Антуан Франсуа Прево - История Манон Леско и кавалера де Грие
Такое устройство дел не было бы самым безумным действием в моей жизни, будь мы настолько благоразумны, чтоб вполне подчиниться ему. Но наша решимость длилась не более месяца. Манон страстно любила развлечения; я их любил ради нее. Всякую минуту у нас являлись новые предлоги для расходов; и я, нисколько не жалея о деньгах, которые она порой тратила слишком расточительно, первый готов был доставить ей все, что, по моему мнению, могло принести ей удовольствие. Наше житье в Шальо становилось ей в тягость.
Приближалась зима, все возвращались в города, и дачи начинали пустеть. Она мне предложила нанять дом в Париже. Я не согласился, но чтоб хотя несколько угодить ей, сказал, что мы можем взять меблированное помещение и ночевать там, когда нам придется засидеться поздно в обществе, где мы бывали несколько раз в неделю: она выставляла как предлог для переезда именно неудобство позднего возвращения в Шальо. Таким образом, у нас оказалось две квартиры, одна в городе, другая – в деревне. Эта перемена вскоре привела к совершенному расстройству наших дел, породив два приключения, которые стали причиной нашего разорения.
У Манон был, брат, служивший в лейб-гвардии. К несчастию, оказалось, что он живет в Париже в одной с нами улице. Он узнал сестру, увидев поутру у окна. Он тотчас, же прибежал к нам. То был человек грубый и без понятий о чести. Он вошел в нашу комнату со страшными ругательствами и, иная отчасти похождения своей сестры, осыпал ее бранью и упреками.
Я вышел за минуту до того, и это было счастьем для него, или для меня, потому что я вовсе не был расположен сносить оскорбления. Я воротился домой уже после его ухода. Печаль Манон заставила меня предположить, что случилось нечто необычайное. Она рассказала мне досадную сцену, которую ей пришлось вынести, и о грубых угрозах ее брата. Я до того озлобился, что готов был тотчас же отомстить, если бы она не остановила меня своими слезами.
В то время как мы разговаривали с нею об этом приключении, к нам в комнату без доклада вошел лейб-гвардеец. Я не принял бы его так вежливо, если б знал его раньше; но, с веселым видом поклонившись нам, он успел сказать Манон, что пришел извиниться перед ней за свою вспышку; что он думал, будто она ведет распутную жизнь, и что это-то мнение и возбудило его гнев; но что, узнав от одного из наших слуг, кто я такой, и услышав обо мне много хорошего, он желает жить с нами в мире.
Хотя эти сведения, полученные от одного из моих лакеев, и заключали в себе нечто странное и гадкое, я вежливо выслушал его объяснение. Я думал тем угодить Манон. Она, казалось, была в восторге, что он идет на мировую. Мы оставили его обедать.
Через несколько минут он до того простер свою короткость, что, услышав, что мы возвращаемся в Шальо, во что бы то ни стало, захотел сопровождать нас. Пришлось поместить его в нашей карете. Он таким образом вступил во владение; вскоре ему стало так приятно нас видеть, что он превратил наш дом в собственный и в некотором роде стал хозяином всего, что нам принадлежало. Он звал меня братом, и под предлогом братской близости, стал приглашать к нам в Шальо всех своих приятелей и угощать их на наш счет. Он заказал себе на наши же деньги великолепное платье. Он даже заставлял нас платить за себя долги. Я смотрел сквозь пальцы на такое нахальство, чтоб не обидеть Манон, и притворялся даже, будто не вижу, как он вытягивает у нее значительные суммы. Правда, ведя большую игру, она, был настолько честен, что возвращал ей часть денег, когда фортуна ему благоприятствовала; но наше состояние было слишком ограничено и мы не могли долго выдерживать таких неумеренных трат. Я уже готов был крупно поговорить с ним, желая освободиться от его навязчивости, как гибельный случай избавил меня от этого; он повлек за собою другой, который оставил нас, безо всяких средств.
Однажды мы остались ночевать в Париже, как то случалось весьма часто. Служанка, которая в подобных, случаях одна оставалась в Шальо, явилась поутру с известием, что ночью у нас в доме случился пожар, и что его погасили с великим трудом. Я спросил ее, не пострадала ли при том наша мебель; она отвечала, что в доме была такая суматоха, благодаря тому, что на помощь набежало много народу, что она не может, поручиться ни за что. Я испугался за наши деньги, которые были заперты в небольшом ящике. Я тотчас же отправился в Шальо. Бесполезная поспешность! ящик исчез.
