Филиппа Грегори - Укрощение королевы
– Я смотрю, ты назвала только реформистов? – резко замечает король, и его взгляд сразу стал колючим и подозрительным. – Значит, правду говорят, что ты пристала к партии реформаторов? Ты не на моей стороне, а на их стороне?
– Нет, милорд, я признаю заслуги верных подданных со всех точек зрения. Никто не усомнится в том, что Стефан Гардинер любит вас, как родного сына, а Говарды преданы вам и принцу Эдварду. Мы все станем защищать его и возведем на трон.
– Так, значит, ты думаешь, что я умру! – негодует Генрих, поймав меня на слове. – Ты думаешь, что переживешь очередного старика мужа и порадуешься полученному от него наследству? – Его лицо постепенно наливается кровью, а голос – злобой. – Сидишь здесь, у моей кровати, пока я болен и страдаю, а сама мечтаешь о том дне, когда освободишься от меня, чтобы взять какого-нибудь никчемного парня себе новым мужем? Ты, которая выходила замуж трижды, уже думаешь о четвертом муже!
Мне удается справиться с испугом из-за его внезапного приступа ярости, и я сохраняю спокойствие.
– Милорд муж мой, я уверена в том, что вы справитесь с этим жаром, как вы справились с полученными в юности ранениями. Я лишь пыталась вас успокоить, чтобы вы ни о чем не волновались, пока нездоровы. Я молюсь лишь о вашем здравии и уверена в том, что оно к вам вернется.
Он прожигает меня негодующим взглядом, словно пытается заглянуть мне прямо в сердце. Я спокойно встречаю его взгляд и не пытаюсь отвести глаза, потому что говорю чистую правду. Я уважаю его и люблю как подданная и как жена, которая давала клятву перед алтарем возлюбить мужа своего. Я никогда не думаю о его смерти и давно оставила мечты о свободе. Я искренне верю, что он поправится и будет жить еще долгие годы. Этот брак станет моим последним, и я смогу сойти в могилу, унеся с собой любовь к Томасу Сеймуру, но я никогда не позволяю себе мечтать о том, чтобы соединиться с ним. Этого не произойдет ни при каких обстоятельствах. Он не поднимает на меня взгляда, и я храню свою страсть при себе, и вижу его улыбку только в своих редких чувственных снах.
– Вы не можете сомневаться в моей любви к вам, – шепчу я.
– Ты молишься о моем здоровье, – вторит король, утешенный мыслью о том, как я стою на коленях.
– Да, каждый день.
– И, когда проповедники приходят в твои покои и вы читаете Библию, вы говорите о том, что жене должно повиноваться мужу?
– Обязательно. Все мы знаем, что жена должна почитать Бога в лице своего мужа. Это никто не ставит под сомнение.
– Вы принимаете существование чистилища?
– Я думаю, что праведный христианин попадает в рай только благодаря спасительной благодати Иисуса, – осторожно отвечаю я.
– После смерти? В ту самую минуту, как умирает?
– Я не знаю, когда это происходит.
– Так ты закажешь для меня заупокойные службы? А отпевание?
И как мне ответить на это?
– Я сделаю все, что вы пожелаете, – обещаю я. – Чего бы Ваше Величество ни захотели. Только я не думаю, что это понадобится.
– Смерть, – говорит Генрих, и его маленький рот складывается в трагическую скобочку. – Слава Богу, я ничего не боюсь. Просто никак не могу представить свое королевство без себя. Не вижу мира без себя в нем, без того короля, каким я стал, без такого мужа, как я.
Я нежно ему улыбаюсь:
– Мне тоже никак не представить такого.
– И твоей утраты, – у него даже дрожит и срывается голос. – Особенно твоей.
Его горе не оставляет меня равнодушной, и мои собственные глаза наполняются слезами. Я прижимаю его руку к своим губам.
– Этого не будет еще много-много лет, – уверяю я его. – Если это вообще случится. Я ведь могу умереть раньше вас.
– Можешь, – он тут же оживляется. – Я думаю, можешь. Ты можешь умереть родами, как многие женщины. Потому что ты довольно стара для первых родов, не так ли?
– Так и есть, – подтверждаю я. – Но я все равно молю Всевышнего о том, чтобы он послал нам ребенка. Может быть, летом, когда к вам вернутся силы?
– Силы, чтобы прийти в твою спальню и зачать наследника Тюдоров?
Я опускаю глаза и скромно киваю.
– Так ты вожделеешь меня? – спрашивает он, и я вижу, как его глаза становятся маслеными.
– Да, – шепчу я.
– Так я и думал! – уже совсем радостно говорит король. – Так я и думал.
