Цена крови - Брейсвелл Патриция

– Милорд, – мягко сказала она, – а не может это дело подождать до утра? Боюсь, что вы больны.

– Вы ошибаетесь. – Он гневно взглянул на нее, а голос его прозвучал зловеще.

Она прочла угрозу в его глазах. Он не признает даже мельчайшего намека на свою болезнь. Заговорив об этом при Идрике и Хьюберте, она совершила большую ошибку.

Поклонившись, она уступила его воле и вышла из приятной теплоты залы в холодную декабрьскую ночь, залитую лунным светом. Во дворе никого не было, кроме Этельстана и Эльфеха, которые стояли и разговаривали, плотно запахнувшись в свои плащи.

Этельстан поймал ее взгляд, и она почувствовала, как сердце ее вновь больно сжалось. Это был еще один человек, о котором она тревожилась. Прошло уже много месяцев с тех пор, как она видела его в последний раз, и за это время он, как ей показалось, очень сильно изменился. Он, конечно, устал с дороги, но помимо этого она прочла на его лице отголоски пережитой боли и невосполнимых потерь. Список дворян, погибших в битве при Рингмире, был длинным, и среди этих имен значились его друзья и родственники. Вся Англия зашаталась после того побоища, но он был его свидетелем и участником. Как это могло не оставить на нем свой след?

Эльфех наконец тоже повернулся и, увидев ее, любезным жестом протянул вперед руку. Она подала ему свою ладонь, и он поцеловал ее перстень со степенной учтивостью.

– Как чувствует себя король? – спросил он с тревогой в глазах.

– Он настаивает, что не болен, – сказала она. – То, что беспокоило его, что бы это ни было, уже прошло.

– Он боится теней, – фыркнул Этельстан.

– Проявляйте больше сострадания, милорд, прошу вас, – сказал Эльфех. – Только что в зале он бросил вам много резких слов, но не позволяйте этому настраивать вас против него. Ваш отец находится в жесткой осаде своих врагов, и у него просто не хватает терпения даже на тех, кого он любит.

– Ваша вера в то, что мой отец любит меня, весьма трогательна, архиепископ. Простите меня, если я не в состоянии ее разделить с вами.

– Нет! – осуждающе воскликнул Эльфех. – Этого я не прощу! Этельстан, вы должны совладать со своим гневом, особенно сейчас, когда ваш отец так нуждается в…

– В чем бы ни нуждался мой отец, в мою сторону за помощью он точно не смотрит. Он не станет слушать меня, и вы сами прекрасно знаете почему, не хуже, чем я.

Негодование в голосе Этельстана было хорошо знакомо Эмме, но теперь в нем слышались еще и нотки горечи и даже боли. Если бы он только знал, как в этом напоминал отца…

– Этельстан, – тихо заговорила она, притянув к себе его взгляд, – то, что он не слушает вас, еще не значит, что он не может вас услышать.

– Королева совершенно права, – согласился с ней Эльфех. – Вы не можете знать, что у него на уме или как он отреагирует на ваши слова, когда останется один и на душе у него будет мир и покой.

– А бывает ли у моего отца мир на душе? – с сарказмом спросил Этельстан. – Я такого никогда не видел.

Эльфех с нетерпением вздохнул.

– Вы были слишком надолго разлучены с королем, Этельстан. Что вы в действительности знаете о нем сейчас? Да, он подозрительно относится к вам, мне это известно. Но вы должны простить ему это. Господь наш велит нам прощать до семижды семидесяти раз [12]. И я прошу вас оказать своему отцу такую милость, тем более сейчас, во времена великого смятения. Ему необходимо, чтобы все его сыновья были рядом с ним, но больше всего ему нужны вы. И вы не должны оставить его.

– Я дал ему клятву преданности, когда достиг совершеннолетия, архиепископ, и я ее никогда не нарушу.

– И все же вы испытывали искушение, милорд.

Этельстан выглядел так, будто только что получил пощечину, и Эмма пришла ему на помощь.

– Искушение – еще не грех, – сказала она.

– Тем не менее человек слаб, и зачастую худшие из глупостей рядятся в одежды мудрости и доблести, – ответил на это Эльфех. – По этой причине, Этельстан, я прошу вас прямо сейчас повторить для меня свою клятву верности королю.

