Вайдекр, или темная страсть (Широкий Дол) (др. перевод) - Грегори Филиппа

— Ступай к козлам, — приказала я. Он почти упал к моим ногам, когда я развязала его запястья. Но одним коротким движением я ткнула его под ребра и резко повторила: — Ступай!

Он упал на них, как на свою школьную кровать, и прижался щекой к их гладкому шерстяному боку. Я опять привязала его щиколотки и запястья и отстегала его спину, ягодицы и голени, меняя силу удара так, что первые прикосновения казались легкими поглаживаниями, следующие — создавали тревожное чувство грозящей опасности, а последовавшие затем удары уже оставили розовые рубцы на теле Гарри.

Я опять развязала его, и он обессиленный упал бесформенной кучей к моим ногам и умоляюще протянул руку к краю моей амазонки.

Я сбросила с себя юбку, его рука конвульсивно сжала мягкий бархат, и он зарылся в него лицом. Но сама я продолжала оставаться в коротком жакете и высоких кожаных ботинках.

— На спину, — безжалостно бросила я.

Гарри валялся на полу, как кит, выброшенный на берег, беспомощный и тяжелый. Я бросилась на него сверху, как ястреб-тетеревятник, и он вошел в меня с острым криком наслаждения. Его спина выгибалась и выгибалась подо мной, а кровоточащие плечи и ребра царапались о деревянный пол и грубую овечью шерсть. Я оставалась холодной и настороженной, но в самом уголке моего сознания созрел и лопнул маленький пузырек удовольствия. Каждым сокращением мускулов я вела и вела Гарри к границе его наслаждения болью и ощущала крупную дрожь его тела. Его толчки под моим контролем становились все чаще и сильнее, затем я увидела, как закатились его глаза, дрогнули залитые слезами щеки и рот открылся, чтобы издать стон удовольствия и облегчения. Но в эту самую секунду я резко вскочила с него. И изо всей силы хлопнула по нему ладонью, будто наказывая провинившуюся собаку. Гарри издал крик невообразимой боли, и я увидела, что одно из моих колец порезало нежную, напрягшуюся кожу. Фонтан семени и крови брызнул во все стороны, заливая его исполосованный кнутом живот, и он издал три громких рыдания облегчения и потери. Я наблюдала за тем, как он заливался кровью подобно девственнице, и мое лицо было твердым как мрамор.

На следующий день я едва могла подняться. Эмоциональный стресс, громадное сексуальное напряжение, животное обращение с Гарри совершенно измотали меня. Я поздно позавтракала у себя в комнате, сидя на моей широкой белой кровати, а остаток утра провела за письменным столом, предполагая закончить кое-какие дела. Но немного работы было сделано в тот день. По правде сказать, я большей частью бездумно сидела, глядя в окно, но перед моими глазами стояла картина агонии и экстаза Гарри.

В полдень горничная принесла мне в комнату серебряный поднос с тем великолепным кофе, который мы привезли из Франции. На нем стояла одна лишняя чашка, и следом за служанкой ко мне вошел Гарри. Признаться, он удивил меня. Я не ожидала, что он так скоро найдет в себе храбрость защищать себя. Его походка была довольно принужденной, но не настолько, чтобы это мог заметить кто-нибудь другой, кто не следил за ним глазом хорошо натренированного ястреба-тетеревятника.

Служанка разлила кофе и оставила нас. Я ничего не говорила. Моя усталость мгновенно испарилась, и я стала осторожной, как опытный браконьер, когда им одновременно движут жажда наживы и страх возмездия.

Гарри так резко поставил свою чашку, что она звякнула о блюдце.

— Беатрис, — сказал он, и в его голосе звучало изнеможение.

Я почувствовала себя так, будто в моем сердце зажглись свечи. Я победила его. Я опять победила его. Я больше никогда не буду бояться за свое место в Вайдекре. Я усмирила сквайра этой земли и буду всегда держать его в узде.

— Ты обращаешься со мной так, будто ты ненавидишь меня, но это ведь не так, Беатрис? — В его голосе прозвучали плаксивые нотки нищего попрошайки. Мне пришло в голову, что наверное, этот голос узнал бы мой умница Ральф. Это был голос школьника Гарри, которому обучил его герой Ставлей, когда принуждал свою маленькую банду попрошайничать, работать и сражаться за него. Этому голосу Гарри научился, выпрашивая для себя иногда пощечины, иногда награды. Если бы я была знакома со Ставлеем, или же со мной был Ральф, я бы лучше поняла, как мне поступить — то ли простить Гарри, то ли наказать его еще больше. Я предпочла выждать.

— Я виноват, я ужасно виноват перед тобой, — продолжал Гарри, напоминая мне высеченного щенка спаниеля. — Но не бей меня больше, Беатрис. Я стану лучше. Я больше так не буду.

