Все оттенки роз - Крафт Элизабет

– Ваш номер, – объявляет он, когда лифт наконец останавливается, и показывает рукой на единственную на этаже дверь, расположенную по другую сторону короткого коридора. Я подношу свой собственный ключ – тот, что дал мне Хэнк, – к квадратной панели, и лампочка на ней загорается зеленым, дверь отпирается.

Я захожу в номер, и мой рот невольно расплывается в широкой улыбке. Это невероятно. Элегантные люстры освещают гостиную и обеденную зону. Напротив уже разожженного камина стоят белые диваны. Воздушные занавески висят у массивных стеклянных дверей, ведущих на громадный балкон.

– Вам нужно что-нибудь еще? – спрашивает служащий, поставив мой чемодан на входе. Я качаю головой, и он снова выходит в коридор, закрывая за собой дверь.

Еще какое-то время я стою и смотрю, а потом бросаюсь на огромную двуспальную кровать, зарываюсь в небесно-голубые подушки и широко раскидываю руки.

Я громко визжу, а потом прикрываю рот рукой и смеюсь.

Возможно, мне никогда не захочется отсюда уезжать.

А потом я замечаю слева от себя что-то, что висит на крючке над дверью. Это платье: длинное, сексуальное черное платье. Я встаю и не торопясь иду к нему через комнату. К вешалке прикреплена записка: «Для тебя».

Я с улыбкой прижимаю записку к губам.

Я Алиса, а это Страна чудес.

Я снимаю одежду и кладу ее на стул рядом с кроватью. Потом через голову надеваю черное платье, наслаждаясь прикосновением шелковистой ткани к коже. Я чувствую себя… какой-то другой. Старше.

Войдя в ванную и оглядев себя в зеркале в полный рост, делаю медленный выдох. Ткань обтягивает мое тело, подчеркивает его изгибы. Я провожу пальцами по бедрам, ощущая тонкий черный шелк.

Я чувствую себя красивой.

На часах уже девять пятнадцать, когда я выхожу на балкон с видом на Нью-Йорк. Внизу раздается мычание автомобильных гудков, и слышится ровный монотонный звук, как будто это бьется пульс, стучит сердце города, которое никогда не останавливается.

Замерзнув, возвращаюсь в номер, хожу по комнатам и, наконец, падаю на кровать. Где он? Хэнк говорил, что он будет здесь к этому времени. К десяти часам я чувствую, как мои веки наливаются тяжестью, но не осознаю, что провалилась в сон, пока не ощущаю чье-то тепло рядом с собой.

Горячее дыхание обжигает мою шею, и я пробуждаюсь от дремы. Рука скользит по моей талии, опускается к бедру. Я открываю глаза и моргаю.

– Прости, что опоздал, – шепчет Тэйт мне на ухо. – Мы задержались в студии. – Его губы касаются моей шеи. – Ты проголодалась?

Я киваю и поворачиваю лицо к нему.

– Наш столик уже ушел, – добавляет он, сверля меня взглядом. Мне хочется поцеловать его, прикоснуться к нему, оказаться в его объятиях. Так я и делаю: прижимаюсь своими губами к его, и он целует меня в ответ. Наши губы сливаются, и мое сердце колотится все быстрее. Тэйт проводит рукой по моим волосам и нежно заправляет их мне за ухо. – Давай сначала поедим, – говорит он. И это «сначала» подразумевает, что будет и «после», и мой пульс учащается при мысли о его прикосновениях. – В квартале отсюда есть пиццерия, которая работает круглосуточно.

– Звучит чудесно.

Тэйт берет меня за руки и поднимает с кровати, обводя взглядом.

– Ты, в этом платье, это уже чересчур.

Я ухмыляюсь и, приподнявшись на цыпочках, целую его.

– Ты его сам купил, – говорю. – Кроме себя, винить тебе некого.

Пока мы спускаемся в лифте, Тэйт обвивает меня рукой за талию. Я уже готова заговорить с ним, спросить, всегда ли он останавливается в этой гостинице, когда приезжает в Нью-Йорк, как вдруг его объятия становятся настойчивее и он вжимает меня в угол. Тэйт целует меня, я чувствую его мягкий язык на своих губах, в своем рту, и оседаю в его руках. Когда он начинает целовать мою шею, я предлагаю:

– Может, пропустим ужин?

Тэйт качает головой:

– Тебе нужно поесть.

А потом двери лифта открываются, и мы оказываемся в лобби.

