Э. Джонстон - Сказки тысячи ночей
Прядение – дело для любителей помечтать, а мне хотелось мысленно перенестись к своей сестре – туда, где больше воли и меньше страха.
Дыхание мое стало медленным, в такт вращению веретена, а глаза двигались взад-вперед, следуя за нитью. Я пряла из сырой шерсти, которую будут красить позже, но вскоре в грязно-белой пряже мне стали видеться отблески черных волос моей сестры.
Она была в пещерах внутри холма, где мы хоронили умерших и где я впервые увидела дождь. Моя мать и ее мать стояли рядом, и все они были облачены в белые жреческие одежды, которые женщины моей семьи надевали, приходя в это место. Моя сестра разучивала поминальные песни, хотя никого не хоронили, и наши матери обучали ее своему мастерству. Меня это озадачило. Если ей и придется петь поминальные песни, то лишь те, что приняты в семье ее мужа. Ей нужно будет придерживаться их обычаев. Но я была уверена, что видение не лжет. Сестра разучивала поминальные песни нашей семьи, а это значило, что она решила остаться в шатрах нашего отца навсегда – чтобы всегда быть рядом с моим алтарем.
Интересно, знает ли о ее замыслах отец. Я не могла представить, чтобы он дал на это свое согласие. Конечно, он с почтением относился к божествам, и не в последнюю очередь потому, что именно духу отца отца своего отца он был обязан своей удачей в торговле. Этот алтарь был самым ухоженным в наших пещерах.
Даже во время засухи у него всегда стояли пресноводные цветы и маринованные коренья. Но моя сестра стояла не у этого алтаря.
Алтарь был новым, из камней, выбеленных жарким пустынным солнцем, а не потемневших за долгие годы в пещере. На нем лежали лоскуты пурпурной ткани, которую я сразу узнала. Когда кроили дишдашу для свадьбы моей сестры, ее мать сохранила обрезки, чтобы потом пустить их на талисманы. Делать их мы еще не начали, поэтому обрезки лежали в ее коробе с рукоделием. Но теперь они были на алтаре, разложенные так, чтобы их увидели духи.
Чтобы их увидела я.
Значит, это мой алтарь ее обучали хранить. Алтарь, который сделает меня божеством, когда я умру, и который она обещала построить для меня, пока я еще жива. Я видела, как сестра и ее мать молились у другого алтаря, поменьше, в своем шатре, и думала, что этим все и ограничится. Но, должно быть, она рассказала о своей задумке моей матери – возможно, чтобы утешить ее скорбь, – и они решили вместе молиться за меня в самом священном для нас месте. Теперь она никогда не уйдет. Она будет моей навсегда.
– Госпожа? – окликнула меня добрая женщина, подходившая ко мне раньше. – Госпожа, вам пора идти.
Я встрепенулась, очнувшись от своего транса. У ног моих лежал большой аккуратный клубок грязно-белой пряжи. В зале зажгли лампы. Прошло несколько часов.
– Благодарю вас, – сказала я, обращаясь ко всем. – Увидимся завтра.
Они молча кивнули. Это было смелое заявление.
В ту ночь Ло-Мелхиин снова пришел в мои покои и попросил меня рассказать ему о моей сестре.
– Мой отец уже должен был вернуться с караваном, – сказала я. Он еще не взял меня за руки, но я уже чувствовала, как внутри меня разгорается пламя. Оно пылало и вертелось, как веретено. – Он привез им вести о предстоящем замужестве моей сестры.
– О замужестве? – удивился он. – Ты лжешь.
– Не лгу, – сказала я, хотя его слова были правдой. – В последние годы отец подыскивал мужа для моей сестры, и теперь он нашел того, кто пришелся по нраву и ему, и ей.
– Его так заботит ее мнение?
– Моя сестра должна любить того, за кого выйдет, – сказала я, и пламя во мне разгорелось ярче. – И в нем она зажжет все огни вселенной.
Я солгала, но наутро все равно проснулась живой.
Глава 8
Утром седьмого дня чай мне принесла пожилая женщина. Она была не такой старой, как старшие ткачихи с их узловатыми пальцами и сгорбленными плечами, с их седыми волосами, уложенными в ту простую изящную прическу, о которой я так мечтала. Она была старой, как скала в пустыне, выбеленная и закаленная солнцем, которое сгладило все ее несовершенства. А распущенные волосы, обрамлявшие ее лицо, были золотисто-рыжего цвета, какого я раньше никогда не видела.
Именно волосы ее и выдали. Я поняла, что это мать Ло-Мелхиина, которая была так сильно больна и которую он излечил, вернувшись из пустыни. После болезни волосы ее так и не отросли, поэтому она сделала себе парик из львиных грив, столь полюбившихся ей. Их невозможно было расчесать или уложить – они поддавались приручению не лучше, чем сами львы. Сияющая в рассветных лучах золотистая грива выглядела причудливо, но красиво.
