Старая сказка - Форсайт Кейт

Кардинал оскалился, что, очевидно, должно было означать улыбку.

– Боюсь, вы ошиблись в подсчетах, мадам.

Мать сердито открыла рот, но потом опомнилась и явно проглотила гневную отповедь. Но на щеках у нее заалели два ярких пятнышка.

– Вы должны пересчитать свои ребра нынче же ночью, Ваше Высокопреосвященство, – насмешливо улыбаясь, сказал герцог Орлеанский. – А потом найти женщину, которая позволила бы сосчитать ее. Быть может… – Он повернулся к матери, которая густо покраснела и поспешила долить арманьяка в свои сливки, помешивая их. – Пожалуй, нет, так не годится. Только представьте, какой выйдет конфуз, если кардинала застанут за подсчетом ребер королевы! – Он перевел взгляд на брата, который, нахмурившись, внимал ему. – Знаю, Луи. Ты скоро женишься. Посему я поручаю тебе пересчитать ребра твоей новобрачной. Но ты обязательно должен сообщить нам о том, что обнаружишь. То есть, разумеется, если сумеешь отыскать ребра своей возлюбленной. Судя по всему, она – пухленькая премиленькая голубка. Держу пари, тебе будет нелегко нащупать их.

– Право, что за вздор ты несешь, – запротестовала королева Анна, но как-то неискренне. – Умоляю вас, Луи, не обращайте внимания на Филиппа.

– Я никогда не обращаю на него внимания. – Король вперил свой мрачный пронизывающий взгляд в мою мать, которая сидела, словно аршин проглотив, и судорожно сжимала кулаки. – Вы отвергаете Писание, мадам? Но разве там не сказано, что женщина должна хранить молчание и не пытаться обрести власть над мужчиной?

– Разумеется, я не отвергаю Писания, Ваше Величество.

– Вы ведь одна из этих реформаторов, не так ли?

Мать прямо встретила взгляд короля.

– Да, Ваше Величество. Но мы не отвергаем Писания. Мы верим, что в нем содержится все необходимое для служения Господу и нашего спасения.

Он нахмурился.

– Но вы выступаете против единой истинной Церкви, разве нет?

Мать ответила, осторожно подбирая слова.

– Единую истинную Церковь составляют те истинно верующие, кто согласен следовать слову Божию.

Король выпятил нижнюю губу и нахмурился еще сильнее, став похожим на обиженного ребенка, который колеблется, стоит или нет закатывать истерику.

– А что вы думаете о заступничестве всех святых? – пожелал узнать кардинал Мазарини. – И об исповеди, и о жертвенной мессе?

– Я думаю, что это слишком серьезные вопросы, чтобы говорить о них за обедом в честь посещения нашего дома Его Величеством, – ответила мать с улыбкой, которая выглядела несколько натянутой. – И уж, конечно, они не принадлежат к числу тех, которые я, простая женщина, осмелюсь обсуждать с миропомазанниками государства и церкви. – Отвесив легкий поклон королю и кардиналу, она, улыбаясь уже более естественно, добавила: – Скажу лишь, что если бы кто-либо дерзнул собрать все частицы Честного и Животворящего Креста Господня, то у нас хватило бы дерева построить целый корабль.

За столом раздался дружный смех, но кардинал выглядел уязвленным, да и на лице короля застыло недовольство.

– Умоляю простить меня, Ваше Величество, – сказала мать. – Я ничуть не хотела показаться вам неучтивой. Но разве не свободны мы все в выборе веры в соответствии со своей совестью, как то следует из мудрого рескрипта вашего деда? Но прошу вас, давайте лучше поговорим о том, что мы можем сделать, дабы развлечь вас во время пребывания у нас. Желает ли Ваше Величество поохотиться?

Взгляд короля просветлел.

– И в самом деле, желаю. Ваши леса выглядят густыми и богатыми. Какая дичь в них водится?

– Леса Казенев славятся оленями, медведями, дикими кабанами и волками, если вы предпочитаете грубые развлечения.

– Чем грубее, тем лучше, – вкрадчиво пробормотал герцог Орлеанский, и его мать вновь покраснела, а король даже легонько шлепнул его перчатками по руке.

Охота

Замок Шато де Казенев, Гасконь, Франция – май 1660 года

Охотники собрались во дворе замка на рассвете, когда над землей еще висела легкая туманная дымка. Лошади ржали и нетерпеливо переступали копытами по каменным плитам, а свора гончих рвалась с поводков.

