Филиппа Грегори - Укрощение королевы
– Нэн, ты прослужила во дворе почти всю свою жизнь. Я – Парр, выросшая в Кендале. Я простодушная северянка. Не надо разговаривать со мною загадками.
– Нет тут никаких загадок, – с грустной улыбкой говорит она. – Твой муж издал закон, который делает тебя преступницей, заслуживающей наказания через сожжение. Зачем это ему?
Я не могу сказать этого вслух.
– Он хочет от меня избавиться?
Сестра молчит в ответ.
– То есть ты хочешь сказать, что новый закон направлен против меня? Раз уж им не поймать меня на нарушении старых законов, они придумывают новые? Для того чтобы сделать меня и моих фрейлин преступницами? Чтобы нам можно было предъявить обвинение в ереси? Это же немыслимо.
Я не могу прочитать выражения ее лица, сейчас она сама на себя не похожа. И вдруг я понимаю, что сестра испугана. Ее подбородок не слушается ее, она не может говорить, на лбу выступили капли пота.
– Он решил тебя уничтожить, – просто говорит Нэн. – Именно так он это и делает. Он решил тебя уничтожить, Кейт, и я не знаю, как тебя спасти. Я запакую Библии и сожгу все бумаги, но они и так знают, что ты читала и писала. Они изменяют законы быстрее, чем я от них защищаюсь. Я не могу проследить за тем, чтобы ты все делала согласно закону, потому что эти перемены непредсказуемы. Я не знаю, как тебя спасти. Я поклялась тебе, что ты его переживешь, и сейчас, когда болезнь почти добила его, он решает тебя уничтожить так…
Я отпускаю ее руки и сажусь на пятки.
– Как так?
– Как тех двух жен.
Она заканчивает завязывать узлы на сундуке, подходит к двери и зовет слугу. Этот человек был с нами с самого нашего детства. Он входит, и она показывает ему на сундуки и велит немедленно отвезти их в Кендал, не показывая ни единой душе. Наблюдая за тем, как он поднимает первый сундук, я понимаю, как сильно хочу поехать вместе с ним.
– Если захотят, они могут перехватить его в Айлингтоне, – говорю я, после того как слуга выходит с сундуком на плечах. – Он не успеет оторваться от них больше чем на один день пути.
– Я знаю, – отвечает она без всяких эмоций. – Но не могу придумать, что еще можно сделать.
Я смотрю на свою сестру, которая служила шести королевам, женам Генриха, и похоронила четверых из них.
– Ты вправду думаешь, что он расставляет мне ловушку? Что он уже все решил и готов от меня избавиться?
Нэн не отвечает. Она поворачивается ко мне с тем же замкнутым выражением на лице, которое, как мне думается, видели и маленькая Китти Говард, плачущая со словами о том, что она ничего не сделала, и Анна Болейн, говорящая, что сможет переубедить любого и договориться о своем избавлении.
– Я не знаю. Господи, помоги нам, потому что я не знаю как.
Дворец Хэмптон-корт
Лето 1546 года
Королю становится хуже, и это уничтожает его морально. Он соглашается переехать вместе со двором в Хэмптон-корт, прочь от невыносимой жары и от опасности подцепить заразу. Однако, добравшись туда, он не выходит в сады или на реку, даже не появляется в красивейшей часовне дворца. Мне говорят, что король желает спокойно отдохнуть в своих покоях и поговорить со своими советниками. Он не выходит к столу, не навещает меня в моей спальне и не зовет меня к себе. Он закрылся от меня так, как когда-то закрылся от Китти Говард, когда ей говорили, что король просто болен, в то время как он в этом самом дворце, в Хэмптон-корте, мрачно размышлял о ее ошибках и недостатках, о судебном заседании, которое он ей готовил, и о казни, которая ее ждет.
И так же, как Анне Болейн, посещавшей ужины и майские празднества, но уже понимавшей, что что-то не в порядке, мне приходится появляться пред двором. Я не могу закрыться, как король.
Я сижу в комнатах с вольерами и кормлю птиц, наблюдая за их возней и слушая беззаботное щебетание. Раздается стук в дверь, и в нее заглядывает мой секретарь, Уильям Харпер.
– Входи, – говорю я. – И закрой за собой дверь. У меня две птицы летают по комнате, не хочу выпускать их дальше.
Он наклоняется, когда канарейка пролетает прямо над его головою, чтобы сесть мне на протянутую руку.
– Что такое, Уильям? – равнодушно спрашиваю я, отламывая кусочки спрессованных семян и скармливая их птице. – Говори. Мне уже пора переодеваться к ужину.
Он бросает взгляд на Нэн и Анну Сеймур, сидящих на скамеечке возле окна, нисколько не интересуясь птицами.
– Ваше Величество, я могу поговорить с вами наедине?
