Летняя королева - Чедвик Элизабет

Алиенора потягивала прохладный горький отвар из чашки, которую Марчиза прижимала к ее губам.

– Мое дитя, – сказала она. – Где мой ребенок? Его пора покормить.

Она оглядела хижину. В дверном проеме висела льняная занавеска, защищавшая от посторонних глаз, но пропускавшая слабый свет. Над очагом вилась ниточка голубого дыма. Мамиля что-то помешивала в горшке, то и дело бросая взгляд на Алиенору.

– Что ты с ним сделала? Покажи его мне!

Марчиза прикусила губу.

– Госпожа… он… родился мертвым. Вот почему роды начались так рано – потому что он умер. Мне очень жаль.

– Я тебе не верю! – Паника и горе готовы были нахлынуть на Алиенору, как поток, сносящий плотину. – Покажи его мне.

– Мадам…

– Покажи! Если есть тело, я увижу его и все пойму!

Марчиза повернулась к корзине, покрытой льняной тканью, на которой лежал крест на цепочке с ее собственной шеи.

– Я собиралась похоронить его на рассвете, – произнесла она. – Воистину, госпожа, я не уверена, что вам следует на него смотреть.

– Я должна его увидеть.

Марчиза откинула ткань, и Алиенора взглянула на то, что лежало в корзине. Она издала один-единственный вопль, а потом впитала горе, свернувшись калачиком и прижимая корзину к себе вместо живого, дышащего младенца. Со смертью ребенка умерла и хрупкая часть ее надежд и мечтаний. Она раскачивалась взад и вперед, заглушая боль.

– Мне все равно, что со мной будет, – сказала она. – Дай мне умереть. Это не святая земля; это мой ад.

32

Иерусалим, сентябрь 1148 года

На инкрустированном столе между Алиенорой и Мелисендой, королевой-матерью и соправительницей Иерусалимского королевства, стояло керамическое блюдо с изящными конфетами из миндаля и розовой воды, которые арабы называли фалудхаж [23]. Мелисенда с удовольствием откусила кусочек.

– Если съесть слишком много, заболят зубы, – сказала она с горечью, – но они очень вкусные. – У нее был золотистый цвет лица и блестящие темно-карие глаза, веселые, но в то же время проницательные. – Это женские лакомства. Мужчины поглощают их одним укусом, так и не познав радости истинного наслаждения, но даже в этом случае марципан кажется мне хорошей приманкой.

– Разве это не типично для всех мужчин? – Алиенора улыбнулась и тоже взяла конфету, играя роль любезной французской королевы. За этот образ она цеплялась в страшные месяцы после рождения мертворожденного сына в Ливане, пытаясь выбраться из тьмы, которая грозила ее поглотить. Алиенора не смела ослаблять бдительность, потому что боль была слишком сильной, а по ночам ее тревожили яркие, страшные сны. И все же она жила дальше, день за днем, ночь за ночью, и время с бесконечной медлительностью затягивало ее рану. Сальдебрейль вернулся к ней в Иерусалиме две недели назад, еще слабый от побоев, нанесенных ему Тьерри де Галераном и его приспешниками, но в состоянии приступить к своим обязанностям, и это хоть немного ее утешило, потому что она считала его мертвым.

Они с Мелисендой сидели на плоской крыше иерусалимского дворца, защищенные от солнца открытым шатром с развевающимися на ветру прозрачными льняными занавесками. Женщины были одеты в удобные свободные шелковые халаты и тюрбаны на манер иерусалимских франков [24] и наслаждались обществом друг друга, отдыхая в самые жаркие часы дня.

Мелисенда рассмеялась.

– Боюсь, что в целом вы правы, хотя иногда встречаются мужчины, которые отличаются от других, и мы должны ими дорожить.

Алиенора смотрела на голубое небо и дымку, поднимающуюся от древних золотистых камней.

– Да, – тихо сказала она. – Но слишком часто нам не удается их сохранить, не так ли?

Она поймала задумчивый взгляд Мелисенды, но это ее не потревожило. Мелисенда имела право на иерусалимский престол, но ее супруг Фульк попытался отобрать у нее власть, и ей пришлось завоевывать все, что она имела сейчас. Ее также обвиняли в любовной связи с Гуго де Пюизе, графом Яффы, одним из ее ближайших придворных, но она мужественно перенесла бурю и вышла из скандала невредимой.

