Рикарда Джордан - Изгнанница. Клятва рыцаря
Церковные ритуалы в Страстную пятницу начались традиционно только вечером, к часу смерти Иисуса. Со всеми молитвами и чтениями, процессиями и поклонением кресту, наконец, торжественным захоронением и всеми связанными с этим воззваниями и песнопениями, богослужение затянулось до глубокой ночи. Герлин не понимала, зачем уже утром Дитриху следовало присутствовать на первом богослужении Крестного пути.
– Но ведь это производит хорошее впечатление на епископа! – смиренно сказал Флорис. Сам он пренебрег утренней молитвой в пользу хорошего завтрака и теперь, как и Герлин, в последнюю минуту собирался на богослужение. Оба надели самое теплое, что у них было, закутались в меха, а вот на Дитрихе снова было только облачение причетника. – И он говорит, что молитва греет его.
Герлин закатила глаза.
– Что-то я этого не замечаю, когда он холодный как льдина приходит в нашу постель! – вырвалось у нее, и она сразу же опустила голову, чтобы Флорис не заметил румянца, появившегося на ее щеках.
Хоть такие двусмысленные разговоры и были обычным делом при «дворах любви», однако при общении с Флорисом Герлин избегала каких-либо намеков на свою супружескую жизнь.
Флорис ничего на это не сказал, он также делал вид, что между этой молодой женщиной и его юным господином не существует каких-либо телесных отношений. Он учтиво предложил Герлин руку и повел ее в церковь, где мужчины и женщины сидели, конечно же, раздельно. Герлин стояла на коленях в левой стороне нефа и продрогла, слушая чтение Евангелий, проповеди и воззвания. Она шла с процессией по церкви и обеспокоенно наблюдала за тем, как ее супруг с гордостью нес крест, а потом растянулся в молитве на каменном полу. Наконец она поцеловала крест и почувствовала, что чуть не умирает с голоду. Она не собиралась поститься до Воскресения Христова, однако, разумеется, отказалась от мяса, белого хлеба и лакомств. Без зазрений совести она выпила кубок теплого вина, а Дитрих отказался даже от этого. Он был совсем истощен и сразу же упал в постель.
Герлин было жаль будить его к первой утренней молитве в субботу.
– Господи, Дитрих, мы ведь не в монастыре! – простонала она, когда он торопливо собирался на первое богослужение. – Никто не станет тебя порицать, если ты приступишь к молитвам после завтрака!
Разумеется, Дитрих продолжал усердно поститься и тем самым заслужил еще большее уважение епископа. Когда он простоял на коленях еще и субботнюю ночь во время литургии Света и Всенощного бдения – в то время как Герлин и Флорис, как и большинство жителей Бамберга, принимали в ней участие, чередуясь, – епископ пригласил его сесть с правой стороны от себя на пасхальном завтраке. Дитрих, однако, едва принял во внимание эту почесть, выказанную задолго до рассвета. Он устало рухнул на колени, и Герлин заметила, что время от времени он сдерживает кашель. У нее самой от запаха ладана и после бесконечных молитв еще гудела голова, когда снова началось многочасовое утреннее богослужение. На самом деле она могла бы поспать пару часов, однако ее замучила бы совесть, если бы она оставила Дитриха одного во время Всенощного бдения.
Герлин вышла из церкви, поднялась на балкон крепости и радостно смотрела в исключительно чистое, звездное ночное небо. Было очень холодно, наверняка еще будут заморозки. Однако Герлин предпочитала такую погоду нескончаемому дождю. Дрожа, она закуталась в свой плащ и испугалась, когда заметила, что не одна.
Облокотившись на перила, на балконе стоял Флорис де Трилльон.
Герлин застыла в изумлении.
– Откуда вы знали, что я приду сюда? – тихо спросила она.
Флорис улыбнулся:
– Я этого не знал. Я пришел сюда подышать свежим воздухом. Однако, возможно, вы хотели бы услышать, что путь сюда мне указала госпожа Афродита.
Герлин натянула капюшон на голову, чтобы спрятать свое лицо, хотя ей уже не нужна была защита от холода – под взглядом рыцаря ей стало жарко.
– В пасхальную ночь Афродите закрыт доступ в резиденцию епископа, – отозвалась она.
Флорис рассмеялся.
– Я думаю, что она может стать незаметной, – сказал он. – Знаете, она так часто делает. Потому что слишком часто она нежеланная гостья. Здесь и там, для всех людей. Однако иногда она снимает свой плащ… или ветер приносит сюда ее благоухание. – Он приблизился к Герлин. – Или вы этого не чувствуете?
Герлин едва удержалась, чтобы не прильнуть к нему.
– У меня другие заботы, – сказала она. – Флорис, когда мы сможем уехать отсюда? Я хочу вернуться в нашу теплую крепость. И Дитрих…
Флорис обнял ее.
