Цена крови - Брейсвелл Патриция
– Он пойдет на Лондон, – сказал он. Лондон, где, как в ловушке, находится Эмма, ожидающая рождения своего ребенка.
– На его месте я так и поступил бы, – согласился Ухтред. – Вопрос только, когда он пойдет туда? Станет ли пережидать зимние месяцы на острове Уайт?
– Нет, – ответил Этельстан. – Он уже опустошил все побережье здесь, а большую часть урожая в Дорсете забрала наша собственная армия. У него слишком много ртов, которые нужно кормить, чтобы он остался здесь.
Ухтред недовольно хмыкнул.
– Но наша армия не может сдвинуться с места раньше его, а его корабли доберутся до Лондона быстрее, чем мы дойдем туда пешком, если только Господь не ниспошлет бурю, которая потопит его флот.
Ухтред был прав, и Этельстан мог легко рассказать, что будет происходить дальше, словно читал по писаному. Кровожадная армия Торкелла, не встретившая препятствий, очень скоро отплывет на север, пока стоит хорошая погода. Они направятся по Темзе к Лондону, где Торкелл постарается покорить этот город голодом, разрушениями или резней.
– В Лондоне есть много славных мужчин, – сказал он, – но их необходимо предупредить.
– Тогда будет лучше, если предупредите их вы, – проворчал Ухтред, – потому что король не станет этого делать. Он обманывает себя, веря, что морские разбойники удовлетворятся своей добычей и поторопятся домой. – Он положил свою тяжелую руку на плечо Этельстану. – Но не отправляйтесь туда сам, приятель! Если вы поедете в Лондон без дозволения короля, это добавит еще один грех в список уже имеющихся у вас. Идрик в данный момент, вероятно, наговаривает на вас королю, пытаясь отравить ему ум, так что поиграйте несколько дней в примерного сына. Обманите его. Пошлите свое предупреждение с гонцом, и пусть Лондон сам позаботится о себе. А вы попадете туда уже довольно скоро.
Ухтред ушел, а Этельстан с Эдридом, который остался с ним, направились к себе.
– Что ты собираешься делать? – озабоченно спросил Эдрид.
– Пошлю гонцов в Лондон, – бросил он.
Ухтред был прав. Он должен разыгрывать из себя хорошего сына, а его личное присутствие в Лондоне в любом случае большого значения иметь не будет. Самое главное – предупредить их; поэтому он должен сделать это, и как можно скорее.
Глава 20
Когда священник монотонным голосом уже заканчивал службу, по кровле церкви Святого Ботолфа в Алдгейт начал барабанить дождь. Эмма, стоявшая на коленях у алтаря среди монахинь, священников и высшей лондонской знати, склонила голову и прошептала последнюю страстную молитву за английский народ. Когда она встала и направилась через толпу прихожан к выходу, рядом с ней возник епископ Эльфхун, который придержал ее за руку.
– Погодите, пока закончится дождь, миледи, – сказал он. – Там настоящий ливень, и он быстро пройдет.
Но она не могла ждать. Скопившееся молоко делало ее груди каменными, а ее дочь во дворце на другом конце Лондона, должно быть, уже плачет от голода.
Она улыбнулась епископу и похлопала его по ладони.
– Я хорошо защищена от непогоды, – сказала она. Ее шерстяной головной платок был туго завязан под подбородком, а поверх этого она еще натянула капюшон своего плотного, подбитого мехом плаща. – Приезжайте во дворец после полудня, как только сможете. Я пригласила также местных чиновников, чтобы обсудить с ними, что еще необходимо сделать, чтобы поддерживать в городе порядок.
Прошло уже пять дней с момента поступления известия, что вражеские корабли вошли в устье Темзы. Их появление не стало неожиданностью, поскольку Этельстан уже прислал предупреждение, что Лондон в скором времени может оказаться в осаде. Точное количество кораблей до сих пор было под вопросом: одни говорили, что их пятьдесят, другие – что пятьсот. Морские вояки разбили свои лагеря по обоим берегам реки и принялись грабить близлежащие деревни и фермы в поисках съестного. Они уже отобрали все зерно от Тилбери до Шобери и согнали в свои лагеря стада коров и овец.
Покидать эти места в скором времени они явно не собирались.
