Дама с рубинами - Марлитт Евгения

Листы книги зашуршали под быстро переворачивающими их пальцами.

– Не отправить ли ее в монастырь?!

– Убедительно прошу тебя оставить твои шутки, когда мы говорим о серьезном и даже оскорбительном деле. Мне все равно, куда она отправится, говорю только, что она должна уехать из нашего дома.

– Из чьего дома, матушка? Это, насколько мне известно, дом Лампрехтов, а не имение моего тестя, к тому же живописец Ленц живет довольно далеко, на том дворе.

– Да, вот это и непонятно, – прервала она его, делая вид, что не слышала предыдущего замечания. – Не помню, чтобы пакгауз когда-нибудь был обитаем.

– Но теперь там живут, милая матушка, – сказал он с хорошо разыгранным хладнокровием, небрежно бросая книгу на маленький столик.

Она пожала плечами.

– К сожалению, да, и еще для этих людей там стены оклеили новыми обоями! Ты начинаешь баловать своих рабочих.

– Живописец – не заурядный рабочий.

– Какая разница, он красит чашки и трубки и поэтому заслуживает, по-твоему, жить в доме хозяина, в отличие от других? Ведь в Дамбахе места достаточно.

– Когда год тому назад я нанимал Ленца, он поставил мне непременным условием, чтобы я позволил ему жить в городе, потому что у его жены хроническая болезнь, которая требует иногда немедленной врачебной помощи.

– Вот что! – Советница на минуту замолчала, потом заявила коротко и решительно: – Согласна, против этого ничего нельзя возразить, с меня было бы довольно, если бы эта кокетка перестала порхать по галерее, и голос ее не раздавался во дворе. Ведь есть же в городе квартиры для бедных людей?

– Вы бы желали, чтобы я ни с того ни с сего выгнал Ленца из его тихого убежища только потому, что у него красивая дочь? – В глазах Лампрехта сверкнул мрачный огонь, когда он взглянул на старуху. – Все мои люди подумали бы, что Ленц в чем-то провинился, а я этого не желаю и ни за что этого не сделаю, выкиньте это из головы, матушка!

– Но, боже мой, надо же что-нибудь сделать, так не может продолжаться! – воскликнула она почти с отчаянием. – Мне остается только пойти к ним самой и постараться уговорить девушку уехать. Я не постою даже за деньгами, если понадобится.

– Вы действительно думаете так сделать? – В его голосе слышался как будто испуг. – Вы будете смешно выглядеть, а главное, подорвете этим странным поступком мой авторитет как хозяина. Можно будет подумать, что судьба моих служащих зависит от ваших частных интересов. Я этого не потерплю. – Он приостановился, почувствовав, что зашел слишком далеко в разговоре с чувствительной дамой. – Я всегда считал за счастье, что родители моей жены живут у меня в доме, – прибавил он уже с большим самообладанием, – ваша власть в нашем домашнем обиходе была всегда полна и безгранична, я остерегался в чем-нибудь нарушить ваши права, но требую, чтобы вы не вторгались в мою область. Простите, милая матушка, но между нами могли бы возникнуть по этому поводу неприятности, что было бы нежелательно для нас обоих.

– Ты горячишься понапрасну, мой милый, – перебила холодно советница, заставив его замолчать движением руки, – в сущности же ты отстаиваешь так упорно только свой каприз, потом тебе будет совершенно все равно, где и как живет живописец Ленц с семейством, – я тебя хорошо знаю. Но как бы то ни было, я уступаю! Конечно, у меня не будет с этих пор ни минуты покоя, я всегда буду настороже.

– Вы найдете во мне самого верного союзника, будьте покойны, матушка, – сказал он с сардонической улыбкой. – Даю вам слово, что не будет больше ни ночных прогулок, ни высокопарных сонетов. – Я как полицейский буду следовать по пятам за влюбленным юношей – положитесь на меня.

Дверь в галерею чуть слышно отворилась, в зале раздались быстрые шаги вприпрыжку.

– Можно войти, папа? – послышался голос Маргариты, и пальчики ее что есть силы, застучали в дверь.

Лампрехт отворил и впустил обоих детей.

– Дитендорфское печенье вы съели еще вчера, лакомки вы этакие, а теперь не осталось никаких сладостей.

