Цена крови - Брейсвелл Патриция

Когда он подъехал ближе, она подняла голову и глаза их встретились. На мгновение ее напускная сдержанность исчезла и лицо ее осветилось радостью. На это короткое мгновение она принадлежала только ему. Молчаливое взаимопонимание искрой проскочило между ними, словно отблеск света на поверхности ртути, и тут же исчезло, а на лице ее появилась еще более печальная маска, предназначенная для слуг и стражников, которые кружились вокруг нее.

Он приличествующим образом с официальной учтивостью поприветствовал ее и поинтересовался, куда она направляется.

– Я еду за город, в церковь Святого Петра, – ответила она. – Местный аббат, который строит придел Богоматери, чтобы поместить там реликвию Пресвятой Девы, пригласил меня посмотреть, как продвигается строительство. Я могла бы поехать туда и в другой день, милорд, если у вас есть ко мне что-то срочное. – Она нерешительно взглянула на него. – Или же, возможно, вы согласились бы сопровождать меня?

Он развернул своего коня и медленно поехал с их маленькой компанией сквозь начавшую собираться толпу обратно, вокруг собора Святого Павла в сторону ворот Лудгейт. Впереди них шагали несколько нормандских стражников, раздававших милостыню, а Эмма улыбалась и кивала народу, который провожал ее радостными выкриками. Он обратил внимание, что иногда стражники останавливались и, прежде чем положить монетку в протянутые руки, что-то говорили людям.

Он догадался: Эмма старалась, чтобы у жителей Лондона сложилось хорошее мнение не только о ней самой, но и о нормандцах. Его брат Эдмунд осудил бы это как неискренний и предосудительный поступок, нашел бы в этом далекий политический замысел. С другой стороны, они с Эдмундом никогда не находили согласия во всем, что касалось Эммы.

Пока они ехали через западные ворота Лондона и дальше мимо беспорядочно разбросанных за городской стеной хижин и лавок торговцев, у них было мало возможностей поговорить. Однако после того, как они пересекли Флит, люди по обочинам дороги больше не встречались. Они ехали среди колосящихся полей созревающих злаков, и он отвечал на ее вопросы по поводу событий в Сандвиче, а затем сообщил о приказе организовать защиту Лондона, несмотря на все подозрения отца, которые тот к нему питал.

– Король, должно быть, по-прежнему питает к вам большое доверие, – заметила она, – если поручил Лондон вашим заботам.

– Я подозреваю, что здесь все как раз наоборот, – сказал он, – и мой отец поставил меня защищать Лондон именно потому, что не доверяет мне.

Она удивленно взглянула на него и нахмурила брови.

– Я не понимаю.

– Король знает, что, какие бы ни были настроения народа в остальной части его королевства, люди в Лондоне горячо преданы ему. Самые зажиточные землевладельцы и купцы в городе являются его танами, и он раздал им такие права и привилегии, которых не найти в других частях королевства. Я полагаю, по его мнению, что бы я ни говорил и ни делал, это все равно не настроит лондонцев против него, вот он и послал меня туда, где я не смогу нанести ему вреда. Что же касается защиты города, то все, что осталось от нашего флота, сейчас стоит на якорях ниже моста через Темзу. Эти сорок кораблей, вероятно, отпугнут наших врагов и удержат их от попыток добраться до Лондона. Само присутствие здесь флота уже гарантирует городу безопасность, вне зависимости от того, кто поставлен командовать обороной.

Некоторое время они ехали в молчании, а затем она спросила:

– А почему вы так уверены, что они все-таки нападут? Прошлым летом датчане не показывались. Может быть, они и сейчас не придут.

– Это ведь ваш брат сообщил нам, что они строят корабли, разве не так? Датчане не стали бы строить флот просто напоказ. Они придут, и придут очень скоро. И мы ничего не можем сделать для того, чтобы остановить их. Народ напуган, и больше всех – сам король.

– Но, если наш флот удержит датчан от удара по Лондону, куда они направятся вместо этого?

Он нахмурился, поскольку и сам уже много дней пытался разрешить эту задачу.

