Миндаль цветет - Уэдсли Оливия
– Дотроньтесь здесь, дотроньтесь…
Он прижал ее руку к своему сердцу, которое бешено билось под тонкой шелковой рубашкой.
После целой бури поцелуев, просьб, отчаяния, печали и обожания он, наконец, ушел.
«Мне надо на что-нибудь решиться», – печально сказала себе Дора и опять почувствовала, что ей недостает поддержки Рекса, с его спокойным, беспристрастным ко всему отношением.
Надо выбрать что-нибудь одно: или сцену, или замужество. Если только сцену, что тогда? Тогда у нее будет только ее карьера. А если замужество? О да, чувствовать нежную привязанность, принадлежать кому-нибудь, иметь кого-нибудь, с кем смеяться, делить жизнь…
Но разве Саварди хочет хоть немного делить с ней жизнь?
«Я хочу невозможного, – откровенно призналась она себе, – человека, который сделал бы меня своей и вместе с тем оставил бы мне свободу».
Неожиданно в конце сезона, в самый разгар обсуждения планов на будущее, Тони заболел малярией, которая была его давнишним врагом; доктора предписали ему немедленно возвратиться в Лондон.
Саварди, втайне взбешенный, принужден был, выразив свои соболезнования, согласиться на то, чтобы Дора его сопровождала.
Тони не допускал и мысли, чтобы она не поехала: у него с Саварди было одно общее качество – оба были изрядные эгоисты.
Аверадо тоже отправился в Лондон, взяв на себя роль Иоанна Предтечи, которую он особенно успешно исполнял на железнодорожных станциях и в вагоне-ресторане.
Саварди расстался с ними в Париже. Впоследствии он должен был приехать за Дорой. Он стоял с непокрытой головой на платформе темного некрасивого вокзала Gare du Nord, улыбался Доре и имел в этот момент очень молодой и самоуверенный вид. Руки их соединились, Саварди вздохнул с чисто испанским чувством, и в то же время глаза его блеснули, встретившись с глазами очень хорошенькой особы, направляющейся к выходу.
– Каждую минуту до нашей встречи я буду думать только о вас, – сказал он Доре; поезд уже двигался и заглушил своим шумом его слова.
Саварди повернулся и быстро пошел прочь. Дора продолжала смотреть на него и почувствовала, что все впечатление, которое он производил на нее, исчезло; в этот миг он показался ей просто красивым молодым человеком, ищущим приключений.
Разлука, как это часто случается, вызвала реакцию.
Путешествие началось, и приятно было сознавать, что хоть на некоторое время можно будет отдохнуть от нежных прощаний, клятв и обожания.
«Я несносна, – печально твердила себе Дора, – я принимаю без благодарности, хочу сама не знаю чего и все время недовольна тем, что меня не понимают…»
Всю дорогу она испытывала чувство томительной пустоты.
Чтобы подбодриться, она попробовала объяснить себе свое состояние переутомлением, но это ее не удовлетворило и не помогло ей сбросить с себя апатию.
Даже Лондон не расшевелил ее. «Стаффорд-отель», где Тони решил провести ночь, был столь же внушителен, как и всегда; тот же жаркий туман стоял на сумрачных улицах, как и тогда, в то, другое лето…
– Я рано лягу, – объявил Тони. – Я думаю, и ты недолго засидишься?
– Я, пожалуй, еще немного посижу, – ответила Дора.
Она пододвинула кресло к окну и села, откинувшись назад и смотря на звезды.
Завтра Гарстпойнт и Рекс…
Что-то делает теперь Саварди?
Догнал ли он хорошенькую девушку с дугообразными бровями?
Как легко многие женщины связывают себя словом и смотрят на это как на самую простую вещь. Они поступают так или из жажды победы, или же их побуждает к тому другое, на первый взгляд доброе чувство, а именно боязнь причинить боль своим отказом; на самом же деле, если присмотреться ближе, окажется, что в основе этого чувства лежит самое обыкновенное тщеславие.
Дора предполагала, что они с Саварди «поладят».
Каким пустым и случайным казалось все в жизни; она взяла то, что ей подвернулось, только потому, что это было близко.
Она закинула руки за голову.
Неужели в ней сгорело все до последней искорки после смерти Пана?
