Филиппа Грегори - Укрощение королевы
Я вижу в ее лице тот же страх, который ощущаю сама.
– Если б мой муж был жив, Стефан Гардинер не посмел бы арестовывать моего торговца книгами.
– Это правда. Король никогда не позволил бы Ризли допрашивать Чарльза Брэндона.
– Король любил моего мужа, – говорит она. – И я была в безопасности.
Я точно знаю, что сейчас мы обе думаем об одном и том же: любит ли король меня?
Гринвичский дворец
Лето 1546 года
Обычная жизнь двора идет своим ходом, и я, раньше свободно руководившая ею, теперь чувствую себя его пленницей. Я как лошадь в шорах, которой позволено бежать только туда, куда ведут вожжи, с глазами, закрытыми от этого пугающего мира вокруг.
Мы переезжаем в Гринвич ради красот его садов теплым летом, но король почти не выходит из своих комнат. Вокруг беседок зацвели розы, но он не слышит их богатого аромата, пронизавшего вечерний воздух. Двор флиртует, играет в игры и устраивает соревнования, но Генрих не болеет за фаворитов, не дает советов и не раздает призов. Среди развлечений двора есть и катание на лодках, и рыбалка, и метание копий, бега и танцы, и я должна присутствовать на всех, улыбаться каждому победителю и поддерживать обычное течение жизни двора. Но в то же время я знаю, что люди перешептываются, говоря, что король болен и не хочет видеть меня рядом. Старик борется с болью и немощью, а его молодая жена у всех на глазах наблюдает за теннисом и стрельбой из лука или катается на лодках по реке.
Однажды, когда я наблюдала за птицами, ко мне пришел мой доктор. Две пары моих канареек свили гнезда и отложили яйца, и в одной из клеток уже появились прелестные птенцы, широко и в унисон разевающие крохотные клювики.
– Я прекрасно себя чувствую, – с раздражением говорю ему я. – Я за вами не посылала. Вас видели входящим сюда, поэтому очень прошу вас, скажите всем, что я совершенно здорова и что я вас не звала.
– Я знаю, что вы меня не звали, Ваше Величество, – кротко отвечает доктор Роберт Хьюки. – Дело в том, что мне самому нужно было вас увидеть, а я и так понимаю по вашему цветущему виду, что вы пребываете в полном здравии.
– Что вас привело сюда? – спрашиваю я, закрывая дверцу клетки и отворачиваясь от птиц.
– Мой брат, – говорит он.
Я тут же настораживаюсь, потому что брат доктора Хьюки – хорошо известный ученый и реформатор. Он бывал на проповедях в моих покоях и присылал мне из Лондона некоторые книги.
– Уильям?
– Его арестовали по ордеру от Тайного совета, в котором было написано его имя. Только его – никого больше из тех людей, с которыми он занимался наукой, не тронули. Взяли его одного.
– Мне очень жаль.
Мой голубой попугай бочком придвигается к нам по жердочке, будто бы желая услышать побольше. Я предлагаю ему семечко, и он берет его лапой, поворачивая так, чтобы было удобнее очистить скорлупу и съесть ядрышко. Доев, он бросает остатки скорлупы на пол клетки и смотрит на меня яркими умными глазами.
– Его спрашивали о ваших убеждениях, Ваше Величество. О том, каких авторов вы читаете, какие книги он видел у вас и кто еще ходил к вам на проповеди. Они обыскали его жилище в поисках того, что могли написать вы; наверное, они подозревают, что он относил ваши бумаги к печатникам. Кажется, они ведут расследование, чтобы выдвинуть против вас обвинение.
Я дрожу так, будто замерзла, несмотря на теплое солнце за окном.
– Боюсь, что вы правы, доктор.
– Не могли бы вы замолвить слово о моем брате перед королем? Вы же знаете, что он не еретик. У него есть свои мысли касательно религии, но он никогда не нарушал королевских законов.
– Я сделаю это, если смогу, – осторожно обещаю я. – Вы же сами видите, что в данный момент у меня не так много влияния. Стефан Гардинер и его друзья, герцог Норфолк, Уильям Пэджет и лорд Ризли, которые были некогда мне друзьями, теперь противостоят новому знанию, и они сейчас на подъеме власти. Сейчас, когда король так страдает от боли, именно они имеют доступ в его покои. Это они сейчас выступают в роли советников, не я.
– Я поговорю с доктором Уэнди, – вздыхает Хьюки. – Иногда он обращается ко мне за советом в лечении Его Величества. Может быть, он попросит короля помиловать моего брата, если ему все-таки предъявят обвинение.
– Возможно, все эти расследования имеют одну лишь цель – запугать нас, – предполагаю я. – Кто знает, может, добрый епископ просто желает нас предупредить.
Попугай раскачивается сверху вниз, словно танцуя. Мне приходит в голову, что он надеется еще полакомиться семечком, и осторожно протягиваю ему еще одно. Он аккуратно берет его и разворачивает в лапе с помощью черного языка и клюва.