– Снова в Сандвич, наверное. Город и крепостные стены были полностью перестроены после того, как три года назад их сожгла армия Тостига, но защищать это место непросто. Побережье Сассекса также очень уязвимо, потому что, когда бежал Вульфнот, он забрал с собой большое количество защитников этих земель.

– А как насчет областей к северу от Лондона? Могут ли они ударить со стороны этой болотистой местности?

– Ни одно из мест не является полностью безопасным, – сказал он, бросив на нее тяжелый взгляд. – А почему вас интересуют эти болота?

Она нахмурилась, глядя куда-то вдаль, как будто видела там скрытую угрозу, невидимую для других.

– Король отослал Эдварда в Или, на учебу в аббатство, – сказала она.

– Вот как! – ахнул он. – Я не знал. – Он должен был догадаться, что это как-то связано с мальчиком: если бы тот был в Лондоне, то ехал бы сейчас рядом с Эммой.

– В Или есть много соблазнительных сокровищ, – сказала она, – и сын короля стал бы не последним из них, если бы его там нашли.

– Вероятно, но аббатство неплохо защищено этими самыми болотами. На побережье расставлены дозорные, и монахи смогут вовремя получить от них предупреждение о нападении, чтобы спастись бегством. К тому же Эдвард имеет надежную охрану, не так ли?

Он почти ничего не знал о своем сводном брате и пребывал в неведении предумышленно. Этот мальчик был для него сводящим с ума напоминанием о претензиях его отца на тело Эммы.

– Да, у него там есть своя свита.

– Я полагаю, что они позаботятся о безопасности Эдварда и что вам не стоит волноваться по этому поводу. – Он хотел утешить ее, но, вновь взглянув на ее располневшую фигуру, вдруг почувствовал резкий укол горечи и обиды, пронзивший его, словно кинжалом. – Я вижу, что его место вскоре займет новый ребенок.

Один удар сердца, второй – она все молчала; но затем он увидел, как выражение ее лица стал жестким, а губы вытянулись в тонкую линию. Еще до ее слов он уже понял, что совершил грубый промах, сказав такое.

– Один ребенок никогда не сможет занять место другого, милорд, – сказала она, и в голосе ее чувствовалась боль.

Этельстан мысленно выругался. Он сказал это из ревности и отчаяния, не подумав, что его слова могут быть неправильно поняты матерью, которую разлучили со своим единственным ребенком. Подхватив у нее уздечку, он заставил лошадей остановиться.

– Вы знаете, что я не это имел в виду, – сказал он. – Эмма, прошу вас не истолковывать превратно мои слова. Если вы хотите держаться от меня подальше, пока я нахожусь в Лондоне, вы должны сказать мне об этом. Но не нужно придумывать причины, чтобы оттолкнуть меня.

Эмма смотрела в эти пронзительные голубые глаза и видела в них чувство, которому не смела дать имени. Прошло много месяцев с тех пор, как она разглядывала это лицо, и сейчас она заметила перемены, которые оставили на нем время и произошедшие события. Он пережил смерть двоих братьев, прошел через кровавое сражение, в котором видел, как вокруг него гибнут люди. Ей показалось, что он стал выглядеть старше своих лет и что он принял на свои плечи ряд забот, которые должны были появиться у него только после восхождения на трон.

Она знала, что ее кортеж остановился на лондонской дороге вдалеке у них за спиной, чтобы из вежливости оставить ее наедине с сыном короля. Здесь их никто не мог слышать, и она могла говорить с ним открыто. Но что она ему скажет? Должна ли она высказаться о его горе по поводу потери братьев? О своей обиде на короля и страхе за своего сына? Или же должна рассказать ему о том, как ей нужен кто-то, с кем можно было бы поговорить по душам, кому можно довериться?

Нет, ни о чем этом она сказать ему не могла. Вероятно, он был прав. Возможно, она действительно придумывала причины, чтобы оттолкнуть его от себя, потому что почти так же, как она боялась за Эдварда, она испытывала страх перед властью, которую Этельстан получит над ней, если она ему это позволит.