Тут я понял, что, не будучи скупым, можно любить деньги. Эта потеря исполнила меня такой живой горести, что я боялся лишиться рассудка. Я вдруг понял, какие новые несчастия теперь угрожают мне. Бедность была самым ничтожным из них. Я знал, Манок: я чересчур сильно испытал, что как бы она ни была и верна, и привязана ко мне при счастье, – в несчастии нельзя на нее рассчитывать. Она слишком любила довольство и удовольствия, и принесет меня им в жертву.
Я лишусь ее! – восклицал я. – Несчастный кавалер! ты вновь лишился всего, что любишь!
Эта мысль привела меня в такое ужасное замешательство, что в течение нескольких мгновений: я колебался, не лучше ли мне покончить со всеми несчастиями смертью.
Впрочем, я настолько сохранил присутствие духа, что пожелал рассмотреть сперва, не осталось ли еще какого средства. Небо послало мне мысль, которая вывела меня из отчаяния; я подумал, что невозможно скрыть нашу потерю от Мацони, и что, извернувшись как-нибудь или вследствие какой-либо счастливой случайности, я смогу содержать ее настолько прилично, чтоб она не чувствовала нужды.
– Я рассчитывал, – рассуждал я себе в утешение, – что двадцати тысяч экю нам хватит на десять лет; предположим, что десять лет уже прошли, и что в семействе; моем не произошло тех перемен, на которые я надеялся. Что ж бы я тогда стал делать, я сам хорошенько не знаю; но кто же мешает мне теперь поступить так, как поступил бы тогда? Сколько живит в Париже народу, не имея ни моего ума, ни моих природных даровании, и они, однако, зарабатывают себе на пропитание, благодаря тем талантам, какие у них есть!
Разве Провидение не устроило всего премудро? – продолжал я, размышляя о разных: средствах к жизни. – Большинство знатных и богатых дураки. Это ясно для всякого, кто хотя немного знает свет. И что ж, в этом удивительная справедливость. Если б у них ум соединятся с богатством, они были бы стишком счастливы, а остальные чересчур несчастны. Последним даны телесные и умственные достоинства ради того, чтоб они могли выбиться из нужды и бедности. Одни пользуются частью богатств великих мира сего, доставляя им удовольствия; другие помогают им, в образовании, стараются сделать из них честных людей; правда, они редко в этом успевают, но не такова цель божественной премудрости; они все-таки извлекают плод из трудов своих, живя на счет тех, кого обучают, и с какой стороны ни смотрите, а глупость богатых знатных отличный источник доходов для маленьких людей.
Эти мысли освежили мне несколько и сердце, и голову. Я решил прежде всего пойти посоветоваться с г. Леско, братом Манон. Он превосходно знать Париж, и у меня было слишком много случаев убедиться, что главный доход доставляли ему не имение и не королевское жалованье. У меня осталось около двадцати пистолей, оказавшихся по счастью в моем кармане. Я показал ему кошелек, объясняя ему свое несчастие и свои опасения, и спросил его, не укажет ли он мне какого-нибудь занятия, или же мне придется умереть с голоду, или с отчаяния сломить себе шею. Он мне сказал, что только дураки думают о том, чтоб сломить себе шею; что касается до смерти с голоду, то многие доходили до этого, когда не желали пользоваться своими дарованиями; что мое дело рассудить, на что я способен; что он обещает меня поддерживать и помогать мне советами во всех моих предприятиях.
Все это очень туманно, г. Леско, – сказал я ему, – мое положение требует настоятельной помощи; в самом деле, что ж, по вашему, сказать мне Манон?
Кстати о Манон, – возразил он, – что же так уж заботит вас? Разве вы, при ее помощи, не можете во всякий час покончить со всякими невзгодами? Такая, как она, девушка должна бы содержать и вас, и себя, и меня.
Он не дал мне ответить на эту наглость, как она того заслуживала, объявив следом, что он ручается, что к вечеру же мы можем разделить между собою тысячу экю, если я захочу последовать его совету: именно, что они, знает одного барина, который так щедро оплачивает свои забавы, что он уверен, что тот не постоит за тысячью экю, дабы заслужить благосклонность такой девушки, как Манон. Я остановил его.
Я был о вас лучшего мнения, – сказал я ему, – я полагал, что вами, когда вы предлагали мне свою дружбу, руководило совсем иное чувство, чем высказываемое вами теперь.
Он бесстыдно сознался, что всегда думал тоже: что в виду того, что его сестра преступила правила своего пола, хотя бы ради человека, которого она больше всех любила, он, примирился с нею единственно в надежде извлекать выгоду из ее дурного поведения.