– О чем? – безапелляционно перебивает его Нэн. – Ее Величеству пора готовиться к ужину. Ты можешь сказать обо всем мне.
Он отрицательно качает головой и умоляюще смотрит на меня.
– Ох, идите и выберите мне украшения и арселе, – говорю я дамам. – Я сейчас буду.
Мы с секретарем ждем, пока за ними закроется дверь, затем я поворачиваюсь к нему. Уильям – умный человек, обученный в монастыре, искренне и горячо сочувствующий традиционной Церкви. Должно быть, он смотрел на большую часть книг на моих полках с благочестивым ужасом, поскольку не принимал новые взгляды на духовные истины. Я наняла его потому, что он – выдающийся ученый, делающий прекрасные переводы, к тому же обладающий прекрасным почерком. Когда у меня появляется необходимость отправить письмо на латыни, он без всяких усилий и с первого раза пишет роскошные чистовики каллиграфическим шрифтом.
Уильям никогда не протестовал против того, что проповедники говорили в моих комнатах, но я пару раз видела, как во время проповеди он склонял голову в молчаливой молитве, как и подобает монаху в мирской школе.
– Ну вот, сейчас нас не слышит никто, кромемоих птиц, да и те ничего не скажут. Кроме, пожалуй, попугая, редкостного богохульника, но он говорит только по-испански… Что ты хотел, Уильям?
– Я должен вас предупредить, Ваше Величество, – мрачно говорит он. – Боюсь, ваши враги стали на вас наговаривать.
– Я знаю, – коротко отвечаю я. – Благодарю тебя за заботу, Уильям, но я уже об этом знаю.
– Ко мне пришел человек епископа Гардинера и попросил обыскать ваш шкаф в поисках бумаг, – шепчет он. – И сказал, что если я скопирую хоть что-нибудь, принадлежащее вашему перу, и принесу ему, то получу великую награду. Ваше Величество, мне кажется, они собираются выдвинуть против вас обвинение.
Птица, сидящая у меня на ладони, щекотно скребет лапкой, перебирая семечки. Такого предупреждения от Уильяма я не могла ожидать. Я вижу, как мой испуг и изумление отражаются и на его обеспокоенном лице.
– Ты уверен, что это был человек епископа?
– Да. Он велел мне отнести то, что я найду, прямо к епископу. Здесь нельзя было ошибиться.
Я отворачиваюсь от него и подхожу к окну. Желтокрылая канарейка продолжает цепко держаться за мой палец. За окном стоит прекрасный солнечный день, солнце понемногу садится за высокие печные трубы красного кирпича. Вокруг порхают стрижи и летают ласточки.
Если епископ Гардинер готов пойти на такой риск, подойти к одному из моих слуг с предложением украсть мои бумаги, то он должен быть полностью уверен в том, что король примет сфабрикованное против меня обвинение. Он не должен иметь ни капли сомнения в том, что, если я пожалуюсь об этом королю, тот не оторвет ему голову в гневе. А еще он должен быть уверен в том, что найдет подтверждение моей вины. Или, что еще хуже, обвинение уже готово, а это – лишь последний шаг секретного расследования…
– Ты должен отнести бумаги епископу? Ты уверен? Не королю?
Уильям бледнеет от испуга.
– Об этом мне ничего не говорили, Ваше Величество. Но он был очень самоуверен: велел мне просмотреть все ваши бумаги и принести им все, что найду. Он велел переписать названия книг и поискать Новый Завет. Он сказал, что знает наверняка, что у вас их несколько штук.
– Здесь ничего нет.
– Я знаю. Мне известно, что вы все отослали, всю вашу замечательную библиотеку и все ваши бумаги. Я так ему и сказал, что у вас ничего нет. Но он велел все равно искать. Он знает о том, что у вас есть библиотека и что вы ни за что с нею не расстались бы. Что книги просто спрятаны где-то в вашей комнате.
– Ты поступил очень благородно, предупредив меня об этом, – говорю я. – Я распоряжусь, чтобы тебя наградили за верность, Уильям.
– Я не ищу награды, – он склоняет голову.
– Ты сходишь к этому человеку, чтобы сказать ему, что обыскал все и ничего не нашел?
– Да, Ваше Величество.
Я протягиваю ему руку, он кланяется и целует ее. Я замечаю, что у меня дрожат пальцы, а когда перевожу взгляд на вторую руку, то вижу, что канарейка, сидящая на другой руке, тоже дрожит.
– А ведь ты даже не разделяешь моих убеждений, Уильям. И ты все равно защищаешь меня, несмотря на то, что мы не во всем соглашаемся… Ты очень добр.
– Может, мы и не соглашаемся во всем, Ваше Величество, но мне думается, что у вас должен быть выбор в том, что думать, читать и исследовать, – говорит он. – Несмотря на то, что вы женщина и слушаете женщин-проповедниц.