В течение нескольких дней Алдгейт наводнили люди, которые искали убежища за стенами Лондона, и с каждым последующим днем этот поток только нарастал. Сегодня утром она пришла в маленькую церковь у восточных ворот города, чтобы помолиться и самой посмотреть на условия жизни тех, кто бежал от жестокости датчан. Она не могла в страхе прятаться за стенами своего дворца. Народ нужно было успокоить, показав им, что она находится среди них.
Теперь она вышла под ливень и кивнула своим грумам, чтобы те помогли ей подняться в седло. Ее знаменоносцы с безвольно обвисшими под дождем штандартами размеренным шагом двинулись вперед. За нею следовали три священника, нараспев читающие литанию. Ответные слова молитвы она бормотала машинально, пока смотрела на дорогу и обширные пустыри по бокам ее – вода, грязь, мусор…
Здесь, между восточными воротами Лондона и Уолбруком, были наскоро построены жилища для тех, кто бросил свои деревни и фермы. Они взяли с собой детей, домашний скарб, домашних животных и свой ужас. Они также принесли рассказы о разрушениях и слухи, которые целыми днями кружили над городом, словно клочки обгоревшей соломы.
Король проиграл большое сражение в Гемпшире.
Король и его сыновья убиты.
Кентербери и Винчестер сожгли дотла и сравняли с землей.
Чем более ужасным и неправдоподобным казался такой рассказ, тем чаще его повторяли. И все же она думала, что действительность была достаточно суровой.
Она еще не доехала до Уолбрука, как дождь прекратился так же неожиданно, как и начался. За мостом вдоль дороги стояли люди, которые подхватывали ответные слова литании, и этот гул голосов нарастал и разносился эхом, словно далекие раскаты грома.
Ora pro nobis. «Молитесь за нас».
Эмма откинула назад свой капюшон и теперь с печалью изучала лица вокруг себя: мужчины с запавшими от недосыпания глазами; разинувшие рот дети; монахи и монахини; матроны, разодетые в меха; старушки, на которых были какие-то отрепья. Единственным, что объединяло их всех, был страх, который она читала в их глазах.
Но больше всего разбивали ей сердце женщины с младенцами на руках, которые кормили их грудью и укачивали, чтобы успокоить. Ее собственные груди болели в ожидании, когда к ним прильнет ее дочь. Как и у этих женщин, у нее было свое беспомощное дитя, полностью зависевшее от нее. Как и они, она боялась тех ужасов, которые готовило им будущее.
Мысли ее обратились к Эдит, старшей дочери короля. Ей едва исполнилось шестнадцать, и сейчас, беременная своим первым ребенком, она отправилась рожать в Хедингтон. Эмма думала о том, как рождение ребенка изменит Эдит, потому что была уверена: изменит обязательно. Она надеялась, что материнство смягчит нрав ее падчерицы и зияющая между ними пропасть постепенно сойдет на нет.
Добравшись наконец до ворот своего дворца, Эмма была готова к тому, что сейчас услышит плач Годивы. В свои пять недель от роду ее дочь была вовсе не таким спокойным и безмятежным ребенком, каким в свое время был Эдвард. Она была капризной и шумной, независимо от того, что делали, чтобы ее успокоить. Марго настаивала на том, что некоторые дети плачут больше других, но это мало утешало Эмму, которая боялась, что с ней что-то не так. Аббатиса Эльфвинн объясняла это тем, что, поскольку Эмма сильно переживает из-за нападения на страну датчан, ее молоко действует на младенца как яд.
– Вы должны поручить свое дитя кормилице с веселым нравом, – говорила ей мать Эльфвинн. – Вы перегружены заботами и передаете свое волнение ребенку.
Но Эмма воспротивилась этому совету. Мир в ее душе наступал лишь в те моменты, когда она прижимала Годиву к своей груди. В это время на нее не мигая смотрели глаза ее дочери насыщенного голубого цвета, напоминавшие ей болотные цветы, которые она видела в детстве, когда проводила лето в Фекане. Такая передышка для нее длилась очень недолго, потому что после этого ребенок неизменно впадал в тяжелый сон, который всегда заканчивался слишком рано, и снова под сводами королевского дворца разносились ее пронзительные крики.
