Жозефен Пеладан - Любопытная
Душа – средоточие мира – населена чувствами, нравами, идеями. Они рождаются, живут и умирают, подобно живым существам. Разум человека вызывает бури страшнее шторма в океане, сердце же способно биться с тем же неистовством, что сердце Иакова, борющегося с ангелом.
Небо́ обладал величием избранного – в его душе таился героизм, в сердце же был скрыт замысел. Явись ему великие прошлых столетий, он мог бы сказать, подобно Вергилию: «Отдав мне должное, они будут правы». Услышав признание в родстве душ, просвещенный подумал бы о верности в любви и о Россетти – поэте-художнике46. Сердце Небо́ таило нечто большее, чем просто желание. Созидательная сила его замысла раскрылась лишь однажды – в строках, написанных по возвращении от княгини и адресованных Меродаку47:
«Торжество человека, сдвинувшего грани невозможного; ликование мореплавателя, услышавшего, как вперед смотрящий кричит «Земля!»; восторг Архимеда, ухватившегося за рычаг; радость Фламеля48, изготовившего драгоценный сплав! Наступил и мой черед испытать счастье открытия. Мне встретилось существо, безупречное душой и телом, истинный андрогин – материя для идеальной страсти.
«Кто же сохранит чистоту от порока? На зов Нова я отвечу исполнением самого большого чуда, на которое способен человек – я встретил ждавшую меня душу. Она – в моей власти, словно любопытная Ева, ждущая змея-искусителя. Но в моем лице соблазн таит божественную суть: плод пустит сок в моих ладонях, не коснувшись ее губ. Мне под силу отвратить ее от всех сущих мерзостей, стоит только вовлечь ее в их вихрь. Мне лишь следует искусно растолковать ей природу развратных зрелищ, и ее сердце, пробудившись от безумной ночи, преисполнится презрением к мужчинам и ненавистью к альковной любви. Я освобожу Еву от пут плотских желаний, и, оглянувшись, она увидит лишь Небо́49 – он станет ей одновременно Адамом и Богом. Я совершу с ней прогулку по порочному Парижу и потоплю в разочаровании последние всплески ее любопытства! В ее нежном сердце останется место для меня одного – соскользнув вниз, ее душа окажется в плену моей души. В эту минуту она превратится в Беатриче, по-женски нежную и по-мужски рассудительную, сестру последователей неоплатонизма – ей будут чужды альковные фантазии. Брат мой! Прекрасное тело, неподвластное инстинктам! Страсть, свободная от одержимости! Сила чувств, не перерастающая в безумие! Ясный разум, независящий более ни от капризов вдохновения, ни от минут восторга! Вообрази – яркий свет словно готов ослепить меня изнутри. Не позволяй мне ни в чем усомниться. Эта девушка таит в себе идеальное начало – я превращу ее в зеркало, которое отразит идеал. Я заполню ее душу бесчисленными извращениями, и она устремится к идеальному как к глотку чистого воздуха.
Мне чужды плотские желания и безразличны альковные удовольствия. Гусенице предстоит стать восхитительной бабочкой – я сию минуту требую крылья! Если же мне суждено оступиться, поднимаясь на вершину священной горы Табор, стало быть, моего падения пожелал Бог».
VI. Парк Монсури
ПАРИЖСКИЕ пустыри – любимые места художников, разбойников и героев популярных романов середины века – давно не существуют – на их месте высажены деревья и построены дома. Превратившись в аллеи и улицы, куски этой земли по-прежнему несут проклятие: трава кажется смятой, небо – пасмурным. Выровненная почва хранит следы насилия – в парк более не приходят гуляющие и не заглядывают настоящие горожане. Дух постоялого двора воспротивился османовским улицам и высаженным вдоль деревьям, дома на равнине Монсо не смогли приноровиться к земле, на которой стоят. Скамейки парка Сен-Виктор всегда пусты – невзирая на ухоженные песчаные аллеи, он остается пустырем между набережной Жавель и Севрскими воротами. Ни один парижанин не осмелится отправиться и в парк Монсури – пустошь, имеющую с городом не больше общего, чем Солонь или Кро, Небо́ выбрал для свидания с Поль. Место было подходящим – едва ли кто-то мог застать их здесь вдвоем. Безобразие же заброшенной земли как нельзя лучше предваряло сошествие на девять кругов порочных нравов декаданса.
Улица Монсури всей длиной от вокзала Со проваливается между железнодорожными путями и опорной стеной резервуара Ван, укладываясь в огромный параллелограмм, похожий на двор пенитенциарной колонии. Несмотря на два тротуара и земляную насыпь, засаженную адамовыми деревьями, этот тюремный коридор хранит атмосферу пустыря, напоминая унылые городские окраины – чтобы защититься от безмолвной угрозы бедноты, буржуа окружили свои кварталы и жилища белоснежными стенами казарм и широкими выездами. Зажатый между железными рельсами парк знал, что дни его сочтены – мрачный массив разрезали мосты и тоннели, паровозный дым чернил яркую зелень деревьев. Тунисский павильон Бардо, где изучают капризы Борея и Посейдона, кричит назойливо-белым и синим цветами на фоне низкого серого неба. Колесо анемометра, обреченно вращаясь вокруг мачты, нависает над парком – по-прежнему диким, несмотря на причесанные лужайки и садики на каменных горках, своей пустоголовой цивилизованностью ранящие душу сильнее вытоптанного и бугристого дерна, застроенного бараками, в которых когда-то теснились недобрые, но свободные люди с непокорным сердцем.