– Нам ничего и не надо, папа! У нас внизу есть сладкий пирог! – сказала девочка. – Тетя Софи просит дать ей ключ – ключ от комнаты в конце коридора, которая всегда заперта.

– Откуда только что посмотрела во двор женщина из красной гостиной, – дополнил Рейнгольд.

– Что за бессмыслица и что должен значить этот вздор о женщине из красной гостиной? – сердито спросил Лампрехт, не сумев, однако, скрыть напряженного ожидания ответа.

– Это только рассказывает глупая Бэрбэ, папа! Она страшно суеверна, – отвечала Маргарита и рассказала о том, что видела, как в окне раскрылся большой букет посредине спущенных гардин и в образовавшейся широкой темной щели показались белые пальцы и голова со светлыми волосами, как тетя Софи уверяла, что это был отблеск солнца, но что она, Маргарита, этому не верит.

Господин Лампрехт отвернулся во время этого рассказа, и опять взял, отброшенный было миниатюрный томик, чтобы поставить его на книжную полку.

– Конечно, это было солнце, глупышка, тетя Софи совершенно права, – сказал он и, поставив, наконец, с необыкновенной аккуратностью книгу на место, повернулся к девочке. – Рассуди сама хорошенько, дитя мое, – продолжил он и постучал, улыбаясь, пальцем по ее лбу. – Ты приходишь ко мне за ключом от запертой комнаты, и он действительно у меня – висит вон в том шкафу вместе с другими ключами. Как же могло попасть туда какое-нибудь существо, ведь не через дверную же щель?

Девочка стояла молча и задумчиво смотрела перед собой. Видно было, что она не убеждена, на ее круглом упрямом личике было ясно написано: что ни говори, я это видела собственными глазами!

Советница многозначительно покачала головой, бросив выразительный взгляд на зятя, и прижала руки к груди.

– Только бы за всем этим не скрывалось чего-нибудь между Гербертом и теми людьми! Одна мысль об этом приводит меня в бешенство!

– Черт возьми! Неужели вы думаете, что такое возможно? – сказал Лампрехт, поглаживая бороду. – Тут действительно понадобятся глаза и уши Аргуса. Вечные россказни нашей прислуги мне и так надоели до тошноты – про дом пойдет дурная слава. Я нахожу, что сделали большую ошибку, оставив флигель пустующим, из-за этого с годами и укреплялись бабьи слухи. Но я положу этому конец. Можно было бы поселить там сейчас же несколько рабочих с фарфорового завода, но им пришлось бы ходить по галерее мимо моих дверей, а я не выношу шума! Однако чтобы скорее покончить с этим, я сам поселюсь на некоторое время в комнатах госпожи Доротеи.

– Это, конечно, было бы радикальным средством, – заметила, улыбаясь, советница.

– Надо бы сделать еще запирающуюся дверь, которая отделила бы коридор от галереи, тогда эти трусы, приходя наверх, не косились бы вечно за угол и не выдумывали бы себе никаких видений. Я этим обязательно займусь!

Он взял бонбоньерку с письменного стола.

– Ну, вот вам, все-таки вы получили конфет, – сказал он, высыпая их в руки детям. – А теперь идите вниз. Папе надо много писать.

– А ключ, папа? Разве ты забыл? – спросила маленькая Маргарита. – Тетя Софи хочет там открыть окна; она говорит, что дождя не будет, так пусть ночью хорошенько проветрится, а завтра будут мыть полы в комнатах и в коридоре.

Лампрехт покраснел от досады.

– Это вечное мытье становится просто невыносимым, – воскликнул он, нетерпеливо проводя рукой по густым волосам. – Недавно в галерее было настоящее наводнение, у меня еще и теперь шумит в ушах, так там скребли мочалками. К чему все это! Пойди вниз, Гретхен, и скажи тете, что это еще успеется, я сам поговорю с ней.

Дети убежали, и советница натянула крепче пелеринку, намереваясь уйти; она довольно холодно простилась с зятем – мучившая ее забота не исчезла, живописец тверже, чем когда-либо, сидел в пакгаузе, а всегда рыцарски вежливый зять становился несносно упрямым. Вот и теперь, несмотря на почтительный поклон при прощании, в глазах его не было и тени раскаяния или сознания своей вины, они выражали только нетерпеливое желание поскорее остаться одному. Она вышла, шурша платьем и, видимо, рассерженная.