Город в ночи кажется столь же бодрствующим и оживленным, каким, как я полагаю, бывает и днем. Толпы людей снуют по тротуарам, и мне нравится эта анонимность, ощущение, что я потерялась и обрела свободу в городе, где никто, похоже, не узнаёт Тэйта. Где мы просто парочка, гуляющая под моросящим дождем.

Когда мы заходим в пиццерию, я понимаю, что мой туалет слишком вычурный для этого места, но никого это, похоже, не волнует. Мы заказываем два куска пиццы и садимся у окна за небольшой столик в красно-белую клетку.

Тэйт под столом поглаживает мою ногу.

– Ты надела браслет, – замечает он, кивая на мое запястье, где сверкает его подарок на день Святого Валентина.

– Я от него без ума, просто у меня нет возможности часто его носить, – говорю я. – Если бабушка его увидит… – Но тут я умолкаю. Не хочу думать о ней сейчас, обо всей той лжи, к которой мне пришлось прибегнуть, чтобы оказаться здесь.

– Я рад, что сегодня ты его надела. Он выглядит на тебе потрясающе. Ты выглядишь потрясающе.

Я прикусываю нижнюю губу, пряча улыбку, а потом отправляю в рот еще один кусочек вкуснейшей пиццы с сушеными томатами. Мы делимся друг с другом событиями минувшей недели, а в перерывах едим эту божественную пиццу – лучшую, что я пробовала в своей жизни. Я рассказываю Тэйту о мужчине, который позвонил в цветочный магазин и заказал два букета – один для жены, другой для любовницы. На обеих карточках попросил написать одни и те же слова: Люблю навсегда. Тэйт посвящает меня в детали работы над альбомом – я не понимаю специфических терминов, но по его лицу вижу, что все идет хорошо. Он кажется счастливым.

Когда мы заканчиваем есть, я чувствую, как между нами вспыхивают искры страсти, угрожая спалить нас обоих. Улица оживлена, и Тэйт прижимает меня к себе, огибая многочисленные такси. Здесь нет ни подстерегающих нас папарацци, ни фанатов, которые выкрикивают его имя. Мы можем быть кем угодно. И я правда ощущаю себя другим человеком, как будто это наш город и нам предначертано быть здесь… вместе.

Когда мы возвращаемся в гостиницу и оказываемся в лифте, Тэйт ко мне не прикасается. Но сверлит меня взглядом так, словно едва сдерживается. Я чувствую напряжение внизу живота, чувствую, как внутри разливается жгучее желание.

Когда двери лифта открываются на этаже пентхауса, Тэйт хватает меня за руку и тащит к двери, а потом, обняв, тащит в гостиную. Еще мгновение он держит меня в объятиях, склонившись над моим лицом.

– Я неспособен трезво мыслить, когда ты рядом, – произносит он. Все у меня внутри трепещет, словно вот-вот разорвется на части.

Я не закрыла раздвижные двери на балкон, когда выходила туда раньше, и в комнату врывается ветерок, остужая мою распаленную кожу.

Я слышу знакомый рингтон – насвистывание. Это мой телефон. Я выскальзываю из объятий Тэйта. Может, бабушка хочет узнать, как у меня дела. Но сообщение от Карлоса. Я совершенно забыла написать ему, когда приземлилась.

«Ты жива?» – гласит сообщение.

Я быстро печатаю ответ: «Да. Город потрясающий. Могу и не вернуться».

«Напиши мне утром целую», отвечает он.

«Напишу. Спокойной ночи. Целую».

Я уже собираюсь бросить телефон на стол, когда замечаю, что у меня есть непрочитанный имейл. Из Стэнфорда. Я ни разу не проверяла почту с тех пор, как приземлилась, и у меня замирает сердце. Дрожащими пальцами я открываю письмо. Глаза быстро сканируют слова.

«Поздравляем вас! От имени приемной комиссии мы рады сообщить вам, что готовы принять вас на обучение в Стэнфордский университет».

Я не могу пошевелиться. Несколько раз перечитываю первый абзац, прежде чем начинаю осознавать смысл слов.

– Все в порядке? – спрашивает Тэйт из дверей.

– Я… меня приняли в Стэнфорд. – Не могу поверить.

Он подходит ко мне.

– Поздравляю.

– Я не была уверена, что меня примут. – Я снова смотрю в телефон, чтобы убедиться, что поняла все верно. – Школьный консультант по профориентации не был уверен, что я поступлю. Я хочу сказать, никто не может быть уверен в том, что поступит. Это очень серьезный университет. Ты знаешь. Прости, в голове все путается. – Я поднимаю на Тэйта взгляд: я потрясена, я ликую, голова трещит от миллиона мыслей одновременно.