Долгий уик-энд - Генри Вероника

Глава тринадцатая

Когда Тони Уэстона приняли на работу в школу Святого Бенедикта, друзья принялись нещадно над ним подтрунивать. Как же, должность учителя рисования в заведении для девочек, мечта любого мужчины. Внешне Тони воспринимал шпильки вполне добродушно, но в действительности они его раздражали. Кто он им – похотливый старик? Ему всего тридцать два! Неужели друзья не верят в то, что Тони уважает свою жену? А ведь он уважает! Венди – его мир. Опора. Родственная душа. Прибавка к зарплате, полученная вместе с новой должностью, означает, что, когда Венди забеременеет, она сможет бросить службу и заниматься малышами. Совмещать работу и материнство жена не хотела. Ради чего? Зачем лишать себя и детей совместных радостей, если финансовое положение семьи того не требует? Нет, пусть лучше ей установят в саду гончарную печь, и когда детвора подрастет, Венди в свободное время будет изготавливать свою любимую керамику, а потом ее продавать.

Так что переезд в Рединг оказался для Уэстонов большой удачей. И хотя сам город не вызвал у них особого восторга, они нашли большой викторианский особняк в относительно приличном районе и собирались мало-помалу привести его в порядок. Венди устроилась помощницей учителя в начальную школу и перестала принимать противозачаточные таблетки. Все шло по плану.

Вот только Тони не учел Марину Старлинг.

Это имя ему довелось не раз слышать еще до их личного знакомства. Ее обсуждали на нескольких педсоветах перед началом семестра. Она относилась к разряду тех трудных учеников, судьбу которых никто не взялся бы предсказать наверняка. Способная, но немотивированная. Можно было только гадать: то ли она всех приятно удивит и выпустится с приличным аттестатом, то ли с треском провалится и уйдет в большой мир ни с чем. Учителя сходились в одном: с этой девочкой ничего не поделаешь. Как бы на нее ни влияли, она сама выберет свою судьбу.

Среди мужской части педколлектива также бытовало мнение, что даже если Марина не получит нормального образования, большой беды не случится. Девушка с такой внешностью все равно далеко пойдет. Тони тошнило от небрежных циничных суждений, но, судя по тому, как ощетинивались при этих словах учителя-дамы, циники говорили правду.

В тот день, когда Марина вошла в его класс, сердце Тони замерло.

Черные, как вороново крыло, начесанные волосы в жутком беспорядке спадали на плечи. Идеально гладкая бледная кожа напоминала внутреннюю сторону веджвудской фарфоровой чашки. Огромные кошачьи глаза украшала густая темная подводка. Школьный джемпер бесстыдно облегал грудь, а из-под юбки торчали бесконечные худые ноги в черных колготках и неуставных «мартенсах» с развязанными шнурками. На спине висел холщовый рюкзак, утыканный множеством значков.

Тони весь урок не мог отвести от нее глаз, хотя и отчаянно пытался это скрыть. К его удивлению, она схватывала все на лету и явно была заинтересована происходящим. Задавала смелые и глубокие вопросы. Встречаясь с ним взглядом, не краснела, а улыбалась, при этом на щеке появлялась глубокая ямочка.

– А вы не считаете Гогена извращенцем? – спросила Марина на первом же занятии.

Тони решил не поддаваться на провокацию и не занимать позу оскорбленного миссионера.

– Поль Гоген действительно не отказывал себе в плотских удовольствиях, – ответил художник. – А уж кем это его делает – самим собой или, как вы красноречиво выразились, извращенцем, – решать вам. Хотя возмездие его все же настигло. Сифилис – болезнь не из приятных.

Туше. Ответ, похоже, ей понравился.

Они «бодались» на уроках не одну неделю. Она постоянно бросала ему вызов, он отвечал тем же. Тони почти не волновало, заметили ли остальные ученики вспыхнувшую между ним и Мариной искру. Он очень хорошо помнил тот день, когда, придя на урок рисования с живой натуры, обнаружил в кресле Марину – вместо обычной модели с плебейской внешностью.

– Гретхен не смогла прийти, – пояснила дерзкая красавица. – И я решила занять ее место. Жалко ведь отменять занятие.

Надо было не соглашаться. Надо было немедленно приказать ей одеться. Но это означало бы признание в том, что он испуган и смущен. То есть что ее стрелы достигли цели. Из урока в урок Марина шутливо и весело старалась вывести учителя из себя, шокировать.

