Дорогой ценой - Вернер Эльза (Элизабет)

Равен не отвечал, его взгляд не отрывался от светлой фигуры. Он чувствовал только одно – что она здесь, но как и почему – об этом он не спрашивал. Габриэль по-своему поняла это молчание: она робко остановилась перед ним, как будто не решалась приблизиться. Наконец собралась духом и медленно подошла к нему.

– Неужели ты опять прогонишь меня от себя, Арно, если я скажу тебе, что, подозревая меня, ты был глубоко несправедлив? Мне давно следовало сделать это, но ты так сурово оттолкнул меня, не захотел даже выслушать. Тогда и во мне проснулось упрямство – я не хотела выпрашивать доверие. Я, – она подошла уже совсем близко к барону и смотрела на него умоляющими глазами, – я ничего не знала об этих нападках. Прощаясь со мной, Георг только сказал мне, что вступает с тобой в борьбу. Тщетно я расспрашивала его – он не хотел ничего мне сказать, а через несколько минут мы уже расстались. С того времени я не слышала об этом ни единого слова до той минуты, когда ты показал мне брошюру. Если бы я хоть что-нибудь подозревала, ты узнал бы об этом. Я не предала тебя, Арно, верь мне!

Равен схватил Габриэль за руку. На его лице выражалась мучительная тревога, когда он привлек к себе Габриэль и, не говоря ни слова, заглянул ей в глаза. Они затуманились слезами, но ясно и твердо выдержали его взгляд. Несколько секунд они молчали и, не отрываясь, смотрели друг на друга; потом барон поцеловал Габриэль.

– Нет, ты не предала меня! Я верю тебе! – проговорил он с облегчением, и его рука крепче сжала ее руку. Он только тогда заметил, что Габриэль еще оставалась в дорожном костюме, сняв только шляпу и плащ. Он все еще был далек от истины, что и доказал вопросом:

– Но где же твоя мать? И что побудило вас так неожиданно вернуться?

Лицо молодой девушки медленно покрылось густым румянцем.

– Мама осталась в столице. Я едва добилась у нее разрешения на эту поездку. Она уступила мне только тогда, когда убедилась, что меня невозможно удержать. Я приехала в сопровождении нашего старого слуги.

Равена охватило предчувствие невероятного, невозможного счастья, но в то же мгновение в его памяти воскресла знакомая тень.

– А Винтерфельд? – почти резко спросил он. Габриэль потупилась, и в ее голосе послышалось волнение.

– Я нанесла ему удар, поразивший его до глубины души, но он должен был узнать правду прежде, чем я отправлюсь к тебе. Теперь Георг знает, кому принадлежит моя любовь. Он возвратил мне мое слово, я свободна…

Она еще не успела договорить, как Арно уже схватил ее в объятия, она чувствовала его поцелуи на своих губах, и все остальное исчезло в блаженстве этой минуты.

Наконец Равен выпрямился, не выпуская ее из объятий.

– Но почему же ты именно теперь поспешила ко мне? – спросил он. – Ведь ты же не знала и не могла знать, что произошло.

– Я знала только, что тебе угрожает новая опасность, и хотела быть с тобой.

Это «хотела быть с тобой» звучало просто и естественно, но Равен понял всю безграничную преданность, выразившуюся в этих немногих словах. Он молча смотрел на юную девушку, почти дитя, которую он только что горько обвинял, считая непостоянной и несамостоятельной, и которая так решительно порвала все узы, чтобы быть возле него и вместе с ним погибнуть. Среди окружавшего его мрака ослепительным было сознание, что он так любим.

Обнимая Габриэль, Равен стал говорить с ней, но не об опасностях или гибели – оба забыли, что нечто подобное существует на свете. В первый раз между ними не лежало ни малейшего недоразумения, никакой тени, в первый раз они могли и смели принадлежать друг дргу, и оба чувствовали, что безгранично счастливы…

– Господин полковник Вильтен, – доложил вошедший слуга.

Равен взглянул на него, словно пробуждаясь от сна, и, проведя рукой по лбу, медленно повторил:

– Полковник Вильтен? Ах, да, я и забыл.