Одетый в наглухо застегнутый редингот Небо́ курил, неподвижно стоя у входа в парк. Из ресторана на улице Нансути доносились звуки духового оркестра – рабочий люд играл свадьбу.
Из подъехавшего фиакра вышла Поль. Переговорив с гувернанткой, сидевшей в экипаже, принцесса подала руку подошедшему к ней Небо́.
– Ваша гувернантка сопровождает вас всюду, принцесса.
– Решись я на убийство, она была бы на моей стороне. Это не должно беспокоить вас, Вергилий.
Они зашагали бок о бок.
– Милая Алигьера, – заговорил Небо́. – Вообразите себе гибкую, быструю пантеру с пятнистой шкурой – хранительницу наслаждений; льва – гордого демона и высокомерного упрямца, воплощающего зло; волчицу, чьи выпирающие кости выдают ненасытность и одержимость тысячами желаний. Представьте себе этих трех чудовищ прежде, чем сбиться с пути – будь вам знаком их лютый нрав, у вас бы перехватило дыхание.
– Я почитаю Данте дома, мсье Небо́. Мы встретились не для того, чтобы декламировать поэмы.
– Я обязан, Алигьера, прочесть вам предупреждение, предваряющее вход в амфитеатр Зла, прежде чем вы преступите черту добродетели! Эти чудовища – отнюдь не плод вашего воображения. Они последуют за вами по пятам. Соблазн, вызывавший прежде отвращение, преломляется сквозь зеркало памяти, впоследствии превращаясь в искушение. Толкающая к запретным наукам гордыня препятствует раскаянию, а новые распутные деяния заглушают стыд. Однажды распаленное любопытство не затухает и, все глубже утопая в грязи, никогда не будет удовлетворено. Я поклялся, что ваше путешествие будут безопасными – позвольте мне добавить к ним немного спасительного беспокойства.
Жестом Поль велела ему замолчать.
– Нам не следует заходить далее условий моего письма.
– Что может быть очевиднее письма напечатанного? – Небо́ достал из кармана страницы «Мадемуазель де Мопен».
– Будьте любезны, помогите мне расставить точки над г. Узнать людей, изучив их досконально. Каких именно людей? Художников, ломовиков, спортсменов? Всех, если хотите, но мне непонятно слово досконально: нечасто встретишь человека, готового открыть тайны своей души. Выяснить, о чем они говорят между собой : разговоры в питейном заведении, на литературном сборище, в клубе, на бирже и скачках расскажут вам о многом. И чем занимаются поздним вечером, покинув светские гостиные и театральные ложи? Как поется в песне Мальборо, одни проводят время со своими женами, другие – с чужими или в одиночестве, ужинают, встречаются с проституткой, садятся за партию в баккара или сочиняют стихи. И вновь вам станет многое известно! Ах да! все тайные и порочные стороны – вспомним хотя бы пресыщенных завсегдатаев клубов, готовых целовать красные руки Мариторны50, или всевозможных Рюбампре и маркизов де Трай51, торгующих любовью женщины. А что говорить о подобных Анри Мопрену52, побывавших в спальне матери прежде, чем добраться до дочери? Вульгарнее же всех – не книжные злодеи, но самодостаточные безумцы. «Я провела целый год, наблюдая и подслушивая» – достаточно было бы купить за сто тысяч франков свежий выпуск «Парижской жизни»53. В какой манере любовник хвастался своими победами: господа, которых Теодора принимает у себя на постоялом дворе – наивные глупцы в сравнении с нынешними образованными юнцами. Последние охотно бы похвастались тем, что побывали в постели принцессы Рязань, но устыдились бы роли ее возлюбленного. Вы удивлены? Да будет вам известно, наивная барышня, что в наши дни мужчина находит любовь позорным чувством – если только объектом его страсти не становится актриса или дорогая проститутка. В этом случае все по-иному – за нее пристало бороться и гордиться своей победой. Узнать человека как можно лучше, как пишет книга, проще, чем переплыть мелководную бухту у берегов Португалии. Вы увидите лишь животные инстинкты, тщеславие, слабоумие и страдание – философы, равно как и священники, испытывают к человеку не презрение, но жалость. Встретиться с ним с глазу на глаз – вы увидите, как живут свободные мужчины всех сословий; застать его раздетым в спальне неопасно для ваших чувств. Следовать за ним, когда он отправится по питейным заведениям и прочим местам – особенно прочим местам, не правда ли? Молодой мужчина, который выходит из дому утром и возвращается утром следующего дня: вы увидите собственными глазами, чем заняты молодые мужчины днем и ночью.
