Последние дни Помпей - Бульвер-Литтон Эдвард Джордж
— Посмотрим, хватит ли его твердости до завтра. Но велика ли тут заслуга, если этот проклятый безбожник Олинф не уступает ему в мужестве?
— Святотатец! — сказал Лепид с благочестивым гневом. — Неудивительно, что один из декурионов всего два дня назад был поражен громом, хотя на небе ниодной тучки не было. Боги мстят Помпеям за то, что мерзкий осквернитель святыни еще жив.
— Но Сенат проявил снисходительность: достаточно было Олинфу выразить раскаяние и бросить несколько крупинок ладана на алтарь Кибелы, и его отпустили бы с миром. Сомневаюсь, что эти назареяне на нашем месте были бы так же терпимы к нам, если бы мы низвергли статую их божества, надругались над их обрядами и отрицали их веру.
— Суд учел смягчающие обстоятельства и оставил Главку надежду на спасение: ему разрешено выйти против льва с тем же самым стилем, которым он поразил жреца.
— А ты видел льва? Видел его клыки? Можно ли это назвать надеждой? Даже меч и щит были бы все равно что тростинка и клочок папируса против такого страшного зверя! Нет, я думаю, милосерднее было бы не томить его ожиданием. Его счастье, что по нашим человеколюбивым законам приговор, хоть и может быть вынесен не сразу, исполняться должен немедленно и игры в амфитеатре назначены на завтрашний день. Тот, кто ждет смерти, умирает дважды.
— А что до безбожника, — сказал Клодий, — то его бросят свирепому тигру безоружным. Исход этих схваток ясен. Ну, кто согласится заключить пари?
Все засмеялись — слишком уж нелеп был вопрос.
— Бедный Клодий! — сказал хозяин. — Потерять друга — это не шутка, но, когда никто не хочет ставить на его спасение, — это для тебя худшее несчастье.
— Конечно, это досадно. И ему и мне было бы утешением думать, что он до последнего вздоха приносил пользу друзьям.
— Публика довольна приговором, — сказал Панса серьезно. — Многие боялись, что нам некого будет бросить на растерзание зверям. Зато теперь все могут радоваться — появились сразу два преступника. Людям приходится тяжко работать — надо же как-то развлечься.
— Вот как рассуждает всеми любимый Панса, за которым вечно тянется хвост просителей, длинный, как триумфальная процессия. Всегда он болтает о народе! О боги! Он кончит тем, что станет Гракхом!
— Да, уж конечно, я не какой-нибудь высокомерный патриций, — сказал Панса снисходительно.
— Ну, — заметил Лепид, — быть милосердным накануне игр опасно. Хоть я и коренной римлянин, но если мне когда-нибудь придется предстать перед судом, молю Юпитера, чтобы или не было зверей в виварии, или же оказалось побольше преступников в тюрьме.
— А скажите на милость, — спросил один из гостей, — что сталось с той несчастной девушкой, на которой Главк должен был жениться? Овдоветь, не успев выйти замуж, — тяжкая доля!
— Ей ничто не грозит, — ответил Клодий. — Она под покровительством своего опекуна Арбака. Вполне понятно, что она переехала к нему, когда потеряла сразу и жениха и брата.
— Клянусь Венерой, Главк пользовался успехом у женщин! Говорят, Юлия, дочь богача, была влюблена в него.
— Это все враки, мой друг, — сказал Клодий самодовольно. — Я видел ее сегодня. Если она и испытывала подобные чувства, то я льщу себя надеждой, что утешил ее.
— Слушайте, друзья! — сказал Панса. — Знаете ли вы, что Клодий хочет возжечь свадебный факел в доме Диомеда? Огонь уже занялся и вскоре ярко засверкает на алтаре Гименея.
— Вот как! — сказал Лепид. — Неужели Клодий женится? Фу!
— Будь спокоен, — отвечал Клодий. — Старому Диомеду лестно выдать дочь за благородного, и он не пожалеет сестерциев. Вы увидите, что я не запру их ватрии. Счастливый будет день для веселых друзей Клодия, когда он женится на богатой наследнице.
— Ну, раз так, — воскликнул Лепид, — выпьем по полной чаше за здоровье прекрасной Юлии!
Пока в богатом триклинии шел этот разговор, молодого афинянина окружала совсем иная обстановка.