– Как жаль, что это не так, – тихо говорит доктор. – Вы слышали об Иоганне Бетте?
Я качаю головой.
– Он из моего прихода, брат одного из ваших стражей. И братья Уорли, Ричард и Джон, из вашей прислуги, тоже были взяты для допросов. Да смилостивится Господь над Иоганном, его приговорили к смертной казни. Если это предупреждение, то оно написано чернейшими из чернил и адресовано лично вам. Потому что это ваших людей сейчас допрашивают в застенках, Ваше Величество. И это вашему слуге придется идти на эшафот.
* * *Из затемненных покоев короля приходит известие: он снова захворал. Незаживающая рана снова вызвала усиление жара, который горячими иглами пронизывает его голову и каждый сустав его многострадального тела. Доктор Уэнди беспрестанно то входит к нему, то уходит, пробуя на Генрихе разные средства одно за другим. Кроме него, доступ к больному закрыт почти для всех остальных. Нам говорят, что королю пускают кровь и чистят рану, вкручивая в нее кусочки золота и промывая их потом в лимонном соке. Генрих стонет от боли, и они решают поставить стражей на подступах к покоям короля, чтобы никто не слышал его криков. Он не спрашивает обо мне, даже не отвечает на мои записки с пожеланиями скорейшего выздоровления, а я не смею входить к нему без приглашения.
Нэн ничего не говорит, но я знаю, что она вспоминает, как король заперся от Екатерины Говард, пока шло следствие и члены Тайного совета досматривали ее письма и даже счета в поисках выделения денег или покупки подарка Томасу Калпепперу. И сейчас, как и тогда, король скрывается в своих комнатах, наблюдая и прислушиваясь, но ничем не выдавая себя.
Бывают дни, когда я просыпаюсь с уверенностью, что сегодня за мною обязательно придут и я сяду на королевский баркас, на мой новый королевский баркас, который мне доставлял столько глупой радости, и поплыву вверх по реке в Тауэр. Мы войдем в город через плавучий затвор, только на этот раз меня поведут не в королевские покои, которые смотрят окнами на буйную зелень, а туда, где держат преступников. Спустя несколько дней из окна своей тюрьмы я буду наблюдать за строительством эшафота и понимать, что его готовят для меня. Потом придет исповедник и скажет, что мне надо готовиться к смерти.
В такие дни я не знаю, как мне выбраться из кровати. Нэн и служанки одевают меня, как куклу. Я прохожу через повседневный ритуал королевы, хожу в часовню, завтракаю, обедаю и ужинаю перед двором, гуляю вдоль реки и бросаю мяч малышу Ригу, наблюдаю за играми придворных, но делаю это с неподвижным лицом и стеклянным взглядом.
Я думаю о том, что, когда услышу тот самый стук в дверь, я опозорюсь. У меня никогда недостанет смелости самой взойти на эшафот. Я никогда не смогу говорить так, как говорила Анна Болейн. У меня непременно подогнутся колени, и им придется тащить меня наверх на руках, как они сделали с Китти Говард. Я не стану сражаться за свою жизнь, как Маргарита Поул, я не выйду радостной в своем лучшем платье, как епископ Фишер. Я так же не подхожу для выполнения этой задачи, как не подхожу для этого брака. Я опозорюсь перед смертью так же, как опозорилась в бытность королевой.
А в иные дни я просыпаюсь легко и с радостью, уверенная в том, что король делает сейчас именно то, что он мне когда-то объяснял о правилах управления людьми: возвеличивает сначала одних, потом других, скрывая свои истинные мысли ото всех, и управляет собачьим боем, позволяя псам сделать за себя грязную работу.
Я убеждаю себя в том, что он мучает меня точно так же, как мучает всех остальных. Ему станет легче, и он пошлет за мной, сделает комплимент моей красоте и напомнит о том, что мне не следует считать себя ученым, одарит меня бриллиантами с какого-нибудь разобранного нательного креста, скажет, что я – милейшая из мужних жен, и нарядит меня в чужое платье.
– Джордж Бладж арестован, – однажды утром тихо говорит мне Нэн, когда мы идем в часовню. Когда я спотыкаюсь, она хватает меня за руку. – За ним приходили вчера ночью.
Джордж Бладж – простой толстяк, любитель приключений, один из фаворитов короля благодаря своему круглому уродливому лицу и ужасной привычке хрюкать во время смеха над непристойными шутками. Люди даже специально придумывали шутки, чтобы послушать, как он сначала всхлипывает, ярко краснея, а потом, не в силах сдержаться, разражается хохотом и хрюкающими звуками. Король зовет его своим «любимым поросенком», и Уилл Соммерс научился имитировать его, звуча почти так же смешно, как и сам оригинал. Судя по всему, больше он так смеяться не будет.
