Гарриэт Лейн - Элис. Навсегда
Ему приходится прерваться, чтобы переждать волну приглушенного, но полного доброжелательности смеха. Он делает неуклюжий жест в направлении первого ряда церковных скамей.
– Поверьте, Лоренс, Тедди, Полли, что наши сердца всегда распахнуты для вас. – После чего совершенно внезапно он спускается с подиума и садится на свое место.
Мне видно, как Лоренс с благодарностью склоняется к нему и протягивает руку, чтобы прикоснуться к его ладони.
Церемония заканчивается, и толпа постепенно покидает церковь. По дороге к дому Кайтов люди собираются в небольшие группы и снова расходятся: немолодые уже супружеские пары, стайки рослых девочек-подростков, не скрывающих слез, совсем древняя старушка с собакой-поводырем. Погода для ранней весны хорошая, хотя прохладный ветер гуляет в кронах деревьев, а синева в небе проглядывает лишь иногда. Напряжение ослабевает. Люди приветствуют друг друга, целуются, улыбаются. У всех возникает ощущение, будто самое трудное уже позади и скоро можно будет расслабиться, выпив чего-нибудь покрепче.
Проходя мимо небольшого каменного креста, Азария и Пол Крю закуривают, погруженные в беседу с Шарлоттой Блэк и более молодой дамой, у которой копна густых черных волос помечена на одном виске заметной сединой. А вскоре на землю обрушивается дождь, и эта группа почти бегом бросается в сторону дома, натянув поверх голов пиджаки или шарфы, сразу же растеряв свою степенную элегантность.
Я же укрываюсь под ближайшими деревьями и пережидаю ненастье, с опаской поглядывая на тучу. Кто-то окликает меня:
– Фрэнсис!
Полли встает рядом и прикрывает меня своим зонтом.
– Я надеялась увидеть вас сегодня. Вы пойдете в дом вместе со всеми?
По-моему, она уже выплакала все слезы, отпущенные ей на сегодня, и ее глаза больше не выглядят опухшими и покрасневшими. Полли хороша собой, но это неброская, какая-то серебристо-прозрачная красота.
Мы продолжаем путь вместе под темным интимным покровом, который создает черный мужской зонт. Поначалу, шагая не в ногу, мы сталкиваемся бедрами, но вскоре она буквально заставляет меня взять ее под руку. И идти становится намного легче.
Я говорю о том, как тронула меня речь Азарии.
– О да, – соглашается Полли. – Малком всегда умеет найти нужные слова. Они с папой старые друзья. Он и его жена Джо – та дама в голубом плаще – были очень к нам добры после смерти мамы. Присматривали за отцом, не позволяли тосковать, постоянно увозили обедать с собой или придумывали еще что-нибудь. В общем, делали все, чтобы помочь.
– А он сам… В каком он состоянии?
– М-м-м, – тянет Полли, а потом пожимает плечами огорченно и удивленно одновременно. – Если честно, то я даже не пойму. Он встает по утрам, отправляется гулять, берет с полки то одну книгу, то другую, уединяется в кабинете, затем выходит, чтобы поесть с нами. Не думаю, что за все это время отец написал хотя бы строчку, и, видимо, это начинает тревожить его. Хотя, по моему мнению, прошло слишком мало времени, чтобы как ни в чем не бывало снова браться за перо. Впрочем, что я могу знать об этом?
– А если говорить о вас? – меняю я тему, когда мы сворачиваем на улицу, где живут Кайты.
– Обо мне? А что обо мне говорить? Со мной все в порядке. Вы же знаете.
– Нет. Я не знаю о вас вообще ничего.
Это не совсем так. Изучив публикации в Интернете, где я прочитала множество жизнеописаний отца Полли, равно как и ее собственные скромные откровения в «Фейсбуке» и «Твиттере», я выяснила, что ей девятнадцать лет и она студентка театрального колледжа. Прежде Полли училась в частной школе для девочек, а затем перевелась в артистический интернат, где царили либеральные порядки. Там она сошлась со сверстниками, взявшими себе псевдонимы типа Табиты или Иниго. Она провела год практиканткой в Южной Африке, потом недолго работала администратором в Национальном театре. Известно мне и о ее недавнем разрыве с подвизающимся на Би-би-си молодым актером по фамилии Сандеев.
Полли останавливается и смотрит на меня.
– Вы же ничего не знаете, но только у меня порой возникает странное чувство, будто вы знакомы со мной очень давно.
Она запихивает мою руку под сгиб своего локтя и идет дальше. Туфли, которые я посчитала пристойным надеть к случаю, уже насквозь промокли – трудно обходить стороной лужи, когда тебя просто ведут по прямой. Я чувствую, будто силой своей натуры и мощью напора Полли буквально ошеломила меня.
