила каких-то трав, настоянных на кипятке. Зубы мои лязгали о край чашки. Она улыбнулась, погладила меня по щеке, успокаивая, и ушла.
Я согрелась, и меня потянуло в сон. Мысли путались. Вдруг показалось, что надо мной склонилась мать, ласково гладя по голове и убирая волосы со лба. «Ах, Бон-Бон, – вздохнула она. – В какую беду ты попала на этот раз?»
Я постаралась отогнать от себя эти мысли. Мне не хотелось думать о матери. Было невыразимо грустно представлять, как она сидит на облаке в окружении ангелов и смотрит вниз на меня. Уж лучше совсем не верить в рай.
Все эти долгие холодные часы я не молилась Богу. Я перестала молиться, еще когда была маленькой. Я просто стиснула зубы и заставила себя терпеть. Мне казалось важным дать понять сестре Эммануэль, что она не сможет сломить мою волю. Ведь после ее ухода я сумела подняться на ноги. Я смогла, по крайней мере, присесть на одну из деревянных скамей и завернуться в богато расшитую напрестольную пелену [32]. Я была уверена, что именно этого она и ожидает. Но поступить так – значило позволить ей восторжествовать надо мной.
Маркиз де Малевриер имел обыкновение запирать меня в подземелье замка Шато де Казенев. Там было так же холодно, как и в церкви, только намного темнее. Когда-то в нем обитал один отшельник, много веков тому назад, и умер там же. Я спрашивала себя, а не покоится ли где-нибудь под камнями его скелет. Мне казалось, что я слышу его приближающиеся шаги, ощущаю на затылке его холодное дыхание и прикосновение бесплотных пальцев. Я кричала, но меня никто не слышал.
«Наверняка он – добрый человек, этот давно умерший отшельник, – думала я. – Он не станет причинять зла маленькой девочке». Я представляла, как он берет меня за руку, чтобы показать выход из подземелья. Вероятно, где-нибудь в стене находится потайная дверь, в которую может пройти лишь ребенок. Если я шагну в ту дверь, то окажусь в другом, волшебном, мире. Там тепло и солнечно, а для защиты у меня будет волшебная палочка. Я полечу над лесами, сидя на спине стрекозы. Я стану сражаться с драконами, разговаривать с птицами и совершать всякие подвиги.
Впоследствии я обнаружила, что могу приоткрыть дверь в сказочный мир в любой момент. И всякий раз за нею меня ждал другой мир. Иногда я находила маленький каменный домик в лесу, в котором можно было жить с Нанеттой, сестрой Мари и полосатой кошкой, которая мурлычет у огня. В другой раз я оказывалась в воздушном замке с прекрасным принцем, который любил меня. Случалось, я сама становилась принцем с золотым мечом на огромном белом жеребце.
Приехав в Париж, я показала дверь в волшебную страну настоящему принцу, которого встретила там. Дофину только-только исполнилось пять, когда меня назначили фрейлиной его матери, королевы Марии-Терезии, но встретилась я с ним только два года спустя. Разумеется, я много раз видела его, разодетого в белые платья с пенными кружевами, со светлыми локонами, ниспадающими ему на спину. Когда дофину исполнилось семь, ему разрешили носить панталоны, крестили, забрали у няньки и передали на воспитание герцогу де Монтозье, бывшему вояке, который считал слабостью всякое проявление чувств, кои следовало немедленно подавлять.
Однажды королева приказала мне привести к ней сына для ежедневной встречи в Малой галерее [33]. Я поспешно отправилась в путь по огромным холодным комнатам Лувра, слыша стук собственных каблучков по мраморному полу и шуршание юбок. Оказавшись в Лувре впервые, я была поражена величием и колоссальными размерами королевской резиденции. Замок Шато де Казенев всегда представлялся мне огромным и импозантным, и он действительно был одним из самых больших замков Гаскони. Но по сравнению с Лувром он казался крошечным и убогим.
Тогда же я поняла, почему придворные предпочитают носить пышные парики, высоченные каблуки, платья с длинным шлейфом, украшенные лентами ренгравы [34], широкие, расшитые вышивкой обшлага и шляпы, украшенные перьями; почему преувеличенно жестикулируют и превращают в трагедию каждое проявление чувств. Это была попытка не потеряться в окружающем великолепии.
Достигнув апартаментов дофина, я услыхала голос герцога де Монтозье и слишком хорошо знакомый мне свист трости, обрушивающейся на тело мальчика.
– Вы – глупец… свист и удар… тупица… свист и удар… сущий афронт для Его Величества… свист и удар… вы позорите меня… свист и удар… и себя тоже… свист и удар… вы глупы, как сын какого-нибудь крестьянина… свист и удар…
Я стояла вся дрожа, будучи не в силах пошевелиться или произнести хоть слово. За прошедшие два года воспоминания о жестокости маркиза де Малевриера потускнели и забылись. Но сейчас свист трости вновь извлек их из глубин моей памяти. Ссутулившись, я стиснула зубы. Наконец герцог прекратил экзекуцию и пронесся мимо меня, словно разъяренный бык. Я подождала еще немного, но горький плач мальчика разрывал мне душу. Осторожно приоткрыв дверь, я вошла внутрь.
Дофин лежал на животе на кровати. Кудри его пребывали в беспорядке, глаза опухли и покраснели. Кружевная рубашка небрежно прикрывала спину, на которой виднелись красные полосы. Я смочила свой носовой платок в чаше.
– Знаете, а ведь меня тоже порол опекун. Не знаю, правда, за что. Иногда он бил меня за то, что я разговаривала, а иногда – за то, что молчала.
Мальчик посмотрел на меня, но не сказал ни слова. Я протянула ему влажный платок, но он не сделал и движения, чтобы взять его.
– Я так и не узнала, как должна вести себя. Если я плакала, он порол меня еще сильнее. Если же я закусывала губу и отказывалась плакать, он злился еще больше, а побои становились невыносимыми. Очевидно, то же самое происходит и у вас с герцогом?
Он медленно кивнул. Я опустилась на колени рядом с кроватью и вновь протянула ему носовой платок. Мальчик взял его и прижал к глазам.
– Но иногда меня запирали в подземелье, что было намного хуже порки. Там было настолько темно, что я не могла разглядеть даже собственную руку, хотя и подносила ее к самым глазам. Кроме того, я очень боялась пауков и тараканов. До меня доносился треск, скрип, царапанье и шуршание, а еще я думала, что там обитают крысы. Или летучие мыши. А как-то раз в темноте я заметила светящиеся красные глазки. Они все приближались и приближались…
Взгляд принца был прикован к моему лицу. Когда я замолчала, он спросил:
– И что вы сделали?
– Я сняла сапожок и изо всех сил швырнула его в сторону глаз.
Он улыбнулся.
– Но хуже пауков и тараканов, хуже крыс и летучих мышей был призрак.
– Призрак?
Я кивнула.
– Видите ли, наш погреб во времена отшельника был подземельем. Говорили, будто он обладал такой святостью, что, когда какой-то еретик усомнился в его праведности, он взял да и подвесил свою хламиду на солнечном луче.
