Хранитель секретов Борджиа - Молист Хорхе

– Да, однако немало людей, как мне кажется, отвергают путь к спасению.

Брат Сильвестро посмотрел на него, удивленно раскрыв глаза.

– Что вы имеете в виду?

– То, что многие ведут эту чистую и истинно христианскую жизнь не по собственному убеждению, но из страха. Я видел, как детские белые отряды насаждают непорочный образ жизни насильно, и, похоже, они не одиноки. Во Флоренции царит страх.

– Мы не являемся причиной этих насильственных действий, – ответил монах с ноткой обиды и одновременно нервозности в голосе. – Наши проповеди призваны пробудить сознание. Дело в том, что некоторые из наших последователей не в состоянии видеть греховность. Боязнь тех, о ком вы говорите, вызвана самой греховностью людей. Не мы являемся источником этого страха, но дьявол и его деяния. Если бы эти люди не испытывали желания грешить, они бы не боялись.

Жоан сдержался, чтобы не выказать своего раздражения и тем самым не навести брата Сильвестро на подозрения о его истинных мыслях.

– Мы, инквизиторы, не пачкаем руки в крови. Мы лишь выносим приговоры еретикам, а светские власти их исполняют.

– Да, – ответил монах. – Нельзя отрицать, что добро должно бороться против зла, как это делает архангел Михаил против Люцифера. Есть люди, не желающие воспринимать добро. Не думаю, чтобы осужденные всходили на костер, расточая похвалы вашей инквизиции.

Упоминание о костре заставило Жоана вздрогнуть. Оно вызвало в нем жуткие воспоминания, но он постарался овладеть собой. Ему нравилось дискутировать с братом Сильвестро, хотя он и боялся, что тот поймет его истинную сущность, бывшую полной противоположностью инквизитору.

– Да, конечно, – ответил он, уступая.

– Вы видели эти фрески, где изображен прекрасный агнец Божий, безмятежно пасущийся на зеленом лугу? – Глаза брата Сильвестро мечтательно лучились счастьем.

– Вы имеете в виду сцену из Апокалипсиса, где агнец окружен четырьмя живущими и старцами?

– Да, там, где все поют гимн во славу Господа. О том, что Господь создал царство священников и что они будут править миром. – Брат Сильвестро лучезарно улыбался. – Таково мое видение, моя надежда, это то, за что мы боремся. Великолепный мирный луг, где не только четверо живущих и старцы будут окружать агнца Божьего, восхищаясь им, но и весь мир – тысячи и тысячи людей. И все они спасут свои души и будут наслаждаться вечной жизнью в мире и благодати.

Жоан посмотрел на него с удивлением и одновременно мечтательно. Это было чудное видение, прекрасное и завораживающее. «Великолепное пророчество, – подумал Жоан, – но в то же время опасная утопия».

В последующие дни брат Сильвестро и Жоан пересмотрели различные книги в библиотеке, обсуждая критерии, по которым они заслуживали спасения или отправки на костер. Брат Сильвестро классифицировал их, применяя по своему усмотрению первую заповедь ордена. Если в книге речь не шла о Господе, она была бесполезной. Продуктом того земного мира, который противоречил мечте о прекрасном луге с мирно пасущимся на нем агнцем Божьим, окруженном тысячами непорочных и радостных душ. Поэтому книга становилась кандидатом на сожжение на костре суетности. Жоан старался убедить его, что бывают книги, не связанные с упоминанием о Господе, но полные мудрости, поэтому они заслуживают того, чтобы их сохранили. Например, книги по истории, географии, ботанике или медицине. Брат скрепя сердце соглашался с необходимостью сберечь эти мудрые книги.

Первыми кандидатами на сожжение на костре были, по мнению брата Сильвестро, классические книги, в которых появлялись мифологические персонажи, что случалось довольно часто – как в виде поэтического выражения, так и в виде ссылок на мифические события. Жоан считал бесполезным доказывать, что сейчас уже никто не верит в старых богов и что даже в Ватикане устраивали на эту тему театральные представления. Но для этого монаха Ватикан тоже являлся еще одним порочным продуктом материального мира.

