Унция надежды - Джексон Софи

Их общение с Грейс в доме на озере было просто потрясающим. При воспоминании о проведенных там днях у Макса и сейчас начинала слегка кружиться голова. Три дня назад они вернулись, и время потекло как прежде. Работа. Пробежки. И громадный невидимый слон, на которого они оба натыкались, оставаясь наедине. Настоящего траха между ними до сих пор так и не было.

Это ударяло ему по нервам, но еще сильнее – по яйцам, поскольку у физиологии свои законы. Макс ненавидел собственное терпение, но форсировать события не мог. Грейс пережила такое, что он понимал ее робость и небрежение к собственной сексапильности. Последнее вызывало у не го желание разложить Грейс на любой горизонтальной по верхности и заставить забыть все страхи, касающиеся секса.

Он хорошо помнил ночь после их возвращения из клуба: затея пьяной Грейс соблазнить его красным нижним бельем, закончившаяся свиданием с унитазом. Похоже, ей потом стало стыдно, и она сделала шаг назад. Внешне она оставалось той же веселой, компанейской Грейс, к которой он успел привыкнуть. Но к ней вернулась прежняя настороженность, как в первые дни их знакомства. Если не юлить с собой, Макса это цепляло. Он несколько раз спрашивал, не обидел ли ее чем-нибудь или, хуже того, испугал. Грейс только хохотала и отмахивалась, уверяя его, что все в порядке.

С ней действительно все было в порядке. Очень даже в порядке. Но не с ним, о чем она, кажется, забывала.

Макс провел ладонью по лицу, заметив еще одно невытертое пятно синей краски. Он ведь неспроста снова взялся за живопись. Туда Макс переправлял свои сладострастные мысли и мечты. Огонь желания он переносил в мазки и линии на холсте. Что бы там ни утверждали психологи, это не работало. Холсты забирали на себя только часть досады и злости, скопившихся в его душе. Бо́льшая часть оставалась при нем.

Может, утверждения психологов годятся лишь для людей без зависимостей? Может, потому они и рекомендуют таким, как он, не торопиться вступать в отношения? Слова Эллиота вдруг обрели смысл, которого Макс не понимал раньше. Ведь его желание потеряться в Грейс было столь же сильным, как желание получить дозу в первые дни нахождения в реабилитационном центре.

Вспомнив, что Картер до сих пор торчит на линии и ждет его ответа, Макс выругался и скороговоркой пробормотал:

– Чувак, ты меня извини. Мне тут надо двигать. Сейчас посмотрел на часы и вижу: опаздываю.

– Не буду тебя задерживать. – Чувствовалось, Картер не очень-то поверил. – В случае чего, ты знаешь, где меня найти. И будь осторожен. Слышишь?

– Обязательно буду. Ну, пока, братишка.

Закончив разговор, Макс бросил мобильник рядом с пультом и стал переодеваться. Он надел чистые шорты и кроссовки «Ванс», запихнул бумажник в задний карман, взял ключи и поднял картину, пылившуюся больше месяца. Им с Грейс нужен «ледокол». Пусть его произведение ломает незримый лед.

Грейс всегда открывала дверь, лучезарно улыбаясь. Так было и сейчас. Из ее гостиной неслись звуки песенки «Got to Give It Up» в исполнении Марвина Гэя. Макс невольно усмехнулся, усмотрев в этом иронию [10].

Макс тоже улыбнулся, ощутив волну беспокойства. Грейс встретила его в летнем платьице без лямок. Ногти на босых ногах были покрыты ее любимым голубым лаком.

– Привет! – поздоровался Макс.

– Привет. А мы что, собирались бегать? – удивилась она. – Я думала, ты сегодня работаешь с дядей Винсом.

– Я действительно работал. – Макс вдруг покраснел, как мальчишка, пойманный на вранье. – Но там кое-чего не завезли, и мы освободились раньше времени. Бегать сейчас жарковато. И потом, я вспомнил, что тебе понравилась одна моя картина. Вот, привез.

Он вспомнил и весь тот памятный день. Грейс тогда принесла ему пиццу. А еще, не ломаясь, сняла лифчик. Тогда он впервые сосал ее грудь.

– Ты серьезно? – обрадовалась Грейс. – И теперь эта картина – моя?

– Твоя. – Макс протянул ей холст. – Могу повесить, куда скажешь.

– Ой, спасибо. Какая красота!

