Последние дни Помпей - Бульвер-Литтон Эдвард Джордж

Пленительная Юлия сидела в своей комнате, окруженная рабынями. Эта комната, как и примыкавшая к ней спальня, хоть и маленькая, все же была гораздо больше обычных спален, почти всегда таких крохотных, что те, кто их не видел, едва ли могут хоть отдаленно представить себе каморки, в которых помпеянам, кик видно, нравилось проводить ночь. В сущности, «кровать» не играла у древних ту важную роль в доме, что нас. Само ложе походило на очень узкую и короткую кушетку и было такое легкое, что его можно было без помощи рабов передвигать с места на место; наверняка его часто переносили из комнаты в комнату по прихоти хозяина или в зависимости от времени года, потому что в Помпеях те комнаты, где жили в одни месяцы, совершенно пустовали в другие. Кроме того, италийцы в те времена избегали слишком яркого дневного света. Их темные комнаты (как мы думали сначала — результат плохой планировки) были специально на это рассчитаны. В портиках и садах желающие могли наслаждаться солнцем, а внутри домов они искали тени и прохлады.

Юлия в это время года жила внизу, под парадными покоями. Ее комнаты окнами выходили в сад. Утренний свет проникал сюда лишь через застекленную днерь; и все же глаза Юлии, привыкшие к полумраку, прекрасно видели, какой цвет ей больше к лицу, какой оттенок нежных румян придает больше всего блеска ее гемным глазам и свежести — щекам.

На столике перед ней стояло круглое зеркальце из гладко отполированной стали, а вокруг в строгом порядке были разложены притирания и мази, духи и краски, драгоценности и гребни, ленты и золотые булавки, с помощью которых искусство и капризная мода должны пыли сделать еще ослепительней ее природную красоту. В полумраке комнаты ярко сверкали живые и разнообразные фрески в помпейском вкусе. У столика, под ногами у Юлии, лежал восточный ковер. Рядом, на другом столике, были серебряный таз с кувшином, погашенный светильник в виде изящной фигурки Купидона, отдыхающего под сенью миртового дерева, и маленький свиток папируса с нежнейшими элегиями Тибулла. На двери, которая вела в спальню, висела занавеска, пышно расшитая золотыми цветами. Таков был будуар красавицы восемнадцать столетий назад.

Прекрасная Юлия лениво откинулась на своем сиденье, а цирюльник тем временем возводил у нее на голове целое сооружение из мелких локонов, старательно подплетая накладные пряди, пока прическа не достигла такой высоты, что голова как бы оказалась не сверху, а чуть ли не в середине ее фигуры.

Туника янтарного цвета, хорошо оттенявшая темные волосы и смуглое лицо, широкими складками падала к ногам Юлии, на которых были домашние туфли, завязанные вокруг тонких щиколоток белыми ремешками; сделанные из пурпура, они были расшиты жемчугом, и носки их были слегка загнуты, как у нынешних турецких туфель. Старая, опытная рабыня, постигшая все тайны туалета, стояла рядом с цирюльником, перекинув через руку широкий, усыпанный драгоценными камнями пояс Юлии, и время от времени давала указания этому зодчему, пересыпая их лестью в адрес своей госпожи.

— Воткни эту булавку поправее да пониже, дурак ты этакий! Разве ты не видишь, какие у нашей госпожи ровные и красивые брови? Можно подумать, что причесываешь Коринну, у которой все лицо перекошено. А теперь цветы… Да нет же, дурак, не этот блеклый красный, ведь ты подбираешь их не для тусклых щек Хлориды: нужны самые яркие цветы, только они к лицу нашей юной Юлии.

— Полегче! — сказала Юлия, сердито топая ножкой. — Ты тянешь меня за волосы, будто сорную траву выпалываешь!

— Болван! — продолжала распорядительница церемонии. — Разве не знаешь ты, как нежна твоя госпожа? Ведь ты убираешь не лошадиную гриву вдовы Фульвии. А теперь ленту — вот так. Прекрасная Юлия, поглядись в зеркало: видала ли ты кого-нибудь красивее себя?

Когда после бесчисленных замечаний и возни хитрая башня была наконец воздвигнута, глазам придали мягкую томность, нанеся темную пудру на веки и брови; узкая полоска, вырезанная в виде полумесяца и искусно наклеенная на розовые губы, подчеркивала форму рта и красоту зубов, природная белизна которых была доведена до совершенства.

