Огненные времена - Калогридис Джинн
Зачарованный этим видением, Люк встал, сжимая кинжал.
Лицо и фигура Сибилль вдруг превратились в лицо и фигуру его матери, и ее лицо тоже, хотя и по-своему, было бледным и прекрасным, фигура прямой и изящной, а глаза… глаза были такими ясными, такими уверенными. Она была еще стройной, волосы ее еще сверкали золотом. И она стояла, прижимая к груди красивые руки, выступающие из длинных, изящно вышитых рукавов.
– Люк, – сказала она взволнованным тоном. – Ты должен немедленно присоединиться к остальным воинам. Ты нужен своей возлюбленной… Защити ее, пока не поздно…
Когда Люк пришел в себя, было уже утро и много часов прошло с рассвета. К его ужасу, дом был тих. Он распахнул ставни и увидел, что войско его дяди уже покинуло замок и огромный двор, где было собрано множество карет и повозок, теперь пуст. Невероятно было, что он проспал так долго и не слышал ни скрипа колес, ни стука копыт.
Люк встал и направился в конюшню. Оттуда на своем белом жеребце он поскакал на северо-восток, где был его дом. Добрался он туда за несколько часов, уже после полудня, радуясь тому, что видит знакомые очертания родного замка с его темными на фоне неба зубчатыми сторожевыми башнями. Но, к его великому сожалению, двор замка также был пуст. Не было ни воинов, ни повозок. Отец и Эдуар уже уехали.
Люк подъехал к главному входу в замок и привязал там коня, а потом тихонько, по боковому коридору, прошел в покои матери.
Он не позволит себя обмануть. Безоговорочно веря в силу амулета, он снял с себя меч и кинжал и оставил перед ее дверью. В ее комнате не должно было быть оружия, а Люк был теперь достаточно силен для того, чтобы защититься от нее физически.
Прошло уже много лет с тех пор, как он видел ее в последний раз, но Люк все еще помнил, где лежал ключ. Отец никогда не менял место, где он хранился. Со страхом и волнением он повернул ключ и толкнул тяжелую деревянную дверь.
Высокая фигура стояла у зарешеченного, но не закрытого ставнями окна, выходившего на расположенный внизу виноградник: стройная женщина, одетая в шерстяное платье изумрудного цвета, полупрозрачный шелковый фартук цвета морской волны и покрывало такого же оттенка, поверх которого был надет золотой обруч. Косы ее были обвиты вокруг головы, а руки сложены впереди. Она повернулась к Люку и посмотрела на него.
Он громко ахнул, потому что уже забыл, насколько она хороша, насколько выразителен взгляд ее бирюзовых глаз.
– Люк, – сказала она тем же тоном, какой он слышал во сне. – Люк, благодарение Богу! Дорогой мой! Сынок…
Она раскрыла руки навстречу ему, и длинные полупрозрачные рукава распахнулись, как крылья ангела.
И в тот же миг он принял решение подойти к ней и, возможно, испытать то блаженство, которое до сих пор лишь снилось ему.
И он подошел, и в тот же миг ощутил это блаженство: руки матери обвились вокруг него, и он услышал ее задыхающийся от любви голос, прошептавший ему на ухо:
– О, сынок, сынок, как долго вы страдали из-за меня, и ты, и твой отец… – Неожиданно она отпрянула и отстранила его на расстояние вытянутой руки, чтобы полюбоваться им. – Ах, как ты вырос!
«А какой маленькой ты стала!» – подумал Люк.
– Как ты похож на отца! Как прекрасно! Это просто чудо! – восклицая, продолжала она и вдруг рассмеялась таким звонким смехом, что Люк рассмеялся вместе с ней, смеясь и рыдая одновременно. – Люк, дорогой, неужели это ты? – Она снова схватила его так порывисто, что Люк испугался, – и опять рассмеялась.
Она схватила его с удивительной силой, а потом отпустила, но не снимала рук с его талии. Выражение ее лица и голос внезапно стали печальными.
– Но ты услышал мое предупреждение! Ты приехал, несмотря на то что Эдуар боялся за тебя!
Он кивнул:
– Да.
