Кристофер Гортнер - Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа
– А Хуан знает? – брякнула я вдруг, и на ее лице появилась тень страха.
– Почему ты спрашиваешь? – резко откликнулась она.
– Не знаю. Наверное, сужу по тому, как он обращался с тобой на пьяцце.
На ее лице появилась гримаса неприязни.
– Может, и знает. Родриго мог ему сказать. И это определенно объясняет, почему он вел себя как невежа, оставив меня на попечение этого дикаря-турка. Твой брат ревнив. Он хочет, чтобы отец любил только его. Он даже как-то заигрывал со мной, но я его отвергла. Не думаю, что он прежде получал отказы… я имею в виду, от женщин.
Она снова посмотрела в мое зеркало. И пока она стояла там, выпрямляя спину, чтобы оценить размеры своего живота – мне он казался таким же плоским, как и прежде, – я вдруг поняла, что не люблю ее.
– Но Адриана должна знать, – не отступала я. – Должна, если назвала тебя пятном.
– Да, она знает. – Джулию это, казалось, ничуть не тревожило. – Да что там говорить – она нам способствовала. Она вскоре после нашей свадьбы отправила моего мужа – своего сына – жить в их семейное имение в Базанелло. – Она рассмеялась. – На этом настоял Родриго. Он сказал, что не хочет, чтобы какой-то косоглазый муж мешал ему в его…
– Прекрати! – Голос мой был холоден как лед. – Не говори о нем так. Он теперь наш папа римский.
Она посмотрела на меня, прижимая пальцы к губам:
– Ах, мое невинное дитя. Римский папа все же остается мужчиной. Родриго не изменится оттого, что теперь носит папское кольцо. Напротив, он сказал мне, что собирается переселить нас в новое палаццо вблизи Ватикана, чтобы приходить к нам в любое время.
– К нам? – эхом прозвучал мой голос.
– Да, к нам. К тебе и ко мне. Я тебе сказала, ты будешь самой желанной невестой при папском дворе, но если я стану матерью его ребенка, то уж точно, по меньшей мере, заслужу собственное палаццо. – Она оценивающе посмотрела на меня. – Тебе нужно отдохнуть. Ты бледненькая, а нам сегодня вечером идти на праздничное застолье. Тебе следует быть в лучшем виде. – Она двинулась к двери. – Да, и этот твой испанский жених… Хорошенько подумай об этом. Какой-то второстепенный валенсийский дворянин теперь для тебя не годится: ведь ты дочь его святейшества папы римского. Уже сейчас все аристократические дома Италии готовятся просить твоей руки для своих отпрысков. Ты и в самом деле желанная невеста. Оглянуться не успеешь, как будешь обручена. – Она улыбнулась, чуть обнажив зубы. – Только представь, какая тебя ждет свадьба! Надень сегодня зеленое шелковое платье. Родриго любит, когда ты носишь зеленое.
Джулия вышла, а я замерла на месте.
Она соблазнила моего отца. Я-то считала, что в центре всех его интересов я, любимая дочь, которая вот-вот станет принцессой папского двора, а Джулия украла его у меня. Она носит его ребенка. Я теперь постоянно буду в ее тени. И не имеет значения, выйду я замуж за валенсийца или нет. Она уж постарается задвинуть меня на второй план, пока мне не подыщут нового жениха.
Во мне распускалась беспомощная ярость. Я и в самом деле все еще оставалась ребенком, таким же бессильным, как прежде.
Только теперь я зависела от женщины, которой, как подсказывало мне сердце, не могла доверять.
Глава 4
Пламя факелов лизало вечерний воздух, их дымок с ароматом цитрусовых разгонял комаров, это бедствие летних месяцев. Слуги убирали со столов остатки ягненка, зажаренного в травах, павлина, кабана и оленины вместе с вином и марципанами, которых хватило бы на легион. Снимали со столов в атриуме и складывали полотняные скатерти, недавно девственно-белые, а теперь все в пятнах: их отбеливали в чанах с кипящей мочой.
Гости начали прибывать в палаццо Адрианы вскоре после захода солнца. Это было настоящее нашествие двоюродной и прочей родни, о которой я слыхом не слыхивала и с которой, уж конечно, никогда не встречалась. А с ними множество знати, жаждущей приобщиться к славе нашей семьи. Теперь гости полулежали на подушках в лоджии, наслаждаясь прохладным ветерком с Тибра, или бродили по дорожкам в саду.
Несмотря на мое недовольство Джулией, я вняла ее совету и надела зеленое шелковое платье с желтыми атласными рукавами. Пантализея уложила мне волосы колечками вокруг лица, тяжелые длинные пряди удерживались сзади лентой с единственной жемчужиной. Исполняя свой долг, служанка сказала мне, что я прекрасна. Посмотрев на свое отражение, я решила ей поверить. Пусть щеки у меня оставались пухлыми, рот был слишком широк, а тело не избавилось от детской полноты и не обзавелось сколь-нибудь заметными грудями, я утешалась тем, что для моего возраста хорошо сложена, а одежда подчеркивает достоинства фигуры.
