Греховная невинность - Лонг Джулия

Ева вдруг поняла, каких усилий стоило Адаму не касаться ее. Как отчаянно он жаждал этого.

Ей показалось, что стоит ему преодолеть разделявшее их расстояние, и оба они обратятся в пепел.

— Вы вправду считаете меня бесчувственным, Ева? — медленно прошептал он с печальной улыбкой.

Не дожидаясь ответа, Адам отступил на несколько шагов. Он смотрел на нее неподвижно, словно прощаясь. Затем повернулся и зашагал по дороге в сторону пастората.

Ева проводила его взглядом. Тот, кто хорошо себя знает и не изменяет себе, не испытывает сомнений и не оглядывается.

Адам не оглянулся.

Глава 19

Адам поморщился, потянувшись за пером. Каждое написанное слово отзывалось болью в разбитых костяшках пальцев, но он продолжал писать, видя в этом своего рода епитимью. Поначалу рука распухла, но потом опухоль спала, и Адам смог взяться за что-то поувесистее пера. Давая волю ярости, он совершал нечто полезное, к примеру, колол дрова. В последние дни он часто предавался этому занятию.

Адам отбросил перо.

Сорвав с себя рубашку, он вышел во двор, схватил топор и набросился на поленницу. Большие бревна он превратил в короткие поленья, а затем в мелкую щепу для растопки. Он махал топором всю неделю, каждый день, в одно и то же время. По городу уже разнеслись слухи. У Адама появились зрители — множество женщин городка внезапно увлеклись копированием надписей и рисунков на надгробиях. Сгибаясь над древними могильными плитами почивших Эверси, Редмондов, Хоторнов и других горожан, похороненных на церковном дворе, они незаметно наблюдали за пастором. Теряясь в догадках, зачем преподобному Силвейну понадобилось так много дров, они поглядывали на него с набожным восторгом.

Мистер Элдред остановился возле пастората, сияя улыбкой.

— Я был там, когда вы сделали это, преподобный! Здорово вы двинули тому малому. Никогда раньше не слышал такого смачного звука. Он свалился, как куль с мукой! Нагнали же вы на него страху. Бросайте вы проповедовать. Лучше разок вышибить дух из такого грешника, как этот молодчик, чтобы другим неповадно было! Ха-ха-ха!

Все почему-то решили, что Адам ударил Хейнсворта, защищая честь мисс Питни. Как и предсказывала Ева, прихожане охотно простили ему эту вспышку.

Разумеется, с графиней общество обошлось куда суровее. Скандал вокруг нее вызвал всеобщее смущение. Ей немедленно припомнили прошлые грехи. В конечном счете жители Пеннироял-Грин молчаливо согласились, что от этой особы слишком много беспокойства. Она стала отверженной.

Если бы не ее несгибаемый характер, подумал Адам. Все было бы намного проще… не будь Ева самой собой.

«Простите меня, — писала она в своей первой записке, доставленной лакеем. — Возможно, миссис Снит следовало усерднее молиться о спасении моей души?»

Адам смял листок и бросил в огонь.

Затем Ева прислала ему банку меда, надеясь, наверное, что это покажется ему забавным. При других обстоятельствах Адам, возможно, посмеялся бы.

Он передал мед миссис Снит, а та отдала его бедным, которые так и не узнали, что это подарок графини.

Наконец, она прислала маленький бумажный сверток, стянутый бечевкой. Разворачивая его, Адам старался сдержать волнение, не дать чувствам вырваться на волю. Но пальцы его дрожали. Внутри он нашел шелковый платок с вышитым уголком.

В виньетке из знакомых полевых цветов Суссекса, изображенных старательными неуклюжими стежками, стояли его инициалы: «А.С.».

«Видите, до чего вы меня довели? Я всерьез занялась вышиванием. Как вы понимаете, положение действительно отчаяное. Знаю, вы наверняка справились и одержали победу».

Она так и не научилась писать без ошибок.

От слова «отчаяное» у Адама больно сжалось сердце. В этом слове было что-то особенное, присущее ей одной. Извиняющееся и открытое, изощренное и невинное.

Такое… милое.

Эту сокровенную сторону Евы, скрытую ото всех, знал лишь он один.

Адаму вспомнились слова кузена: «Ты чувствуешь пробоину в душе. Эта боль невыносима». Решив, что потерял Мэдлин, Колин будто утратил часть себя самого.

