Наследница царицы Савской - Эдхилл Индия
«А время у меня есть». У нее вызывали отвращение жестокие законы Израиля. К тому же здесь ни во что не ставили женщин. Но царь Соломон ни у кого не мог бы вызвать отвращения. Нельзя было вообразить более доброго и вежливого хозяина, более остроумного и милого собеседника. «Он слишком хорош для царства, которым правит. Я ценю его достоинства, даже если его собственные подданные слепы к ним: “Да, Соломон – добрый и мудрый царь, но очень жаль, что ты не видела Израиля при царе Давиде! Вот это был царь!”»
С самого ее прибытия в Иерусалим, до сих пор именуемый Городом Давида, ее шпионы постоянно слышали эти сетования: «Во времена царя Давида…» Эти слова стали шуткой ее служанок, поговоркой ее рабов. «Во времена царя Давида этот кувшин не разбился бы!» «При царе Давиде виноград был слаще!» «Если бы сейчас правил Давид, это пятно отстиралось бы!»
Она и сама сначала смеялась. Потом стало не до смеха. «Бедный Соломон! Несмотря на все его достижения, народ продолжает оплакивать царя Давида».
Соломон правил подданными, которые не привыкли к приказам, верховной власти и налогам – обычным повседневным условиям, диктуемым правителями царства.
«Он дарует им мир и строит дороги, а они вздыхают о хаосе прошлого».
Время придавало слабеющим воспоминаниям особые чары, превращая неразбериху и беззаконие в сладкую свободу. Билкис вздохнула, отбрасывая мысли о Соломоне. Следовало соблазнить не царя, а его дочь.
«Думаю, это будет не так сложно. Она уже расправляет крылья. Это царство ее не удержит – но и не позволит ей остаться собой».
Потом она отбросила и мысли о Ваалит. Даже здесь, в тысячах стадий от Савы, царица не могла предаваться праздности. Приведя свой разум в равновесие, она вызвала девушку-писца: утренняя работа означала свободу вечером – для нее и Ваалит.
Покончив с делами, Билкис призвала к себе раба и сказала, что хотела бы встретиться с царевной.
– Нет ничего проще, Солнце наших дней, – улыбнулся евнух, – царевна Ваалит ждет тебя в комнате синих обезьян. Пригласить ее к тебе?
– Нет, я сама приду к ней.
Билкис через вереницу комнат добралась до той, где ожидала Ваалит. На пороге она остановилась, наблюдая, как девочка расхаживает вдоль стены, на которой были изображены синие мартышки, собирающие желтые крокусы. Проходя мимо каждой обезьянки, Ваалит гладила ее хвост.
– Мило, хоть и старомодно, – сказала Билкис.
Ей понравилось, что девочка, остановившись и обернувшись, не покраснела и не начала объяснять свой жест.
– Да. А что, мартышки действительно бывают синими?
– Только на разрисованных стенах.
– Столько всего существует лишь в воображении!
– Да. Но многое действительно существует. Иногда нужно лишь протянуть руку и принять то, что дают боги.
Ваалит снова прикоснулась к стене, проводя пальцами по изгибу поднятого хвоста мартышки.
– Правда? А если они ничего не дают?
«Она начинает понимать, что ожидает ее здесь».
– Ничего? – переспросила Билкис, чувствуя, что сети следует закидывать осторожно. – У тебя есть молодость, здоровье, высокое положение. Это уже немало. И у тебя лучший в мире отец.
– Я знаю, отец любит меня, – пожала плечами Ваалит, – но иногда мне кажется, что его любовь чрезмерна. А иногда – что он вообще боится меня любить.
Ваалит смотрела на изображения обезьян, а царица молчала, боясь, что необдуманное слово заставит девочку спохватиться и замкнуться в себе.
Немного погодя Ваалит, вздохнув, подошла к Билкис и опустилась на колени рядом с ней.
– Понимаешь, он очень любил мою мать – она была его первой женой, царицей его сердца.
– И она умерла.
– Умерла при родах. Он потерял ее, а взамен получил всего лишь девочку.
– Ты думаешь, он бы меньше горевал о ней, если бы родился мальчик? Дешево же ты ценишь его любовь к жене.