Гарри, сквайр Вайдекра, как хнычущее слюнявое дитя, заставил мою кожу покрыться мурашками. Внезапно я ясно вспомнила отвращение в черных глазах Ральфа, когда он увидел Гарри распростертого на полу грязного сарая и обнимающего его босую ногу. Конечно, Ральф испытал облегчение от того, что мы так неожиданно избежали опасности, но он так смотрел на Гарри, будто перед ним была какая-то отвратительная ошибка природы, вроде трехголового теленка. Мысленным взором я увидела перед собой долгие годы третирования сквайра как неполноценного существа и вдруг затосковала по здоровым нормальным отношениям с Ральфом.

— Ты отвратителен мне, — сказала я, не в силах сдержаться.

Гарри захныкал и сполз со стула к моим ногам.

— Я знаю. Я знаю это, — жалобно проговорил он. — Но я ничего не могу с этим поделать. Мне кажется, я какой-то порченый. Всю мою жизнь я был не таким, как другие. Только ты можешь спасти меня, Беатрис, — хотя именно ты и насылаешь на меня эту порчу. Я попался в твою ловушку, и у меня нет сил бороться. Я умоляю тебя, ради самого Господа Бога, будь милосердна ко мне.

Я жестоко улыбнулась при мысли об этой новой роли Гарри.

— Ты — мой навсегда, Гарри, — произнесла я. — Дурацкие заигрывания с твоей маленькой женой, твоя дружба с мужчинами, любовь к мамочке и занятия землей — все это ничего не значащие пустяки. А твоя реальная жизнь будет проходить со мной, в той запертой комнате, наверху, о которой будем знать только ты и я. И ты сможешь войти туда только, когда я разрешу, поскольку ключ будет у меня. И там, в боли и плаче, ты будешь моим. И мы никогда, никогда не расстанемся, поскольку, если я не захочу туда пойти, — тут я улыбнулась его белому, запрокинутому лицу, — то ты умрешь без этого наслаждения.

Гарри издал рыдание и зарылся лицом в мои юбки. Я мягко положила руку ему на голову, так мягко, как, бывало, делала наша мама, его рыдания вызвали у меня прилив жалости. Затем я запрокинула его голову так, чтобы взглянуть прямо в его глаза.

— Ты мой слуга? — требовательно прошептала я.

— Да, — беззвучно ответил он. — Да.

— Ты мой раб?

— Да.

— Тогда уходи сейчас, ты мне надоел.

Я произнесла это очень жестко и отвернулась к своему столу. Он поднялся на ноги и медленно, обес-силенно направился к двери. Он уже почти открыл ее, когда я вдруг окликнула его, так, как обычно звала собаку:

— Гарри!

Мгновенно обернувшись, он доставил мне этим большое удовольствие.

— Ты будешь вести себя так, будто ничего не случилось, — медленно выговорила я. — Это тайна жизни и смерти, и если твое глупое, открытое лицо выдаст тебя, ты погиб. Следи за этим, Гарри.

Он кивнул, как бродяга у дверей работного дома, и опять собрался уходить.

— Еще одно, Гарри, — сказала я голосом, больше похожим на шепот.

Я видела, как по его спине пробежала дрожь, и он медленно повернулся.

— Сегодня я, пожалуй, не стану запирать двери своей секретной комнаты и ты можешь подняться ко мне в полночь, — мягко договорила я.

Он бросил на меня взгляд безмолвной благодарности. Затем я позволила ему уйти.

Я никак не могла справиться с проблемой, которую создало предложение, сделанное Джоном Мак Эндрю, и по правде говоря, удовольствие, которое я находила в его обществе, мешало мне разрешить ее бесповоротно. Один вариант был очевидным: легкая ложь. Сказать доктору Мак Эндрю, что Гарри совершенно не понял меня, что я дорожу его дружбой, но боюсь, мы будем неудачной супружеской парой. Сидя за столом, заваленным деловыми бумагами, я придавила их, чтобы не мешали, тяжелым хрустальным стаканом с цветущим маком, и мысленно воображала эту чувствительную сцену — мой полный достоинства и сожаления отказ доктору Мак Эндрю, пытаясь составить несколько фраз, дышащих девической скромностью. Но я не могла не улыбнуться при виде этой сентиментальной картинки. Она была такой напыщенной! И острый ум Джона Мак Эндрю все поймет в то же мгновение. Я должна каким-то образом отвести его от мысли жениться на мне и увезти меня в Шотландию. Но мне никак не убедить его в моих исключительно дружеских чувствах, поскольку он, как и любой другой, прекрасно видит мое отношение к нему и ту радость, которая овладевает мной в его присутствии.