Другой рабыне, которая до тех пор стояла без дела, было приказано надеть на госпожу драгоценности: жемчужные серьги (по две в каждое ухо), массивные золотые браслеты, золотую цепь, на которой висел хрустальный талисман, на левое плечо — изящную брошку, в которую была вставлена красивая гемма с изображением Психеи, пурпуровый пояс, богато расшитый золотыми нитями, с пряжкой в виде двух переплетенных змей и, наконец, множество колец на каждый сустав тонких белых пальцев. Теперь туалет по последней римской моде был завершен. Прекрасная Юлия бросила в зеркало последний тщеславный взгляд и, откинувшись на сиденье, равнодушным тоном попросила самую молодую из своих рабынь почитать ей нежные стихи Тибулла. Чтение еще не кончилось, когда служанка ввела Нидию.

— Привет тебе, Юлия! — сказала слепая девушка, остановившись в нескольких шагах от того места, где сидела красавица, и сложив на груди руки. — Ты зваламеня, и вот я здесь.

— Это хорошо, цветочница, — сказала хозяйка. — Подойди и сядть.

Один из рабов поставил около Юлии сиденье, и Нидия опустилась на него.

Юлия некоторое время пристально смотрела на девушку и смущенно молчала. Потом знаком велела слугам удалиться и закрыть дверь. Когда они остались одни, она спросила, невольно отворачиваясь от Нидии и забыв, что та не может видеть ее лицо:

— Я слышала, ты служишь Ионе?

— Да, сейчас я у нее, — отвечала Нидия.

— И она в самом деле так хороша, как о ней говорят?

— Не знаю, — сказала Нидия. — Как я могу судить?

— Ах, я совсем забыла! Но ведь у тебя есть уши. Что слышала ты от других рабов? Красива ли она? Когда рабы разговаривают между собой, они ведь забывают о лести.

— Говорят, что красива.

— Гм! И высокого роста?

— Да.

— И я тоже. Волосы темные?

— Говорят, что так.

— И у меня тоже. А часто у нее бывает Главк?

— Каждый день, — отвечала Нидия, Подавляя вздох.

— Неужели каждый день? И она ему нравится?

— Наверное, потому что они скоро поженятся.

— Поженятся! — вскричала Юлия, бледнея даже сквозь румяна, и вскочила.

Нидия, конечно, не видела, какие чувства отразились на ее лице. Юлия долго молчала, но, взглянув на ее вздымающуюся грудь и сверкающие глаза, зрячий сразу понял бы, какой удар был нанесен ее тщеславию.

— Говорят, ты из Фессалии, — сказала она наконец, нарушая молчание.

— Это правда.

— Фессалия — страна магии и колдовства, талисманов и приворотных зелий, — сказала Юлия.

— Да, когда-то она славилась своими чародеями, — робко отвечала Нидия.

— Знаешь ли ты какие-нибудь любовные заклинания?

— Я? — сказала девушка краснея. — Откуда? Нет, клянусь тебе!

— Тем хуже для тебя; я могла бы дать тебе столько золота, что ты выкупилась бы на свободу.

— Но почему красавица Юлия спрашивает об этом у бедной рабыни? — сказала Нидия. — Разве она не богата, не молода, не прекрасна? Зачем же ей магия, когда у нее есть такие чары?

— Эти чары могут покорить всех, кроме одного человека, — отвечала Юлия надменно. — Но мне кажется, твоя слепота заразительна, и… Впрочем, неважно.

— Кто же этот человек? — спросила Нидия с тревогой.

— Это не Главк, — отвечала Юлия, невольно прибегая к обычной женской хитрости. — Нет, не Главк.

Нидия вздохнула свободней, а Юлия, помолчав немного, продолжала:

— Просто наш разговор о Главке и его чувствах к Ионе напомнил мне о любовных чарах, которыми, я знаю, она приворотила его, но это меня не интересует. Слепая девушка, я люблю, и — вот до чего дожила Юлия! — люблю без взаимности. Это унижает… или нет, не унижает, а уязвляет мою гордость. Я заставлю этого неблагодарного пасть к моим ногам — не для того, чтобы поднять его, а чтобы отшвырнуть. Когда мне сказали, что ты из Фессалии, я подумала, не знаешь ли ты темные тайны своей страны.