В глазах Этельстана вспыхнули злые огоньки, испугавшие ее.

– Вы не доверяете мне, архиепископ, так же, как мой отец?

– Я доверяю вам всей душой, милорд, – заверил его Эльфех. – Но если королю когда-либо случится спросить при мне о вашей лояльности к нему, я хочу иметь возможность сказать, что вы перед лицом Господа нашего поклялись мне в том, что полностью преданны ему. – Он взял золотой крест, висевший у него на груди, и выставил его вперед в направлении Этельстана.

Она затаила дыхание, поскольку видела, что Этельстан с большим трудом сдерживает злость. Она даже ожидала, что он может просто выругаться и уйти.

Но вместо этого он удивил ее, протянув руку к кресту.

– Я присягаю в верности своему господину и отцу, моему королю, на все то время, сколько будет длиться его царствование. – Голос его был напряженным, но слова звучали четко.

Она расслабилась и спокойно задышала вновь, а Эльфех положил Этельстану руку на плечо.

– Однажды, – сказал архиепископ, – из вас получится великий король, возможно, столь же великий, каким был Альфред. Доверьтесь Богу и не впадайте в отчаяние. – Тут он повернулся к ней. – Вы, миледи, также были свидетельницей этой клятвы. Я верю, что при необходимости вы повторите то же самое.

– Повторю, – заверила она его.

– Тогда я могу быть доволен, – сказал Эльфех. – Милорд, я доверю вам проводить королеву в ее покои в целости и сохранности. Я и сам сделал бы это, для меня это честь, однако я крайне устал и замерз.

Перекрестив их, он пробормотал благословение и пожелание доброй ночи. Она смотрела ему вслед, когда он медленно уходил; поникшие плечи и неровная походка выдавали крайнее измождение, которое он тщательно скрывал в присутствии короля.

– Я все думаю, – тихо произнес Этельстан, – знает ли отец настоящую цену этому человеку? И то, насколько неутомимо он служит своему королю?

– Подозреваю, что нет, – ответила она. Не в большей степени, чем верит в лояльность собственного сына, как бы странно это ни звучало.

Вместе они отправились в покои короля, ступая по липкой грязи во дворе. Всего через несколько шагов она была вынуждена схватиться за его руку, чтобы не упасть, и одно это прикосновение уже вызвало трепет во всем ее теле. Как так получается, спрашивала она себя, что, сколько бы времени они ни были в разлуке, какие бы расстояния ни разделяли их, ее страсть к нему продолжает гореть с той же силой? Она была не в состоянии загасить ее. Казалось, будто ее плоть и кровь понимали то, что сама она пыталась отвергать: что какая-то ее часть должна всегда принадлежать только ему.

Она взглянула на его лицо; полная луна стояла высоко в небе, и при ее свете было хорошо видно, что губы его плотно сжаты, а брови нахмурены. Она ощущала его гнев – на отца, на датчан, возможно, даже на нее – ей трудно было судить. Ей хотелось бы облегчить его состояние, рассказав ему все, что было у нее на сердце. Но она не могла этого сделать. Всего несколько мгновений назад он вновь повторил свою клятву верности королю, и эта клятва принуждала их обоих к молчанию. Она сделала глубокий вдох, и в голове у нее промелькнула масса вопросов, которые она могла бы ему задать, – о сражении при Рингмире, о его ранении, о том, как долго и утомительно тянулись его дни в Лондоне, об отчаянии, которое она читала на его лице, когда он опять присягал королю.

Но она отбросила их все и просто спросила:

– Останетесь ли вы теперь при короле? – Что на самом деле означало: останетесь ли вы теперь со мной?

Некоторое время он молчал. Она насчитала три пройденных ими шага. Четыре.

– Я останусь, – наконец сказал он, – пока король не прикажет мне уезжать. – Он сделал паузу, а затем добавил: – Либо пока вы не прикажете мне этого.

«А этого, – подумала она, – не произойдет никогда». Она никогда не попросит его уйти, хотя вслух произнести это она не смела. Она уже и так слишком близко подошла к тому, чтобы нарушить связывавшее их молчание, и теперь искала пути, как отвести их обоих от края бездны, на котором они оказались.