– Это я послала тебе то видение. Твоя возлюбленная в опасности. Эдуар почувствовал это, но его внутреннее зрение не так сильно, как у меня, и, возможно, его беспокоит, что ты можешь каким-то образом подвергнуть опасности себя, пытаясь защитить ее. – Она замолчала и убрала локон со лба Люка. Прикосновение ее было теплым и нежным – по-настоящему материнским, и Люк еле сдержал слезы. – Это было так странно… Несчастье было ужасным, невыразимым, – сказала она без всякой жалости к себе или отчаяния. – И я помню, как Поль приходил ко мне перед тем, как уехать с Эдуаром. Он сказал мне, куда он отправляется, что собирается делать… И он сказал мне, что ты остаешься и будешь в безопасности в поместье Эдуара. И я знаю, что этим он хотел успокоить меня. Но я все еще была в руках врага. Я видела опасность, грозящую Сибилль, но не могла сказать ему, не могла произнести ни звука и из последних сил старалась не броситься на него. Я даже пыталась заплакать, но враг загнал все мои слезы внутрь. И твой отец ушел, а я не смогла предупредить ни его, ни Эдуара.
И вдруг лицо ее просветлело и стало невыразимо прекрасным.
– А потом, сынок, в одно мгновение я поднялась из глубин ада к божественному свету. В тот самый миг, когда я смотрела в окно, как мой муж, и мой брат, и сотни их рыцарей и оруженосцев отправляются на войну, безумие покинуло меня наконец и я снова стала собой и смогла послать тебе предупреждение. Это вмешалась богиня. – Губы ее улыбались, но в глазах появилась серьезность. – Тебе суждено отправиться туда, сын мой. И ты должен сделать это как можно скорее, пока не стало поздно.
И она сказала ему, что ясно видела, в каком направлении двинулись воины, потом обняла его так же крепко, как раньше, а потом решительно подтолкнула к двери.
Он мчался во весь опор. Когда солнце уже почти склонилось к закату, он спешился и подвел коня к быстрому ручью, чтобы тот смог напиться. И напился сам, опустившись на колени и зачерпнув сверкающую воду руками.
– Благодарю тебя, – прошептал он смиренно, а потом поднес руки к губам и выпил.
И тут до него донесли звуки, далекие звуки: стук копыт по земле и скрип огромных колес. То была армия из нескольких сот человек. Люк тут же поднялся, вскочил на коня, а потом вынул из ножен меч. До сих пор он ехал гораздо восточнее земель, захваченных людьми Эдуарда Черного, и по модуляциям тех голосов, что доносились до него, предположил, что это французы. Но все же существовала опасность наткнуться на английский летучий отряд, да к тому же среди воинов Эдуарда было немало предателей-французов.
Поэтому он приблизился к этой армии, начавшей уже разбивать ночной лагерь, осторожно, прячась за деревьями, и оставался в укрытии до тех пор, пока не рассмотрел войско достаточно хорошо. Наконец он увидел штандарт с изображением сокола над тремя розами и, улыбнувшись, помчался вперед, громко приветствуя своих.
Расспрашивая встречных, Люк направился в центр армии, насчитывавшей не менее полутысячи человек – более трехсот из войска де ля Роза, двести из Транкавеля, под собственным флагом с изображением сторожевой башни. Он ехал мимо рыцарей и их оруженосцев, слуг, знаменосцев и их обычных деревянных телег, нагруженных доспехами, военным снаряжением, постелью, едой (включавшей блеющих овец, привязанных к повозкам), поваров и поварят. Ему казалось, что он едет по маленькому городку, по которому разливается запах жареной баранины, немедленно вызвавший у Люка приступ острого голода. Когда он добрался до красно-белого шатра гран-сеньора, солнце уже село.
Перед шатром на ковре из овчинных шкур сидел, освещенный желтым светом выложенного камнями костра, старший де ля Роза. Нижняя часть его тела была укрыта мехом. Он вел серьезный разговор над картой с другим военачальником, своим заместителем, и поэтому не видел, как его сын привязал свою лошадь рядом с другими лошадьми, а затем вышел на свет костра.
На несколько секунд Люк замер. Он семь лет не видел отца, и за это время тот удручающе постарел. Темно-каштановые волосы его теперь казались почти серебряными, хотя брови оставались по-прежнему темными и густыми и придавали ему грозный вид. От вынужденного бездействия он сильно располнел, в том числе и лицом, а печаль и бессонница оставили под его глазами темные круги. Даже движения его стали медленными, как у человека, задавленного горем. Сердце его было разбито еще раз, подумал Люк, и чем-то почти столь же трагичным, как сумасшествие жены, и вдруг с острой болью в сердце понял, что Поль потерял не только жену, но и сына.
