Коварный обольститель - Хейер Джорджетт

Пожилая дама прониклась несомненной симпатией к молодому мистеру Орде, но, в любом случае, ей было бы весьма нелегко убедить юношу явиться на бал-маскарад, где, по его собственному меткому выражению, ему пришлось бы изображать паиньку перед массой незнакомых расфуфыренных леди и джентльменов. Подобные вещи, решительно заявил он Фебе, совершенно не в его духе: еще никогда он не был так рад тому, что прихрамывает.

Итак, в тот судьбоносный вечер Том поехал на Друри-лейн [60], чтобы дышать вонью новых газовых рожков; Феба же, в сопровождении миледи, в самом начале одиннадцатого отправилась в особняк Кастельро.

Пожилая леди сразу заметила, насколько близко к краю социальной пропасти приблизилась Феба, и взгляд острых глаз миледи не сулил ничего хорошего дамам, осмелившимся холодно взирать на ее внучку. В самом скором времени этим леди придется пожалеть о своей высокомерной наглости: пусть она и удалилась на покой, презрев утомительные забавы высшего света, но еще сохранила в нем достаточно влияния! С удовлетворением миледи отметила, что Феба держится храбро, и испытала нешуточное облегчение оттого, что внучку пригласили на первый же контрданс.

Партнер Фебы, молодой джентльмен, наверное, впервые в жизни надел сюртук с длинными фалдами и атласные бриджи до колен, поэтому был крайне застенчив. Феба, пытаясь сделать так, чтобы он успокоился и расслабился, забыла о собственных бедах, улыбалась и болтала с ним с беззаботностью, проявить которую так требовала от нее бабушка. И только во время второго прохода она заметила Сильвестра и почувствовала, как сердце замерло у нее в груди.

Герцог разговаривал с хозяйкой, стоя в окружении нескольких человек подле самой двери. Его светлость смеялся чему-то, бросив остроумную реплику одному из своих друзей и пожав руку другому. Он в хорошем расположении духа, с надеждой подумала Феба. Вот он беглым взглядом окинул бальную залу; глаза их не встретились. Она спросила себя, а станет ли он высматривать ее, не зная, чего опасаться больше: то ли возможности того, что он ее проигнорирует, то ли необходимости взглянуть ему в лицо.

Следующим танцем был вальс. Феба не думала, что Сильвестр уже заметил ее, но, когда скрипачи сыграли первые такты, он вдруг подошел к тому месту, где она сидела вместе с миледи, и сказал:

– Как поживаете, мадам? Я должен передать вам множество приветов от моей матери. Вам будет приятно узнать, что я оставил ее в добром здравии – на удивление добром! Мисс Марлоу, вы окажете мне честь?

Поднимаясь на ноги, она мельком взглянула на него и вновь ощутила, как сердце замирает у нее в груди. Губы его улыбались, но в глазах вспыхивали прежде незнакомые ей огоньки, которые напугали ее, а ноздри его возбужденно подрагивали.

Они вышли на середину залы и начали танцевать. Она надеялась, что он не ощутит, как бешено частит у нее пульс, и заставила себя заговорить первой:

– Я не знала, что вы вернулись в город, герцог.

– Вот как? Я специально вернулся из Чанса вчера, чтобы попасть на эту вечеринку. Я рад, что вы здесь, – и восхищаюсь вашим мужеством.

Феба знала, что ее рука дрожит в ладони герцога, но все-таки попыталась успокоиться и собраться с силами.

– О, я уже далеко не такая застенчивая и робкая, какой была когда-то!

– Это совершенно очевидно. Вы должны позволить мне сделать вам комплимент и поздравить с тем, что произвели несомненный фурор.

– Не представляю, о чем вы!

– О, я думаю, вполне представляете! Вы написали роман, который поставил на уши все общество: это действительно успех! Очень умно с вашей стороны, мисс Марлоу, но неужели вы не могли подобрать мне более подходящее имя, нежели Уголино?

– Вы ошибаетесь – и очень сильно, – запинаясь, пролепетала она.