После того как был вынесен приговор, ему не позволили больше оставаться в доме доброго Саллюстия, единственного друга, не покинувшего его в несчастье. Его повели под стражей через форум и приказали остановиться у боковой дверки в стене храма Юпитера. Это место можно видеть и сейчас. Дверка открывалась довольно своеобразно: она поворачивалась на стержнях посредине, вроде современного турникета, и открывала только половину проема. Сквозь это узкое отверстие арестованного втолкнули внутрь, оставили ему хлеб и кувшин с водой, после чего покинули его в темноте и, как он думал, в одиночестве. Так внезапно повернулось колесо фортуны, швырнувшей его с высоты наслаждений молодости и счастливой любви в бездну позора и кровавой смерти, что Главку казалось, будто это какой-то кошмарный сон. Его могучий организм справился с действием снадобья, большую часть которого он, к счастью, не успел выпить. Он вновь обрел рассудок, но его душа все еще была тяжко угнетена…
Он громко застонал. Чей-то голос откликнулся из темноты на его стон:
— Кто мой товарищ в этот ужасный час? Не ты ли, афинянин Главк?
— Да, так звали меня в счастливые времена — теперь же, наверно, зовут иначе. А ты кто, незнакомец?
— Я Олинф. Нас вместе судили и бросили в одну темницу.
— А, ты тот, кого называют безбожником? Скажи, это людская несправедливость научила тебя отрицать промысел богов?
— Увы! — отвечал Олинф. — Ты, а не я настоящий безбожник, ибо ты отрицаешь единственного истинного бога, а я знаю своего бога. Он со мной в этот тяжкий час. Его улыбка проникает сквозь тьму. На пороге смерти сердце мое шепчет о бессмертии, и я покину иемлю лишь для того, чтобы моя измученная душа вознеслась к небесам. .
— Скажи мне, — перебил его Главк, — кажется, на суде твое имя упоминали вместе с именем Апекида. Ты веришь, что я виновен?
— Только бог может читать в сердцах! Но я подозреваю не тебя.
— А кого же?
— Твоего обвинителя — Арбака.
— О! Ты ободряешь меня. Но почему же?
— Потому, что я знаю злобную душу этого человека. К тому же у него была причина бояться покойного Апекида.
И Олинф рассказал Главку во всех подробностях то, что читатель уже знает, — как Апекид, приняв крещение, решился разоблачить уловки египетских жрецов и Арбака.
— Поэтому, — заключил Олинф, — если Апекид встретился с Арбаком, назвал его обманщиком, грозил разоблачением, египтянин мог, воспользовавшись поздним часом и пустынностью рощи, в злобе нанести роковой удар.
— Я уверен, что так и было! — воскликнул Главк с радостью. — Какое счастье!
— Бедняга, что толку тебе от этого? Приговор вынесен. Ты обречен и погибнешь, хоть ты и невиновен.
— Зато теперь я твердо уверен в своей невинности, тогда как раньше меня в моем странном безумии иногда посещали сомнения…
ГЛАВА XV
Перемена в судьбе Главка
После того как Нидию снова посадили под замок, время текло для нее мучительно медленно.
Сосий, видимо боясь, как бы девушка снова его не перехитрила, пришел к ней только на другой день, поставил корзинку с едой и вином, поскорей запер дверь и ушел. Проходили часы, Нидия томилась в неволе, в темнице, в тот самый день, когда должны были вынести приговор Главку, а ведь она, если бы убежала, могла избавить его от смерти. И хотя побег казался невозможным, эта девушка, хрупкая, но смелая и сообразительная, зная, что единственная возможность спасти Главка у нее в руках, решила не поддаваться отчаянию и ловить малейшую возможность, какая только представится. Рассудок ее готов был помрачиться от горьких мыслей, но она овладела собой, даже поела и выпила вина, чтобы подкрепить силы и быть наготове.
Она перебрала множество планов побега и вынуждена была отказаться от всех. Сосий по-прежнему оставался единственной ее надеждой, единственным орудием, которое она могла использовать. Она знала, что он суеверен и жаждет узнать, удастся ли ему когда-нибудь выкупиться на волю. О благословенные боги! А нельзя ли его подкупить, пообещав ему свободу? Разве она недостаточно богата для этого? На ее тонких руках были браслеты, подарки Ионы, а на шее нисела золотая цепь, подаренная Главком, которую она поклялась носить всегда. Она с нетерпением дожидалась Сосия. Но время шло, а его все не было, и она страдала, терзаемая нетерпением. Бедняжка дрожала; она не могла больше выносить одиночества, она стонала, кричала, билась о дверь. Ее крики отдавались эхом в атрии, и Сосий, сердито ворча, пошел посмотреть, в чем дело.