– Отличная мысль, – сказал Тони, едва удостоив ее взглядом, прошел на свое место и взялся за набросок.

Вот отсюда, из-за мольберта, он уже мог сколько угодно любоваться телом Марины. Таким прелестным и совершенным телом, что у него сдавило горло. Тони Уэстон понимал – он поступает неправильно; но чтобы не смотреть на нее, нужно быть сверхчеловеком. Любого мужчину на его месте охватило бы желание. Да, конечно, сегодня подобная ситуация – с ученицей в роли обнаженной натурщицы – совершенно невозможна, однако тогда… тогда многое виделось по-другому. К тому же Марине было семнадцать лет. Ее возраст он подсмотрел в личном деле.

А зачем подсмотрел? Да затем. Тони был очарован, и от мысли, что Марина уже перешагнула рубеж полового совершеннолетия, ему становилось легче. Он думал о ней непрерывно, днем и ночью. Пытался гнать прочь свои фантазии – опасные, запретные. Вел себя как законченный глупец. Играть с Мариной означало играть с огнем – однажды кто-нибудь наблюдательный заметит и проболтается.

Как-то Тони обнаружил Марину плачущей в углу художественного класса. Она отказалась объяснить причину страданий и продолжала лить горькие слезы. Несмотря на то что внутренний голос настойчиво его предостерегал, Тони подошел ближе. Он уловил сладковатый запах дешевых духов, и в животе все перевернулось. Не от отвращения – от дикого желания; желания до нее дотронуться. Тони несмело приобнял ее за плечи – жест, который вполне можно истолковать как утешающий. Но как только рука учителя ее коснулась, Марина к нему прильнула.

– Обнимите покрепче, – попросила она.

В любой другой просьбе он сумел бы отказать. Скажи девушка: «Трахни меня» или «Поцелуй меня», Тони ее оттолкнул бы. Но слова Марины прозвучали как крик души. Она была такой маленькой, такой хрупкой – и одновременно такой зрелой… Он привлек ее к себе и почувствовал, как к телу прижались теплые девичьи груди. Какие же они мягкие – не то что костлявые лопатки, которые он поглаживает ладонями.

А дальше завертелось… Они вдруг запутались друг в друге. Пальцы, губы и языки переплелись. Пуговицы расстегнулись, одежда исчезла. Не было произнесено ни слова; дыхание стало синхронным. Все происходило поспешно, но обдуманно, словно отлично поставленный танец. Тони уложил Марину на деревянный верстак. Девушка запрокинула голову; он с нежной первобытной страстью покрыл поцелуями белоснежную шею…

Когда все кончилось, Марина соскользнула на пол и встала перед Тони, наклонив голову и часто-часто дыша.

– Я мечтала об этом с того дня, как впервые тебя увидела.

Тони с изумлением провел пальцами по ее позвоночнику. Какое чудо… Он унесет это воспоминание с собой в могилу. Никогда ничего подробного с ним не происходило. Господи боже… Ему тридцать два года, он учитель, и он только что переспал с ученицей. Семнадцатилетней ученицей.

Ну и черт с ней, с моралью! Даже если в наказание его повесят, кастрируют, четвертуют, сдерут кожу и поставят перед расстрельной командой – это пустяковая плата за то блаженство, которое он пережил. Словно умер и в тот же миг возродился.

Их роман был страстным, нетерпеливым и бурным. Тони пришлось установить правила, иначе ситуация вышла бы из-под контроля. Никаких контактов в школе. Никаких звонков ему домой. И писем-записок тоже. Они встречались в обед у нее дома, где в такое время никого не было. Родители на работе, а соседи, по словам Марины, ничего не заметят. Иногда Тони удавалось сбежать из дому в выходной – под предлогом похода в магазин «Сделай сам», или спортзал, или библиотеку. Тогда он звонил Марине из таксофона и мчался к ней.

Тони понимал, что поступает безответственно. И дурно. Но их страсть – не любовь, нет, любовью происходящее между ним и этой девочкой не назовешь – оказалась сильнее всякой нравственности. Ладно Марина, она еще ребенок; но он-то, он! Казалось бы, моральные устои Тони должны быть сильнее и крепче, чем у нее: он ведь взрослый, он – учитель, черт возьми! Однако каждый раз, когда Тони начинал заниматься самобичеванием, Марина заставляла его умолкнуть.