– Все так, – согласилась Мелисенда. – Это печально, но такова жизнь. – Она бросила на Алиенору одновременно пронзительный и нежный взгляд. – Можете рассказать мне все, что захотите, я никому не скажу. Я знаю о вас и вашей жизни достаточно, чтобы выслушать и понять. Представьте, что остановились у меня и обрели передышку на пути, а в свое время отправитесь дальше.

Алиенора на мгновение замолчала; затем глубоко вздохнула и произнесла:

– Я попросила Людовика аннулировать брак. Наш брак кровосмесительный…

– Как и многие, – ответила Мелисенда. – Большинство супругов состоят в той или иной степени родства, но это не приводит их к аннулированию брака, если только они сами того не пожелают. – Она склонила голову набок. – Говорите, что это вы попросили Людовика, а не наоборот? Почему?

– Потому что… – Алиенора отвернулась, ее горло сжалось, а на глаза навернулись слезы. – Потому что это было ошибкой с самого начала. Я люблю своего отца и чту его память. Я знаю, что он сделал то, что считал лучшим для меня, но вышло только хуже. Людовик…

Слова, пришедшие ей на ум, она никогда не решилась бы произнести.

– Ни один из нас не оправдал ожиданий другого. Я герцогиня Аквитанская и королева Франции, но это ничего не значит. Я желаю только одного: избавиться от супруга и расторгнуть этот брак. Я хочу иметь собственную власть и возможность принимать собственные решения. Меня заставили пойти по пути, на который я никогда бы не ступила без принуждения. – Она посмотрела на Мелисенду и встретила ее пристальный взгляд. – Людовик слаб и глуп. Он слушает дурные советы и отметает здравый смысл. Я не хочу до конца своих дней быть в подчинении у этого болвана и его приспешников.

– А, – обронила Мелисенда. Она хлопнула в ладоши, и появился слуга, чтобы добавить в их кубки вина, которое охлаждалось в кувшине. – Я вас прекрасно понимаю. Трудно, когда мужчины предпочитают прислушиваться к советам других мужчин и делают неразумный выбор. Решение напасть на Дамаск служит тому примером.

Алиенора поморщилась.

– Вот именно, – сказала она. – Все могло бы сложиться иначе, сделай они своей целью Алеппо.

Она все еще приходила в себя после рождения мертвого сына, когда прибыла в Иерусалим. Никто не знал о случившемся, кроме Марчизы и Мамили. Среди баронов и священников ходили грязные слухи, но они касались нечестных отношений между ней и ее дядей, и их распространяли такие, как Тьерри де Галеран, пытаясь очернить имя Раймунда и настроить против него людей, которые в противном случае могли бы прислушаться к его мольбам нанести удар по Алеппо. В Акко состоялся совет, на котором присутствовала Мелисенда в качестве соправительницы Иерусалимского королевства. Алиенору Людовик не допустил, а она была слишком слаба, чтобы протестовать. Мелисенда пыталась убедить остальных участников, что выгоднее ударить по Алеппо, но ее переубедили. Дамаск казался гораздо более заманчивой целью, этот город можно было захватить быстрее – так все считали. Раймунд отказался приехать в Акко, чтобы доказать свою точку зрения, заявив, что там слишком много предателей, чтобы рисковать своей жизнью ради того, что, очевидно, предрешено.

Армия Иерусалима, усиленная французами, напала на Дамаск и была разбита, поход закончился катастрофой. Репутация Людовика потерпела еще одно поражение, поскольку все силы и возможности для укрепления безопасности христианского королевства были растрачены. Теперь Людовик решительно сменил солдатскую кольчугу на одеяние паломника. Он говорил, что дышать тем же воздухом, что и Спаситель, ходить по той же пыли, прикасаться к тем же стенам храма – бесценно. Так оно и было, и Алиенора сама посетила многие из священных мест, смиренно и растроганно, но паломничество стало для Людовика навязчивой идеей и путем побега от реальности. Сейчас он отправился на Галилейское озеро, где намеревался собрать в сосуды драгоценную воду, по которой ходил Иисус и где он объявил, что сделает своих учеников «ловцами людей» [25].