– Мальчик, царевич, по крайней мере, мог бы стать царем. Я знаю, отец поклялся, что царем будет его старший сын, – поколебавшись, добавила Ваалит, – но…
– Но он надеялся, что первого сына родит ему первая жена. А если бы даже ее сын родился не первым – царям и раньше случалось менять свои решения. Да, Ваалит, думаю, родись ты мальчиком, ты вполне могла бы занять трон после отца. Но ты девочка, поэтому править здесь ты никогда не сможешь. – Она погладила Ваалит по туго заплетенным волосам. – Ты – ребенок от первой жены, самый умный ребенок.
«Самая старшая дочь, единственная дочь, хоть здесь это ничего не значит».
– И тебя отец любит больше всех остальных своих детей. И все же…
– И все же наследник – этот гаденыш Ровоам! При нем царство распадется, как прогнившая тряпка. – Глаза Ваалит заволокла дымка. Девочка смотрела куда-то в лишь ей видимое будущее. – А меня… Меня выдадут за какого-нибудь чванливого царедворца, который так обрадуется женитьбе на дочери Соломона, что даже бить меня не станет!
Билкис рассмешило отвращение в голосе девочки.
– Так ты хочешь, чтобы тебя били? Странное желание!
– Нет, не хочу, но…
– Но ты окажешься связана с мужчиной, который будет считать тебя не женщиной, а трофеем. Только зачем же тебе бояться неравного брака? Ты царевна. Я не сомневаюсь, что Соломон хочет выдать тебя за царя.
– Он не пожелает отпускать меня. К тому же у нас не выдают женщин за необрезанных чужаков. – Ваалит грустно покачала головой. – Если бы меня предназначили в жены царю какой-нибудь другой страны, я бы не горевала, ведь я тогда поселилась бы далеко от Иерусалима, в чужих краях, и…
– И была бы одной женой из многих, а выдали бы тебя за такого старого и усталого мужчину, что он и с одной-то женщиной не справлялся бы.
– О, я понимаю. Но там не было бы тех, кто знает меня с колыбели. К тому же с мужчинами можно иметь дело не только в постели!
– Так значит, ты стала бы царицей и правила бы страной – и своим мужем, – сказала Билкис.
– Я понимаю, что это детские мечты, – засмеялась Ваалит, – забудь!
Девочка вскочила, поправляя браслеты, словно они занимали ее больше всего на свете, но Билкис ей обмануть не удалось: душа царевны горела обжигающим ярким пламенем. Дочь Соломона была не из тех, кому легко навязать свою волю.
Но в Ваалит осталось много детского, как она сама только что сказала. Билкис улыбнулась, обдумывая очередной соблазн. Она держала его про запас, пока не уверилась, что девочка надлежащим образом оценит эту возможность.
– Детские выдумки легко забываются. Идем, дитя, я хочу кое-что тебе показать. Ты сможешь испытать нечто новое, если осмелишься.
В тот день меня словно бы окутывала мрачная черная туча. Все утро жены моего отца не могли найти себе лучшего занятия, кроме споров о том, где, когда и за кого меня выдадут замуж. Даже Нимру и Кешет это не обошло стороной: они чуть не поссорились, обсуждая, пурпурного цвета у меня будет платье или шафранового и какие драгоценные камни я надену – гиацинты или рубины. В конце концов, не в силах слушать эти разговоры, я сбежала в Малый дворец, собираясь оставаться там до вечера и увидеть царицу Савскую. По крайней мере, она не относилась ко мне так, словно главная моя задача – выйти замуж.
И в тот день царица отворила мне двери к свободе, которая мне даже не снилась. Я и подумать не могла, что для женщины возможно такое. Сначала она развеселила меня, а потом представила Лунному Ветру.
Именно представила, потому что ее охотничья собака происхождением, а тем более воспитанием могла поспорить со многими царевичами. А еще потому, что Лунный Ветер, навострив свой длинный нос, посмотрел на меня, как царь на чумазую попрошайку.
Да, Лунный Ветер оказался собакой гордой и равнодушной, статуей из белого алебастра, покрытой шелком. Лунный Ветер не походил на беспризорных псов, которые рылись в уличных отбросах, на трусливых существ, недалеко ушедших от шакалов.
«Собаки нечисты», – так говорили мне все, кроме госпожи Меласадны, которая прибыла в Иерусалим с далекого острова. Ее сердце принадлежало крошечным белым собачкам, которых она лелеяла заботливее, чем своих непоседливых сыновей. Но собаки госпожи Меласадны походили на уличных не больше, чем это изящное создание, которое так недоверчиво смотрело на меня своими темными глазами, словно это я была нечистой.