Король уже вскочил на огромного гнедого жеребца, разодетый в бархат и кружева. Рядом в дамском седле красовалась его кузина, Анна-Мария-Луиза, свесив ноги на одну сторону и сжимая рукой в перчатке длинный хлыст. Она как и вчера надела большую шляпу под вуалью, закрывающую лицо от солнечных лучей. Ее Высочество оказалась одной из немногих женщин, поднявшихся в такую рань. А вот я была разочарована, потому что надеялась посмотреть, как тушу вдовствующей королевы будут общими усилиями водружать в седло. По моим расчетам, для этой цели потребовалось бы не меньше десяти человек и очень выносливая лошадь.

Охотники уже сидели в седлах, держа в руках огромные рога. Многие подкреплялись глотком арманьяка из серебряных фляжек, чтобы согреться.

В конюшне нас с сестрой тоже подсадили на пони. Виктуар уже оседлал старую кобылку с провисшей спиной. Рядом со мной, как обычно, сидел Цезарь, пятнистой головой доставая мне до стремени.

– Не спускай с девочек глаз, Виктуар, – с усталой улыбкой обратилась к нему мать. Она выглядела так, словно провела бессонную ночь.

– Разумеется, мадам, – ответил тот, приподнимая шляпу.

Я ерзала в седле от нетерпения.

– Если только он сможет угнаться за нами на своей старой кляче. У него такой вид, словно он оседлал кресло!

– Прости меня, Виктуар, – сказала мать. – В свите короля оказалось слишком много господ, которые не взяли с собой гунтеров [92].

– Я понимаю, мадам. Ничего, мы с моей Тучкой понимаем друг друга.

– Девочки, я надеюсь, что вы будете вести себя как полагается, – обратилась к нам мать. – Не заставляйте старого бедного Виктуара гоняться за вами.

– Жаль, что ты не едешь с нами, maman, – сказала Мари.

Мать улыбнулась ей.

– Мне тоже. Но здесь у меня слишком много дел. Ничего, мы отдохнем, когда король уедет.

Тут заревели рога, и собаки залаяли в нервном возбуждении. По телу у меня прокатилась знакомая дрожь восторга. Я любила охоту. Опьянение погони, ощущение свободы, состязание в уме и хитрости с благородным противником – все это делало chasse a courre [93] моей любимой забавой. Мне не нравилось смотреть на то, как убивают животных, зато я обожала есть жареное мясо после долгого дня, проведенного в седле. Старший егерь говорил, что я должна видеть это. «Лучше, чтобы вы знали, как это делается, – говорил он. – Олень умирает, чтобы мы могли жить дальше».

Весело переговариваясь, мы с Мари выехали во двор. Maman вела моего пони под уздцы.

– Разве вы не едете с нами, мадам? – окликнул ее король.

– Нет, Ваше Величество, но я с нетерпением буду ждать возможности отведать нынче вечером жареной оленины, – ответила она.

Завидев меня, король насмешливо улыбнулся.

– Кого мы видим! Младшая дочь едет на охоту. Она еще слишком юна, чтобы принимать участие во взрослой забаве.

– Шарлотта-Роза очень хорошо ездит верхом, Ваше Величество. Мои девочки привычны в лесной охоте.

– Я покажу вам дорогу, Ваше Величество, – вскричала я, и толпа придворных расхохоталась.

Мать дернула меня за юбку, заставляя наклониться к ней.

– Молчи и веди себя уважительно, Бон-Бон. Боюсь, Его Величество обидчив и злопамятен.

Я с вызовом вздернула подбородок. Кровь закипела у меня в жилах. Я покажу королю, что умею ездить верхом.

– Бон-Бон, – строго сказала мать.

– Хорошо, maman, – смирившись, пожала я плечами.

Она отпустила мои юбки.

В следующий миг мы сорвались с места. Лошади пошли галопом, растянувшись длинной кавалькадой по парковому лесу, и яркие наряды вельмож весело контрастировали с невзрачным, туманным небом. Возглавляли процессию собаки; сейчас они бежали молча, вынюхивая след. Мы промчались по самому краю долины, пересекли реку по узенькому мосту и углубились в темный лес, стеной стоявший на другом берегу. С веток деревьев здесь свисала паутина мха, и наше продвижение сразу же замедлилось. Лошади осторожно ставили ноги, пробираясь сквозь густой подлесок, и всадники растянулись цепочкой по одному, когда тропа сузилась. В кронах весело щебетали птицы, и я заметила лису, поспешно убравшуюся с дороги. С каштанов свисали зеленые сережки, и нам то и дело попадались дикие сливы, окутанные белой кипенью цветов и резко выделявшиеся на фоне еще голых дубов и берез. Воздух благоухал чистотой и свежестью, к которой примешивались ароматы молодой листвы, воды, мха и цветов.