* * *Генрих не сдерживает обещания и не справляется с жаром, и нога причиняла ему нестерпимую боль в течение долгого темного месяца. Весной ему тоже не становится лучше. Она и так слишком медленно приходила в сады Гринвичского дворца, но постепенно на деревьях, растущих вдоль дорожек, появляются почки, и птицы начинают по утрам петь так громко, что будят меня на рассвете. Солнце приходит раньше с каждым днем, становится теплее. Появляются и расцветают нарциссы, и их яркие цветы, напоминающие формой горны, звонко и радостно возвещают о приходе новой надежды.
Но король по-прежнему не выходит из своих комнат, и на столе в его комнате становится все больше плотно закрытых бутылочек с настойками и микстурами, мазями и банками с пиявками.
Доктор Уэнди составляет одну микстуру за другой, стараясь сбить жар и не позволить ему снова подниматься; он чистит сочащуюся гноем рану на ноге короля, но она продолжает разрастаться, становясь похожей на раскрытый кровавый рот, вгрызающийся в плоть до кости.
Двух пажей пришлось отпустить: одного за то, что упал в обморок, увидев эту процедуру, а второго за объявление в часовне, что за короля надо молиться, потому что он пожираем заживо.
Друзья и придворные Генриха собрались вокруг него, словно все они находятся под осадой болезни, и каждый из них старается упрочить свое положение на тот случай, если на этот раз королю не удастся встать с постели.
На меня ложится обязанность обедать и ужинать со двором, заказывать развлечения и присматривать за тем, чтобы все в нем шло гладко и без проблем и чтобы придворные докладывали мне так, как они докладывают королю. Я даже беседую с извечными соперниками Эдвардом Сеймуром и Томасом Говардом, дабы убедиться, что в докладах Тайного совета нет ничего сложного или возмутительного, до того как они попадут к королю. Когда прибывают испанские посланники с новыми планами договора против Франции, который позволил бы императору начать кампанию против протестантов и лютеран своей земли, перед тем, как вести их к королю, они посылают за мной в мои покои.
Этим утром они зовут меня снова, чтобы избежать неловкости и не столкнуться там с протестантскими проповедниками-реформаторами. Было бы крайне неловко столкнуться там с Анной Эскью, реформатором и исключительно умной женщиной. Мне горько принимать этих людей с улыбкой, понимая, что они ищут дружбы с Англией только для того, чтобы набраться достаточно сил, дабы начать охоту на людей в Германии, которые думают так, как я, чтобы уничтожить их. Они приходят и делятся своими планами, рассчитывая на то, что я буду в первую очередь служить интересам собственного королевства, поэтому я исполняю свой долг, приветствую их со всей вежливостью и уверяю в нашей дружбе.
Во дворце уже хорошо знают, что в полдень у меня начинаются занятия и проповеди. Лучшие проповедники Англии путешествуют вдоль реки, чтобы попасть ко мне и говорить о Слове Божьем и о том, как оно может быть применимо в повседневной жизни и как изгнать надуманные человеком ритуалы, чтобы очистить церковь. В эти долгие недели Великого поста у нас звучат весьма вдохновляющие проповеди. Несколько раз появлялись Анна Эскью и Хью Латимер. Некоторые придворные тоже приходят послушать; был даже один из Латимеров – Том, второй сын старого герцога. Он поклонился и испросил разрешения посидеть и послушать.
Я знаю, что герцог был бы в ярости, узнав, что один из его сыновей разделяет мои убеждения, но дрожжи реформаторской мысли распространяются по тесту двора, и люди начинают стремиться к святости. Я уж точно не стану запрещать молодому человеку стремиться к Иисусу, даже если он носит фамилию Говард.
Мы встречаемся с лучшими теологами в Англии, которые поддерживают связь с реформаторами в Европе, и, слушая их и иногда вступая с ними в споры, я ощущаю вдохновение написать новую книгу. Ту, о которой я не говорю королю, потому что понимаю, что он не сможет ее воспринять. Но я все больше и больше убеждаюсь в правильности взглядов лютеранской Церкви и отдаляюсь от предрассудков и язычества традиционной Церкви. Я хочу писать, я ощущаю в этом потребность.
Когда у меня появляется мысль, или же мои слова складываются в молитву, я тут же хочу увидеть их на странице. У меня появляется такое ощущение, что я могу думать, только когда вижу рождение слов под моим пером, и что они превращаются в точную мысль, лишь получив четкие очертания на бумаге. Мне нравится ощущение зарождения мысли и процесс переложения ее в написанное слово. Мне нравится, что Господь дал миру Слово, и я понимаю, что именно с ним мне и нравится работать.