Заняв место рядом с Адрианой, я поздоровалась со всеми гостями. Хуан стоял слева от Адрианы. Он вымылся и облачился в черный бархатный кафтан с широкими полами, подпоясанный золотым поясом с кисточками, на котором висел разукрашенный турецкий кинжал. Он тоже принимал обильные похвалы гостей, очаровывая их любезной улыбкой, как умел это делать, когда у него было настроение, словно и не заколол сегодня человека прямо перед нашими воротами.
С облегчением я обнаружила, что Джулия не пытается меня опекать, а гуляет среди гостей в роскошном платье из ярко-красного шелка и с алмазным ожерельем на шее. Подобным же образом не замечала меня и моя мать. Она облачилась в черное бархатное платье, которое было ей тесновато, и предпочитала держаться позади и давать указания слугам. Появления собственного мужа, синьора Канале, который пришел с моим десятилетним братом Джоффре, она почти и не заметила.
Рыжие волосы маленького Джоффре челкой ниспадали на его веснушчатый лоб, плотное тело было облачено в песочного цвета колет и рейтузы. При виде меня он улыбнулся, а я горячо обняла его в ответ и оставила при себе, пока гости занимали места.
– А дядя Родриго будет? – взволнованно спросил Джоффре.
Я улыбнулась, чтобы скрыть боль, которую почувствовала при этих словах. Он все еще жил с Ваноццей, которая так и не сказала сыну, что его любимый «дядя», которого он боготворил, на самом деле – его отец. Наверное, такая новость сбила бы его с толку. Он слышал, что я называю Родриго папочкой, но никогда не спрашивал у меня напрямую, почему ему не разрешено делать то же самое. Что-то он, вероятно, подозревал, но я решила, что Ваноцца сказала ему: у нас с ним общая мать, а про отца объяснять не стала.
– Я слышала, он скоро прибудет, – сказала я. – Так что ты, надеюсь, будешь вести себя наилучшим образом. Не станешь гоняться за Аранчино и кормить собак под столом. Договорились?
Он торжественно согласился, но я все же посадила его рядом с собой, чтобы нарезáть ему мясо и разбавлять водой вино. Хотя я и заверила Джоффре, что Родриго должен появиться, ко времени начала застолья его еще не было. Зато Хуан произнес тост за нашего отца, а потом – скучную речь о том, что в Риме начинается новая эпоха, что прежняя продажность будет искоренена и правда Христова восторжествует.
Если подобные речи и ожидались, то уж точно не манера, в какой они произносились. По ходу своей речи Хуан обводил собравшихся угрожающим взглядом, словно отмечая врагов. Пожалуй, кое-кого из гостей пробрала дрожь: они уже прознали про столкновение перед нашими воротами. Хотя на дороге к палаццо не осталось никаких следов (Томассо исполнил указания матери), я была уверена: будь тут хозяином Хуан, голова убитого наемника украшала бы наш стол, служа жутким предупреждением.
За столом мы просидели несколько часов, но наконец нас отпустили, и я повела Джоффре в сад: не хотелось слушать неизбежные сплетни дам и болтовню мужчин, смотревших на нас с многозначительным видом. Приблизилась полночь. Мы с Джоффре сидели на бортике фонтана, опустив руки в воду, и делали вид, будто ловим отражение звезд. Вдруг сад накрыла тишина, будто чреватое громом затишье перед грозой.
Я сразу же вскочила:
– Джоффре, быстро! Вытирай руки!
Свои я отерла о юбку, и мы бросились к дому. Едва успев добежать до внешней террасы, я увидела в галерее крупную фигуру и услышала мощный голос:
– А где тут моя farfallina?
– Я здесь!
Я побежала еще быстрее. Джоффре не отставал. Папочка схватил меня в объятия. От него исходил запах благовоний, впитавшийся в одежду вместе с соленым потом. Я наслаждалась его близостью, только теперь позволив себе почувствовать, как сильно испугалась днем у наших ворот. Теперь, когда babbo здесь, все будет хорошо. Никто не осмелится помешать нашему счастью.
– Ах, моя девочка!
Он так сильно прижимал меня к себе, что корсет вонзился в мои ребра, и я охнула:
– Ой, папочка, ты меня задушишь!
Он неохотно отпустил меня, нахмурив широкий загорелый лоб. Он никогда не носил головного убора, хотя к шестидесяти одному году растерял почти все волосы и его лысая макушка была покрыта пятнышками, как яйца малиновки. Его темные глаза, несмотря на малый размер, пылали страстью, когда разглядывали меня, словно искали видимые раны.
