Хранитель секретов Борджиа - Молист Хорхе

– Да как вы можете такое говорить? Настолько вам дорог дон Микелетто, что вы прибегаете к подобным аргументам, чтобы защитить его?

– Вы не должны так относиться к этим людям, Анна, – настаивал на своем Жоан, стараясь говорить сейчас примирительно. – Каталонцы всегда нас защищали.

– Так, значит, мы в руках банды насильников и убийц, – изрекла она.

Следующим воспоминанием было то письмо из Неаполя. Жоан сразу распознал сургучную печать с изображением равнобедренного треугольника внутри круга, поэтому оставил клиентов, толпившихся в лавке, и удалился, чтобы открыть письмо в спокойной обстановке, за своим письменным столом. Жоан ждал этих писем и наслаждался ими; их содержание всегда было интересным, но первые же строчки письма поразили его.

«Время Савонаролы истекло, – говорилось в нем. – Флоренция должна снова получить свободу, и вы можете сыграть ключевую роль в этом процессе перемен».

Не веря своим глазам, Жоан еще раз прочитал эти строки и подумал о том, что лучше закончить чтение письма в тишине своей комнаты. Прежде чем удалиться, он постарался оценить работу лавки в тот вечер. Никколо занимался с парой клиентов, а его недавно появившийся помощник, римский бакалавр по имени Паоло, сторонник Папы Александра VI и друг Микеля Корельи, – еще с одним. Строки письма, которые Жоан только что прочел, напомнили ему, что его лавка в значительной степени зависит от покинувших свой город флорентийцев, которые несомненно вернутся на родину, как только изменится политический режим, если только то, что сообщалось в письме, было достоверным. Жоана уже предупреждали об этом раньше, хотя и не в таких категоричных выражениях, и именно поэтому новые работники набирались исключительно из жителей Рима.

Со времени взятия Остии в марте и подписания мирного договора с Францией Рим жил мирной жизнью, нарушенной лишь смертью Хуана Борджиа. Его брат Цезарь практически сразу взял на себя командование войсками Ватикана умелой и одновременно железной рукой, и положение Папы и его каталонцев упрочилось. Великий Капитан вернулся в Испанию, а значительное число испанских воинов влилось в папское войско, сделав его еще более могущественным.

Этот факт исключительно положительным образом повлиял на торговлю. Так, например, несмотря на то, что количество продавцов в зале увеличилось, а подмастерье, специально выделенный для этого занятия, постоянно бегал искать запрошенные клиентами книги, в этот вечер в лавке все еще оставалось с полдюжины дворян и церковнослужителей, ожидающих, пока их обслужат, листающих книги или беседующих друг с другом.

Направляясь к лестнице, ведущей на верхний этаж, Жоан оглядел самый большой зал. Он был заполнен дамами во главе с Санчей Арагонской, Лукрецией Борджиа и его собственной супругой. В лавке подавали вино, сладости и горячие напитки, и дамы сидели вокруг стола, заваленного книгами, предаваясь оживленной беседе. Жоан вздохнул, радуясь выздоровлению жены, но по-прежнему чувствуя недовольство по поводу ее излишне близких отношений с некоторыми из этих дам, в особенности с легкомысленной княгиней де Сквиллаче.

В малом зале он заметил дона Микелетто, беседующего с несколькими римскими дворянами. Жесты, тон и выражение лица этих мужчин свидетельствовали о неприятном для собеседников разговоре, и Жоан досадливо взмахнул рукой. Он просил валенсийца воздержаться от угроз в адрес посетителей лавки и вести серьезные разговоры в своем кабинете в Ватикане. Однако этот его странный друг, маэстро в искусстве убивать, не обращал внимания на слова Жоана. В руках Микеля Корельи сосредоточилась огромная власть еще во времена Хуана Борджиа и даже раньше, что объяснялось его близостью к Папе. Но с того момента, как Цезарь Борджиа был провозглашен хоругвеносцем, власть Микеля еще больше упрочилась. Он стал правой рукой папского сына.