Лондон живо напомнил ей его, и это воспоминание, расшевелив глубоко затаенную в ней боль, навеяло на нее чувство жуткого одиночества; любовь Саварди коснулась ее лишь поверхностно, но открыла путь другому, глубоко похороненному в ней чувству.
О, еще раз, еще раз, хотя на миг, испытать это сладкое упоение, которое она знала раньше! Опять быть для кого-нибудь всем, дороже всего на свете…
Ведь Саварди женится на ней только потому, что не мог овладеть ею иным путем… женится после неудавшейся попытки избежать этих уз.
Она горько усмехнулась, глядя в звездную ночь. Она была настолько современна, так мирилась со всем, что могла даже улыбаться.
«О Боже, как мы во власти мелочей!» – с грустью сказала она себе.
Пустота жизни толкнула ее поощрить Саварди, и только слабость характера мешала ей порвать с ним.
Сегодня жизнь казалась ей исчерпанной; она чувствовала, точно стоит и смотрит на праздник, куда ей запрещен вход…
Кто-то постучался в дверь. Вошел слуга Тони и положил на стол вечерние газеты. Она спросила, лег ли Тони, пожелала слуге спокойной ночи и, когда дверь за ним закрылась, подошла к столу и развернула газету.
Маленькая заметка бросилась ей в глаза. Она увидела в заголовке имя Рекса, а под ним было напечатано, что он лежит, опасно больной, в своем доме в Сент-Джемсе, и добавлялось, что болезнь его явилась последствием дуэли. Затем следовало описание дома. Дора стала машинально читать и заметила вкравшуюся ошибку: репортер сообщал, будто итальянские фрески находятся в белой гостиной, что было неверно. Газета выпала из ее рук. Она неподвижно сидела в ярко освещенной комнате, и ей казалось, что она видит перед собой Рекса; Рекса, сначала улыбающегося, потом огорченного и ставшего вдруг серьезным. Ей вспомнились все его малейшие привычки – манера, с которой он приглаживал свои густые светлые волосы; поза, которую он принимал, сидя в глубоком кресле…
За окнами шумно бился пульс лондонской жизни; где-то в отеле хлопнула дверь. Этот резкий звук пробудил Дору от ее оцепенения. Она положила руку себе на горло, стараясь остановить свое учащенное дыхание. «Опасно болен»…
Так пишут только тогда, когда нет надежды. Это означает, что человек умирает…
Она представила себе Рекса мертвым – Рекса, который так любил жизнь. Рекс, с его добродушным юмором, дерущийся на дуэли! Она вспомнила день его отъезда, тайну, которой он окружил этот отъезд, его коротенькую прощальную записку, потом – вспухшее лицо и неподвижную руку Саварди, и все эти подробности сразу показались ей связанными между собой.
Она вскрикнула и закрыла себе рот сжатой в кулак рукой.
В этот миг она ненавидела Саварди. Своим поведением он оскорбил Рекса, довел его до этого, а потому всем своим существом, всей своей нежностью она стремилась защитить Рекса.
Было одиннадцать часов, когда она достигла Гревиль-хауза. Дверь была не заперта, у подъезда стоял автомобиль. Дора вошла и встретила Рекса, который, прихрамывая, выходил из библиотеки.
Она протянула к нему руки, он схватил одну из них и крепко сжал в своих.
– Неужели ты? – сдавленным голосом пробормотал он. – Какой счастливый ветер занес тебя сюда?
Дора взглянула на него и, заикаясь, едва слышно сказала:
– Газеты… в газетах сказано…
– Это «утка»! – перебил ее Рекс; его бледное лицо вспыхнуло ярким румянцем. – Надеюсь, ты не поверила этому. – Он попытался рассмеяться: – Джи показала мне за обедом эту заметку. Это ужасно; я уже послал опровержение. Безобразие, как эти репортеры лгут…
Он говорил только для того, чтобы немного прийти в себя; после болезни он был очень слаб. Дора глухо сказала:
– Это ничего – я говорю про ложь в газете. Ты здесь, жив… здоров…
Ее смущенные глаза жалобно остановились на нем.
– Дора, – ласково сказал он, – дорогая моя, все благополучно. Конечно, это поразило тебя. Но как… зачем ты пришла, одна, так поздно?
Она улыбнулась ему сквозь набежавшие слезы.