– Разве тебе необходимо сегодня говорить с полковником? – спросила Габриэль, точно охваченная каким-то предчувствием. – Ведь твои приемные часы давно прошли.

Барон встал. Сияющее выражение исчезло с его лица:

– Я ждал его. Нам необходимо поговорить. Попросите полковника подождать меня в гостиной. Я сейчас приду, – сказал он слуге и, когда тот ушел, обратился к Габриэли:

– Я должен оставить тебя. Ты знаешь, чего мне стоит расстаться с тобой теперь хоть на мгновение, но мне необходимо покончить дело, с которым пришел ко мне полковник. Я хочу освободиться на весь вечер. Тогда мы будем принадлежать друг другу, и никто не потревожит нас. Пойдем, я провожу тебя в твою комнату.

Он взял Габриэль под руку и повел на другую половину замка, а через несколько минут вошел в гостиную, где его ожидал полковник. Переговоры длились недолго; не прошло и четверти часа, как полковник ушел, а барон направился в кабинет, где снова сел за свой письменный стол. Он сказал правду: ему было неимоверно трудно покинуть Габриэль даже на несколько минут, а между тем ему пришлось еще целый час не видеть ее. Не могла же она находиться возле него в то время, когда он писал ей прощальное письмо!

В замке неожиданный приезд молодой баронессы возбудил общее удивление, тем более что она вернулась без матери, но старый слуга, сопровождавший ее, все объяснил: барон письмом вызвал к себе свояченицу с дочерью, однако баронесса, которая, к сожалению, снова заболела, была не в состоянии совершить такое утомительное путешествие; поэтому она послала вперед дочь, сама же приедет через несколько дней. Баронесса сама придумала такое объяснение, когда убедилась в невозможности удержать дочь.

Между тем наступил вечер. Сидя одна в своей комнате, Габриэль с нетерпением ждала возвращения Равена. Она открыла окно и сидела, облокотившись на подоконник, когда наконец раздались так страстно ожидаемые шаги. Она бросилась навстречу барону, и он обнял ее так крепко, как будто этот час разлуки длился вечность.

– Теперь я свободен, моя Габриэль, и всецело принадлежу тебе.

Габриэль подняла на него глаза. Его лицо было бледнее обыкновенного, но выражало глубокую нежность.

– Полковник не сказал тебе ничего неприятного? – озабоченно спросила она.

– Нет, он сообщил мне только кое-какие необходимые сведения, – спокойно ответил Равен, избегая яркого света лампы и отходя с девушкой к окну, в которое врывался прохладный, свежий воздух, напоминавший дуновение весеннего ветерка.

– Я открыла окно, – сказала Габриэль, – в комнате было душно, а вечер так хорош!

– Да, очень хорош, – повторил барон, задумчиво глядя в окно. – Ты права, сегодня душно и тесно в закрытой комнате. Мне хочется подышать свежим воздухом. Не пойти ли нам в сад?

Габриэль немедленно согласилась.

В саду, как всегда, царили безмолвие и покой, но его летнее великолепие давно миновало. Густой лиственный покров, окутывавший сад глубокой тенью, сильно поредел, могучие липы потеряли почти половину своих листьев, и лунное сияние ярко освещало дерновые лужайки. «Ключ ундин» журчал по-прежнему, неустанно посылая вверх свой водяной столб, а двое людей, для которых шум фонтана имел такое роковое значение, снова стояли у его края, обрызганные его каплями, как мелким дождем.

Равен со смешанным чувством нежности и грусти смотрел на свою спутницу.

– «Месть ундин» все-таки настигла меня, – сказал он вполголоса. – И это за то, что я осмелился насмехаться над нимфами и их очарованием. С того дня я не был здесь, а сегодня меня влекла сюда непреодолимая сила. Я должен был еще раз увидать «Ключ ундин».

– Еще раз? – изумленно спросила Габриэль. – Что ты хочешь сказать?

В голосе девушки как будто звучало предчувствие… Арно улыбнулся и нежно провел рукой по белокурым волосам.

– Не будь такой трусишкой! Это значит только, что я на днях покину замок и сад. Удар уже разразился – с сегодняшнего утра я больше не губернатор этой провинции.