Пока Жоан поднимался по лестнице, мысли его были заняты полученным ранее письмом, которое прислал Иннико д’Авалос, маркиз де Васто и губернатор островов Искья и Прочида. Он прекрасно помнил этого крупного мужчину, которому было за шестьдесят, с темными, временами буквально сверлившими собеседника насквозь глазами и седой бородой. Жоан был представлен ему своим другом Антонелло в его книжной лавке в Неаполе. Он также помнил его необычный медальон с изображением треугольника внутри круга – таким же, как и на печати, скреплявшей письмо. Со временем Жоан понял, что разговор, состоявшийся между ними тем вечером во время ужина с Антонелло, когда они говорили об Аристотеле, о Платоне, о свободе и о новом времени, которое Иннико д’Авалос называл Возрождением, на самом деле был экзаменом, устроенным ему маркизом.

Жоан вспомнил и то трагическое раннее утро, когда неаполитанская королевская семья вынуждена была бежать из охваченного огнем города, который в скором времени был взят французами. Иннико, облаченный в доспехи, был решителен и суров. Он спас Жоану жизнь, приказав солдатам пропустить его внутрь замка Кастелль д’Ово, и таким образом Жоану удалось взойти на борт «Святой Эулалии». В тот день Иннико был назначен губернатором стратегически удачно расположенного острова Искья, который он впоследствии успешно защитил от нападения французской эскадры, несколько раз предпринимавшей попытки овладеть им. Там же Иннико организовал надежное убежище, и многочисленные люди искусства могли творить, не страдая от войны и голода. Продвижение идей, касающихся человеческих ценностей и свобод этого нового времени, в особенности разума и приверженности к чтению, превратилось в идеологию двора маркиза.

Третья встреча Жоана с Иннико д’Авалосом состоялась после того, как он рассказал своему другу Антонелло, что хотел бы основать книжную лавку в Риме, но что у него не было для этого достаточного количества денег.

– Думаю, что настал момент, когда тебе следует снова переговорить с Иннико д’Авалосом, – сказал ему Антонелло после непродолжительного раздумья. Его привычная улыбка куда-то исчезла.

– С Иннико д’Авалосом? – переспросил Жоан удивленно.

– Да, ты с ним уже знаком, он стал губернатором острова Искья и не только оказывает покровительство людям искусства, но и также нам – тем, кто это искусство распространяет. Если он поручится за тебя, ты получишь необходимые деньги.

– И о чем же я буду говорить с ним?

– Он будет говорить – не ты, – резко ответил Антонелло. – На следующей неделе он приедет в Неаполь на встречу с королем и вы увидитесь.

Складывалось впечатление, что Антонелло даже не рассматривал возможности его отказа, и Жоан был заинтригован.

Когда Жоан поднялся в обеденный зал дома Антонелло, Иннико д’Авалос уже был там. Он сидел за столом рядом с книготорговцем и, несмотря на свое высокое положение и возраст, учтиво приподнялся, чтобы поприветствовать его.

Обед протекал в оживленной беседе, в которой снова были затронуты животрепещущие темы предыдущей встречи: книги, религия, наступление новых времен, свобода личности, свет и тьма.

– Человек является венцом божественного творения, и отношение к нему должно быть соответствующим, – настаивал д’Авалос. – Существуют три вида свобод, которые должны неукоснительно соблюдаться: физическая свобода, свобода вероисповедания и свобода мысли.

Позже Жоан узнал, что печать, используемая маркизом для скрепления писем, и очертания его медальона не имели никакого отношения к фамильному гербу, но являлись символом этих трех свобод: каждая из сторон треугольника символизировала одну из них, треугольник в свою очередь помещался внутри круга совершенства, символизировавшего Господа. И Господь как Творец всего сущего покровительствовал человеку и его свободам, разместив его у своей груди.

– Господь создал человека свободным, – продолжал Антонелло. – Ничто не может оправдать желание поработить его тело, дух или интеллект. Мы выступаем против рабства. Рабство – это тьма, свобода – свет.

– Поэтому мы не признаем навязывания религиозных верований, – сказал д’Авалос. – Человек должен быть свободным и может сам избрать свой путь к Богу. Нельзя позволить, чтобы кто-то ему что-либо навязывал.