Грейс снова залюбовалась золотистыми, коричневыми и карамельными тонами на полотне. Потом ее лицо, пусть и на мгновение, приобрело выражение, от которого все кишки Макса начали завязываться узлом.

– Я знаю, где твоя картина будет смотреться выигрышнее всего, – объявила Грейс, кивая в сторону гостиной. – Сегодня вечером я работаю, но время еще есть. Заходи, угощу тебя лимонадом.

– Звучит заманчиво.

Дом Грейс был полностью меблирован и выглядел просто фантастически. Наблюдательность фотографа и хороший вкус хозяйки помогли с выдумкой оформить каждый уголок пространства. Стены гостиной были выкрашены в зеленый и кремовый. Это подчеркивало сочность ее темно-коричневого кожаного дивана и кофейного столика из светлого дерева. На полу, возле огромного книжного стеллажа из бука, лежал зеленый ковер. Стены украшали собственные фотографии Грейс с эффектом сепии. Деревянная лестница с полностью сохраненной фактурой дерева вела на второй этаж. Из французских окон лилось июльское солнце. Окна были открыты, словно Грейс дополняла интерьер гостиной природными красками окрестного леса.

Среди снимков Макс сразу заметил фотографию на холсте. С нее ему улыбались двое подростков не старше шестнадцати лет. Они стояли, взявшись за руки. В девчонке он узнал Грейс. Кто же этот долговязый, длинноногий парень с брекетами во рту?

– Это мой брат, – пояснила Грейс. – Сейчас он выглядит совсем не так. Он долго взрослел.

– Младший? – удивился Макс.

– Младший и единственный. У нас с ним разница всего в год. Но он возился со мной как старший. – Грейс прищурилась, оглядывая фотографии на стене. – Все никак не соберусь нащелкать снимков с его физиономией. Он, как и ты, не любит позировать.

Взгляд Макса переместился на черно-белый снимок, вставленный в деревянную раму. Наверное, когда-то он висел на ярком солнце, поскольку местами выцвел. Высокий чернокожий мужчина с шикарной прической афро, в облегающей рубашке и джинсах, обнимал красивую темноволосую белую женщину с очень знакомой улыбкой. Так иногда улыбалась Грейс.

– Мои родители, – пояснила она, с нежностью глядя на снимок. – Мама родом из округа Престон. С папой они познакомились в Вашингтоне. Вместе прожили двадцать лет. Потом он умер. Мама пережила его на десять лет… В свидетельстве о смерти указана причина: острая сердечная недостаточность. Но мы с Каем сразу поняли: мама умерла от разбитого сердца.

– Красивая была женщина, – сказал Макс.

– Да… была.

Грейс тряхнула головой, прогоняя грустные воспоминания. Она повела Макса в кухню и налила ему большой стакан холодного лимонада.

– Домашний, – пояснила она и подмигнула. – По маминому рецепту.

– Сейчас попробую.

Макс сделал большой глоток. Тишина, повисшая в кухне, была наэлектризована, как воздух перед грозой. Не хватало только искр. Так происходило всякий раз, когда они оставались вдвоем. Может, поэтому Грейс дала задний ход? Странно. Очень странно. Но Максу порядком осточертели все странности. Он прислонился к разделочному столу. Казалось, Грейс усердно убирает влагу, осевшую на стенках ее стакана.

– Давай поговорим, – наконец сказал Макс, отставляя свой стакан.

– О чем? – сразу насторожилась Грейс.

Макс проглотил остатки лимонада.

– Я хотел убедиться, что все по-прежнему так, как было. Я имел в виду… между нами.

– Между нами?

– Да… Мне показалось, ты… как-то изменилась. Мы по-прежнему друзья?

– А почему ты вдруг засомневался? – спросила Грейс и, не дав ему шанса ответить, продолжила: – Ты потрясающе себя вел. Обращался со мной как настоящий друг. – Она облизала губы. – Как верный друг.

Уголки его рта тронула улыбка. Грейс тоже поставила стакан и пододвинулась ближе. Ей было не утихомирить пальцы, кружившиеся в беззвучном танце.

– Я понимаю, о чем ты. Тебе кажется, что после поездки я отдалилась. Понимаешь… Мне было жутко стыдно за свое поведение той ночью. Я даже не знала, захочешь ли ты продолжения. Не знала, как заговорить с тобой об этом.