– Забудь о Дитрихе. Хотя бы на мгновение. Позволь мне согреть тебя…
Герлин разрешила себе забыться, совсем ненадолго. Было бы так чудесно укрыться в его объятиях, забыть о Дитрихе и епископе, о Роланде, Лауэнштайне… Почувствовать его теплые губы, отпустить все и больше не нести ответственность за владения и наследство.
Однако вскоре она выпрямилась.
– Я не могу забыть Дитриха, так же как не могу забыть тебя, – сказала она. – И это не идет ему на пользу. Я понимаю, он верующий…
Флорис кивнул:
– Если бы у его отца был еще один сын, его, наверное, отправили бы в монастырь. Жажда знаний, слабое телосложение… его дипломатические способности открыли бы ему дорогу к наивысшим должностям. Он наверняка был бы счастлив. Но он не получил бы Лауэнштайн… и тебя…
Герлин улыбнулась, однако в ее словах прозвучала и горечь:
– До этого момента он не жаловался!
Флорису не удалось так быстро перейти на легкий и учтивый тон.
– Если бы только ты была моей невестой… – прошептал он.
Герлин пожала плечами:
– Для этого нам следовало родиться в то время, когда госпожа Афродита еще правила миром – если это когда-либо происходило. А теперь настало царство Иисуса Христа…
– Но не в эту ночь, – сказал Флорис. С вечера четверга колокола молчали, до пасхального утра христианский мир был темным и осиротевшим. – Когда есть место язычеству… смотри, вон там Амур подмигивает нам! – с плутовской улыбкой он указал на крышу.
Герлин улыбнулась ему в ответ. Казалось, она действительно готова была поддаться и прижаться к нему. Но в этот момент, оповещая о начале богослужения, раздался звон колоколов, и отозвались колокола всех церквей Бамберга и округи.
– Христос воскрес! – сухо произнесла Герлин. – Нам следует вернуться в церковь…
Флорис удержал ее.
– Разве мы не задолжали госпоже Венере хотя бы один поцелуй? – прошептал он. – Раз уж она нас сюда привела… Смотри, маленький Амур, испугавшись, снова прячется вон за той звездой! Мы не можем его разочаровать.
Герлин невольно рассмеялась.
– На Пасху можно обняться, – пробормотала она.
В действительности так происходило во время богослужения. Но, разумеется, обнимались люди, которые сидели рядом, то есть женщины с женщинами, мужчины с мужчинами или же члены одной семьи на местах для богатых. Герлин прижалась к Флорису и почувствовала себя защищенной и утешенной. На следующий день празднования Пасхи закончатся, и все наверняка будет хорошо… Странно, что она думала о Дитрихе и беспокоилась о нем, пока обнимала другого, но ведь эта любовь была совсем другой… Герлин должна была признаться себе, что любила Дитриха, как мать любит своего ребенка, – а вот в объятьях Флориса она чувствовала себя женщиной. И когда рыцарь прижался губами к ее губам, она перестала о чем-либо думать. Герлин переполняли радость и ощущение начала чего-то прекрасного.
– Счастливой Пасхи! Христос воскрес, радостного праздника Пасхи вам!
Герлин и Флорис поспешили по коридорам крепости и приветствовали всех, кто попадался им на пути. Ни один из них не обратил внимания на то, что первым им повстречался Леон из Гингста – сразу же, на лестнице, ведущей к балкону. Ни он, ни она не подумали о том, свидетелем чего мог стать этот рыцарь. Ни Герлин, ни Флорис не чувствовали себя виноватыми.
Наконец во вторник обитатели Лауэнштайна отправились домой, несмотря на испортившуюся погоду. Согласно обычаю, гости должны были уехать с не меньшим количеством подарков, чем привезли сами, и Герлин опасалась, что снова придется брать отдельную повозку для даров. Однако Дитрих отклонил почти все подарки епископа или пожертвовал их местным монастырям, уверяя епископа, что ему достаточно быть одаренным честью провести с ним праздник Пасхи. Герлин пожертвовала все дары ближайшему женскому монастырю и оставила себе только крест, усыпанный драгоценными камнями. Епископа это вполне устраивало, он охотно оставил золото себе. Обе стороны были весьма довольны друг другом, и господин Отто согласился, чтобы лошади Дитриха и его возничий побыли в его крепости, пока дороги не просохнут.
Однако для Дитмара все же нужна была крытая повозка. Пришлось довольствоваться двухколесной повозкой, которую легче было поднимать в случае невозможности проехать. Разумеется, она задерживала путешественников, поскольку дороги сейчас были на самом деле еще менее проходимыми, чем до Пасхи, а наступившая весна не принесла тепла. Более того, на второй день путешествия резко похолодало, поднялась метель, и всадники с трудом двигались вперед. Разумеется, им не удалось добраться до деревни, где они могли бы переночевать хотя бы в крестьянских лачугах. Рыцари, возничие и оруженосцы – все вместе, невзирая на происхождение, пытались установить навесы, вбивали жерди и колышки.