– Не лгите мне! Ваше лицо выдает вас с головой, можете мне поверить! Или вы полагали, что я ни о чем не догадаюсь? Я вовсе не дурак, да и память у меня неплохая. Или вы надеялись, что я не прочту вашу книгу? Если так, то вам не повезло. Я и впрямь мог бы не заметить ее, ежели бы моя мать настоятельно не посоветовала мне прочесть это. Она пожелала узнать – вполне естественно, – чем я заслужил подобную неприязнь и кого столь горько обидел. Ответить на первый ее вопрос я был решительно не в состоянии. Второй, должен признаться, тоже поверг меня в недоумение, пока я не прочел вашу книгу. Вот тогда уже смог бы ответить на него, если бы счел нужным, разумеется.

– Ох, простите меня, простите! – сдавленным голосом прошептала Феба.

– Не опускайте голову! Или вы хотите, чтобы все в зале догадались о том, что я вам говорю?

Она подняла взгляд на его лицо.

– Я пыталась внести изменения. Но было уже слишком поздно. Мне вообще не следовало писать книгу. Я не знала… и представить себе не могла… О, как же мне объяснить вам все? Что я могу сказать?

– О, вы многое могли бы сказать, но в этом нет ни малейшей необходимости! Впрочем, есть одна вещь, которую мне было бы любопытно узнать, потому что, сколько бы я ни напрягал память, ответа найти не могу. Что я такого сделал, мисс Марлоу, чтобы быть выставленным на посмешище?

– Ничего, ровным счетом ничего!

– Ничего? Мне известно, что вы невзлюбили меня с самой первой нашей встречи; вы сказали мне, что я не узнал вас, когда мы встретились во второй раз. Неужели этого оказалось довольно, чтобы сделать меня прообразом своего злодея из романа? Неужели из-за такого пустяка вы задали себе труд раскопать подробности о делах моей семьи, дабы явить их всему миру в своей презренной пародии?

– Нет! Если бы я знала… О, как вы можете думать, что я написала бы роман, если бы знала о том, что у вас есть племянник… что вы являетесь его опекуном? Я даже не подозревала об этом! Это было всего лишь совпадение: я выбрала вас на роль Уголино, потому что… из-за того, что у вас такие необычные брови, а еще потому, что сочла вас самодовольным и высокомерным! В то время я и мечтать не могла о том, будто моя книга будет опубликована!

– Ваши слова звучат не слишком убедительно, вы не находите? Вы же не можете всерьез полагать, что я поверю в столь невероятную историю?

Вновь подняв на него глаза, Феба увидела, что губы его по-прежнему улыбаются, хотя он и разговаривал с ней сквозь зубы. Ей все сильнее казалось, что она погружается в страшный кошмар; едва слышно девушка пролепетала:

– Можете верить во что хотите, но это правда! Когда я узнала… об Эдмунде… то готова была провалиться сквозь землю!

– Однако оказались не готовы остановить обнародование столь печального совпадения.

– Я просто не могла! Мне не позволили даже внести изменения в роман! Книгу уже переплели, герцог! Это было первым, что я попыталась сделать, добравшись до Лондона. Я немедленно отправилась к издателям – честное слово!

– И, разумеется, вам не пришло в голову, что, будучи предупрежденным, я мог бы оказаться удачливее вас в том, что остановил бы выход романа в свет, – любезно сказал его светлость.

– Нет. А вы действительно могли бы? – изумленно спросила она.

– О, вот так-то лучше! – одобрительно заметил Сильвестр, глядя на нее сверху вниз с прежним блеском в глазах. – Этот невинный взгляд просто великолепен: вам следует почаще прибегать к нему!

Она жарко покраснела.

– Прошу вас, не говорите более ничего! Не здесь… не сейчас! Я не могу ответить вам. С моей стороны это было дурно – непростительно! Я… я горько сожалею об этом.

– Что ж, могу себе представить ваше сожаление! Сколько человек уже отвернулись от вас сегодня вечером?

– Совсем не по этой причине! – пылко заявила Феба. – Вы же знаете, что я имела в виду совсем не это! Или вы полагаете, что я не отдавала себе отчета в том, какую доброту вы проявили, когда нашли нас – меня и Тома – и столько сделали для нас?

– Не обращайте внимания на такие пустяки! – молвил герцог. – Какие глупости вы говорите! Вы ничего не поняли, разумеется.