Опустив голову, Адам сжал платок в кулаке. Он долго сидел в неподвижной позе, пытаясь выровнять дыхание. Ему хотелось верить Еве. Он понимал, что не вправе чувствовать себя преданным. Или даже сомневаться. Но от понимания не становилось легче. Наконец с тяжелым вздохом он медленно разгладил платок, бережно сложил его и спрятал в карман.

Лакей леди Уэррен дожидался в гостиной под бдительным оком миссис Далримпл.

Вернувшись к столу, Адам наскоро нацарапал два слова на листке бумаги, посыпал свежие чернила песком и сложил записку. На мгновение он замер, не в силах пошевелиться; сердце налилось свинцом, окаменело, как сладкое печенье миссис Лэнгфорд.

Усилием воли он прогнал из головы все мысли, безжалостно заглушил в себе чувства. Двигаясь заученно, как автомат, он вручил записку лакею. Тот посмотрел на него едва ли не с мольбой, прежде чем уйти.

После этого графиня перестала писать Адаму. Зато прихожане снова начали посещать воскресные службы.

«Пожалуйста, перестаньте».

Ева перечитывала эти слова снова и снова, ища в них искорку нежности, уступчивости, которую она могла бы раздуть, пустив в ход все свое очарование и умение убеждать. Но этот мужчина походил на неприступную крепость. Он знал, что делает, когда писал эти два слова. Адам знал ее. И не оставил ей ни единой лазейки.

Он даже не подписал записку, словно вконец потерял терпение, устав от ее выходок, и жаждал лишь покоя.

Ева хорошо понимала, почему он так поступил, и, к ее чести надо сказать, ей стало стыдно.

Она разрывалась между желанием разорвать листок в клочки и стремлением бережно сохранить его. В конце концов предпочла последнее. Ева отложила записку так осторожно, словно коснулась израненной руки Адама. Потом замерла в неподвижности, чувствуя себя опустошенной, словно колокол без языка.

Она толком не спала почти две недели. За это время никто ее не навещал. Ева дважды заезжала к О’Флаэрти и один раз видела из окна, как на подъездной дорожке остановилось ландо миссис Снит, а затем скрылось из вида, описав петлю (должно быть, почтенная дама заметила экипаж графини).

Вспомнив об этом, Ева на миг задержала дыхание, чтобы справиться с болью. Потом медленно выдохнула. Как она ненавидела тишину! Молчание пустого дома сводило ее с ума. Она не желала жить отшельницей.

Чувствуя, что потерпела поражение, графиня уселась за стол и взяла перо.

«Дорогой Фредди!

Я буду рада принять вас у себя. Приезжайте как можно скорее…»

Громкое чихание у нее за спиной заставило Еву подскочить от испуга. Перо дрогнуло, и на бумаге расплылась чернильная клякса. За чиханием последовал такой яростный, оглушительный кашель, что закачалась фарфоровая ваза на столе. Ева едва успела удержать ее от падения.

— Господи, Хенни, с таким насморком, как у тебя, нужен не платок, а фартук.

Когда приступ кашля прошел, Хенни шумно шмыгнула носом и достала из кармана передника платок размером с простыню.

— Это всего лишь простуда. Торговец углем… немного хлюпал носом, понимаете…

Ева подозрительно прищурилась. Похоже, Хенриетта одержала еще одну любовную победу. Служанка невозмутимо обвела глазами комнату.

— Твой голос невозможно узнать, он хрипит, как несмазанная телега. Боюсь, как бы ты не выкашляла все внутренности. Может, миссис Уилберфорс снова приготовит тебе отвар?

— Вот еще! Я не собираюсь давиться ее ядовитым пойлом из листьев, веток и всякого мусора. Надо пить побольше чая да втирать в грудь гусиный жир, и я снова встану на ноги. Пожалуй, еще неплохо бы немного отдохнуть.

Ева сморщила нос при упоминании о гусином жире. Потом взглянула на Хенни. Взглянула внимательно, впервые с того дня, как Адам Силвейн ушел от нее в сумрак ночи.

У Евы тревожно сжалось сердце. Хенни выглядела неважно. На пугающе бледном лице лихорадочно блестели запавшие глаза. Около рта кожа приняла зеленоватый оттенок, а на щеках горели два красных пятна.