Я села и взяла из ее рук чашку. Я задумалась, не нужно ли мне встать с постели и поклониться, но не успела я пошевелиться, как она уселась на подушки в изножье кровати, подобрав под себя ноги, словно сама была дочерью пастуха.
– Семь ночей, – сказала она. – Полагаю, я не могу дальше избегать встречи с тобой.
Быть может, поначалу она пыталась проявлять интерес к женам своего сына, а уже потом приучилась не обращать на них внимания, как остальные обитатели касра? Женщины в мастерской все еще избегали говорить со мной, хотя между собой стали беседовать громче и уже не столь осторожно. По крайней мере, теперь они не выглядели столь удивленными, когда я приходила к ним каждое утро, и уже не отводили глаза, когда я прощалась с ними до завтра.
– Для меня большая честь познакомиться с вами, – сказала я. Я не знала, как себя вести и даже как обращаться к ней, поэтому просто пила свой чай, молясь про себя, что ничем не оскорбила ее.
– Мой сын говорит, что ты не боишься его, – сказала она. А я и не знала, что они общаются между собой. Не знала, одобряет ли она его браки. Не знала, боится ли она его.
– Я боюсь его, – ответила я, что было близко к истине. – Я боюсь его, как обжигающего солнца пустыни и ядовитых змей. Все это – часть жизни. Но солнце дает нам свет, а змеи способны накормить караван, если их поймать и приготовить.
– А благодаря моему сыну в стране мир и процветание, – сказала она, и в словах ее звучала горечь. Ее супруг был плохим правителем.
– И мне не скрыться от него, – согласилась я.
Она посмотрела на меня долгим взглядом, и я поспешила допить свой чай.
– Я расскажу тебе о своем сыне, – сказала она. – Не о том человеке, каким он стал, поскольку его ты знаешь не хуже меня, но о том, каким он был в детстве и когда только учился охотиться.
Я задумалась, не пытается ли она вызвать у меня жалость к нему, но потом вспомнила обо всех тех, кто жил в этих покоях до меня, и сердце мое не дрогнуло. Однако других дел у меня все равно не было, а наш отец всегда поучал моих братьев, что лучшая дорога – та, которую лучше знаешь.
– Я выслушаю вас, – согласилась я.
– Выходи в сад, когда оденешься, и мы поговорим, – сказала она и вышла из комнаты, прикрыв за собой раздвижные двери.
Вошли служанки, лица которых были исполнены волнения, хоть они изо всех сил пытались его скрыть. Сегодня мои волосы наконец уложили в простую прическу, только со скрученными прядями вместо кос, что смотрелось лучше, но хуже держалось на голове. Мне казалось, что у меня в волосах больше шпилек, чем кольев в шатрах нашего отца. Потом меня отвели в сад с фонтаном, который я видела в свой первый вечер в касре, и я села подле матери Ло-Мелхиина. Возле нас стояли корзина с инжиром и кувшин подслащенной воды.
– Я родом с юга, – начала она, – где пустыня синяя и выглядит, как вода, но убивает того, кто попытается пить из нее.
Отец рассказывал мне об этом, и братья тоже видели те места. Это была их любимая история, которую они часто рассказывали нам с сестрой.
Бескрайняя синяя пустыня колышется от дуновения ветра и то убывает, то прибывает в размере, следуя фазам луны. Под поверхностью ее живут какие-то создания, подобные нашим землеройным змеям и насекомым, но если отпить из нее, можно сойти с ума и умереть, как если попытаешься выпить песок.
– В тех краях водятся другие животные, – продолжала она. Я опомнилась и стала внимательно слушать. – Поэтому, когда мой господин пришел, чтобы взять меня в жены, и привез мне мою первую львиную шкуру, я поняла, что должна последовать за ним, чтобы своими глазами увидеть создание со столь роскошным мехом.
Интересно, каково это – не бояться львов. Когда мы с сестрой начали пасти скот, нас научили убивать шакалов и гиен, но мои братья всегда настаивали: если придет львица, пусть берет что захочет. Самцы, как я узнала позже, были другими, но все равно очень опасными, особенно если бродили по пустыне в одиночку.
– Я любила его, хоть он и был в какой-то мере глуп, – рассказывала мать Ло-Мелхиина. – Он был добр и справедлив. В более спокойные времена из него получился бы прекрасный правитель. Но судьба распорядилась иначе. Я заболела, а вода, которая приходит к нам из дальних краев, по какой-то причине не приходила. Наместники, которым он доверял, предали его, набивая собственные карманы вместо того, чтобы заботиться о жителях вверенных им земель. А потом родился мой сын.