Жоан приводил свои контрдоводы, говоря, что Доминго де Гусман основал орден именно для того, чтобы бороться против ереси, в особенности катаров. И что воистину опасные книги говорят как раз о Боге, поэтому всегда сохраняется риск, что в них может содержаться какой-то еретический элемент. Именно эти книги были подозрительными, и их следовало бы проверить. Было очень легко отойти от доктрины, и многие так и поступали, даже не отдавая себе в этом отчета. Они должны были бы сконцентрировать свое внимание на религиозных книгах, а все остальное оставить в покое. Монах согласился с доводами Жоана, не скрывая своего беспокойства и огорчения. Именно до такого состояния и хотел довести его Жоан. Он стремился к тому, чтобы монах сосредоточил свое внимание на поисках ереси в христианских текстах и отвлекся от мысли сожжения книг прочего содержания.

Жоан наслаждался не только разговором с монахом, но и его присутствием. Однако тот слишком часто упоминал борьбу архангела Михаила, главы небесного воинства, с Люцифером.

– Брат Джироламо Савонарола – почти архангел, – говорил он. – Это ревностный поборник добродетели, сражающийся против порока и зла.

Это сравнение смущало и тревожило Жоана, который считал себя достойным христианином и который, исполняя роль монаха, научился испытывать блаженство от молитвы и даже выдерживал кровавое самобичевание с неким непонятным ему самому удовольствием.

Имя Люцифер означало «светоносный», а Жоан считал себя обязанным бороться против тьмы. Тьмой для него являлось невежество. Таким образом, Савонарола, сжигавший книги, принадлежал к царству тьмы, а он сам – к свету. И они были непримиримыми противниками. Жоан убеждал себя, что правильным было бы ассоциировать свет с Господом, а тьму – с дьяволом. Поэтому до появления во Флоренции у него не было сомнений в том, что Савонарола и его монахи являлись символом фанатизма, зла и тьмы. Дьявол в белых одеждах и черной накидке. Разделив с ними жизнь, в особенности с братом Сильвестро, Жоан чувствовал, что эта его уверенность дала трещину. Они были полны благих намерений и являлись воплощением исключительной добродетели. Проблема заключалась в том, что они хотели навязать ее всем прочим. И он вспомнил слова своего давнего учителя Абдуллы, который внушал ему, что всякая добродетель, доведенная до крайности, ведет к тому, что превращается в зло. Если бы добрый человек Сильвестро узнал о его мыслях и намерениях, то, без сомнения, принял бы его за сторонника дьявола. Когда они спорили по поводу этих вещей, Жоан был вынужден прикусывать язык, потому что не раз брат Сильвестро смотрел удивленно, слушая его соображения. Тогда Жоан говорил себе, что слишком подставляется и что если монах передаст Савонароле его слова, то жизнь его не будет стоить и гроша.

Дни шли, и Жоан, хотя и был доволен тем, что прошел первую проверку, будучи принятым Савонаролой и его ближайшими сподвижниками, тем не менее начал волноваться из‑за пробуксовки своей миссии. Чем больше времени он проводил в библиотеке, тем больше убеждался в том, что книги там не было и что он должен искать ее в каком-то другом месте. Но где? Монастырь был слишком большим, чтобы он мог хотя бы предположить, где продолжить поиски. Впрочем, Жоан допускал, что кто-то из трех лидеров – Савонарола, брат Доменико или брат Сильвестро – имел ее в своем распоряжении, что было бы вполне естественно. Также оставалась вероятность ее хранения в секретном месте, может быть в каком-нибудь церковном ковчеге.

Молясь и медитируя, Жоан взывал о благодати, которая позволила бы ему выполнить эту миссию, вернувшись живым и здоровым, и одновременно анализировал все возможности. Ватиканские информаторы уверяли, что за сохранность книги отвечал брат Сильвестро, и, ближе познакомившись с ним, Жоан склонялся к тому, что так оно и было. Но где же монах хранил ее? Логично было бы предположить, что в своей келье. Келья брата Сильвестро находилась поблизости от библиотеки, но ежедневный маршрут передвижения Жоана по тому коридору не проходил. Он решил побродить в том месте, чтобы присмотреться и оценить возможность тайного проникновения в келью Сильвестро в тот момент, когда его там не будет. Это было нелегкой задачей, поскольку Жоан и монах бо́льшую часть свободного времени, когда остальные монахи проводили не в молитвах или спали в своих кельях, находились вместе.