– Мне наговорили много всего, – продолжает она, стараясь сделать свой тон максимально легковесным. – Все твердят, что потребуется немало времени, чтобы свыкнуться с горем, а потом и забыть о нем… Словно это действительно когда-нибудь произойдет. Впрочем, иногда я даже просыпаюсь утром в хорошем настроении, но затем наступает жуткий момент прозрения. И это как падение в пропасть.
Последнюю фразу она произносит едва слышно.
– Я постоянно думаю о маме. Жалею, что не успела о многом ей рассказать, о стольких вещах расспросить.
Мы поднимаемся по подъездной дорожке. Гравий проскальзывает под подошвами. Едва мы вступаем в тепло дома, как нас встречает мужчина в белом форменном пиджаке и забирает куртки и зонт, скрывшись в одном из подсобных помещений дальше по коридору. На столике в холле установлен поднос с напитками. Полли берет высокий узкий бокал с шампанским.
– И это все? – удивленно спрашивает она, заметив, что я предпочла апельсиновый сок.
Вслед за нами вместе с порывом ветра и каплями дождя в вестибюль врывается группа гостей. Среди них Мэри Пим, волосы которой слегка растрепаны непогодой. Она тут же начинает поправлять прическу перед зеркалом, а потом вдруг видит меня у себя за плечом.
– Фрэнсис? – восклицает она поворачиваясь. – Вот уж кого не ожидала здесь встретить!
Я вежливо улыбаюсь, но Полли уже тянет меня за рукав – новоприбывшие гости ей совершенно неинтересны.
– Пойдем со мной, – шепчет она. – Мне нужно кое-что взять из своей комнаты. Это займет буквально минуту.
– Еще увидимся, – говорю я Мэри и следую за невысокой, но стройной фигуркой Полли вверх по лестнице, сложенной из овсяного цвета камня.
Мы минуем лестничную площадку бельэтажа, где распахнутая дверь позволяет бегло оглядеть кабинет Лоренса. Это большая и светлая, но скудно обставленная комната с совсем уже древним компьютером на специальной подставке, уродливым офисным креслом, белыми жалюзи на окнах и стенами, покрытыми книжными полками, которых все равно мало, и книги пачками лежат еще и на полу вдоль плинтуса.
Мы продолжаем подъем по лестнице мимо вывешенных старых карикатур из «Частного сыщика», гравюр Равилиуса и иллюстраций к французским и немецким переводам романов хозяина. Затем проходим мимо ванной комнаты, где сама ванна установлена точно посреди помещения, а в шкафу с подогревом видны дорогие белые банные полотенца. Дальше – закрытая дверь. Хозяйская спальня? К самому верху лестница сужается, и свет на нее падает сквозь окно в потолке, стекло которого сейчас иссечено дождем.
В комнате Полли стены окрашены в голубой цвет. Из угла в угол и поперек неприбранной постели с белым одеялом протянута гирлянда праздничных фонариков в виде пластмассовых красных перцев. К пробковой демонстрационной доске приколота афиша спектакля «Театр де комплисите», свернувшиеся завитками полоски фото, сделанные в автомате, простроченные пропуска на фестиваль в Гластонбери и в театр «Латитъюд» рядом с набором открыток: несколько репродукций Боттичелли, эскиз туфли дизайнера Трейси Эмин, портрет какого-то напыщенного и самовлюбленного господина, стоящего небрежно опершись о драпировку, работы Сарджента.
Полли захлопывает дверь и достает из ящика стола пачку «Кэмела». Затем настежь открывает окно, впуская внутрь холод улицы, сдергивает со спинки кровати вязаное покрывало, закутывается в него и садится на подоконник.
– Не хочешь присоединиться? – спрашивает она, протягивая мне пачку сигарет.
Я качаю головой.
– Ты до сих пор здесь живешь? – спрашиваю я, подходя к туалетному столику и обращая внимание на фотографию в рамке, стоящую среди множества тюбиков и пузырьков, заколок для волос, ароматизированных ластиков и новенькой бесцветной помадки для губ – последней приметы детства, от которой она, видимо, не готова отказаться.
– Нет, – отвечает Полли.
Она живет в Фулеме, где снимает квартиру вместе с бывшей школьной подругой. Полли рассказывает о театральном колледже, о том, как стать его студенткой было когда-то пределом ее мечтаний, но как теперь, когда она там учится, все обернулось сплошным разочарованием. Кажется, после смерти Элис Полли вообще почти перестала посещать занятия. На прошлой неделе ей звонил куратор курса, и пришлось согласиться встретиться с ним для беседы в следующий вторник.
– Надеюсь, этот придурок поймет, что мне нужна сейчас передышка, – произносит она, выпуская табачный дым в сторону дерева за окном.
